Секретность секретностью, но постепенно налаживали и более удобную почтовую связь с Большой землей. В сравнении с сегодняшним государственным управлением обращает на себя внимание стиль работы руководителей самого высокого ранга в те времена. До всего доходили руки у руководителей КБ-11. В архивах имеется письмо П. М. Зернова А. П. Завенягину, в котором предлагается по-новому организовать доставку корреспонденции жителям объекта. В то время почтовый адрес для населения был таким: «Москва, п/я 49». И все! Все получали письма, газеты, журналы на одинаковый адрес, и каждый ежедневно ходил на почту… Пока количество жителей объекта было невелико, это не вызывало особых неудобств. Но население росло, почта оказалась недостаточно обустроенной для нараставшего потока посетителей, и получение корреспонденции становилось настоящей проблемой. Вот почему руководитель П. М. Зернов в своем письме просил разрешения на возможность дополнения адреса жителей объекта обычным, общепринятым на Большой земле указанием наименования улицы, номера дома и квартиры… В этом случае можно было организовать и доставку корреспонденции на дом. Центр дал «добро» на послабление режима в данном вопросе довольно быстро. И вскоре жители ядерного объекта приобрели обычную форму доставки корреспонденции с одним лишь отличием, диктуемым режимными соображениями: их город обозначался как «Москва» с почтовым номером, а все остальное в адресе принадлежало «зоне». Причем улицы были обозначены номерами.
По мере роста объема задач, решаемых сотрудниками объекта, и смягчения режима секретности возникли «узкие места» в ситуации с транспортом. Один железнодорожный вагон, выделенный для сообщения между объектом и Москвой, не мог обеспечить все увеличивавшийся поток пассажиров. Это обнаружилось сразу, как только жителям объекта разрешили ездить в отпуска, в санатории, к родным. Да и по производственным вопросам сотрудники КБ-11 стали выезжать за «зону» значительно чаще, чем раньше. Понятие «невыездной» стало скорее исключением, чем правилом. И, естественно, резко возросла мобильность жителей объекта. Имевшаяся авиационная линия не намного улучшала ситуацию. Нередко камнем преткновения становилась погода. Зимой, и особенно осенью, в ожидании ясного неба люди и грузы задерживались на три-четыре дня.
Руководство добивалось увеличения количества железнодорожных пассажирских купированных жестких вагонов. Речь шла о создания условий для более естественного существования ядерного объекта, его большей «включенности» в жизнь Большой земли. Поезда стали отправляться с объекта ежедневно, и поездки в Москву перестали быть неразрешимой проблемой. Позднее были организованы постоянные автобусные маршруты в областной центр, город Горький.
Секретность вырабатывала у людей особое отношение к удостоверяющим их статус документам. Особый порядок доступности существовал не только при въезде и выезде из города, но и во всех отдельных подразделениях научного и производственного направления. Все режимные инструкции тщательно выполнялись. Удостоверение личности или «ксиву», как его называли, берегли пуще глаза. Случались курьезы.
Отношение к документам характеризует случай с работавшим в одной из испытательных экспедиций Михаилом Митряевым. Он похвалился своим товарищам, что жена прислала ему в качестве подарка бутылку армянского коньяка и две бутылки чешского пива (жена работала заведующей буфетом в «генеральской» столовой объекта). То ли из зависти, но, скорее всего без всякого умысла, один из балагуров изрек: «Ты что думаешь, это тебе жена прислала? Это тебе твой заместитель пожаловал в качестве компенсации!» Михаил, по характеру большой ревнивец, сразу помрачнел, бутылки бросил на кровать и ушел…
Утром выяснилось, что Митряев потерял пропуск. Все понимали, что это ЧП! Расспросив, где он был и что делал, устроили прочесывание местности. 20 человек искали часа полтора-два и случайно нашли пропуск в окрестностях. Все облегченно вздохнули.
Потери пропусков случались и по другим причинам. Рабочий день на полигонах часто длился по 14–16 часов, люди уставали и к концу работы заключительные операции выполняли чисто механически, как роботы по отлаженной программе. Был такой случай: бригада к 23 часам заканчивала подготовку очередного изделия. После установки источников тока и подключения их к системе автоматики лючки хвостового отсека корпуса бомбы закрывались, опломбировывались, делались записи в формулярах, изделие зачехлялось и было готово к вывозу для подвески под самолет-носитель. Помещение сдавалось на ночь под охрану. Вдруг слесарь-сборщик зарядов Н. П. Хапугин, смущаясь, говорит, что у него исчез пропуск. «Где он у тебя был?» — «В нагрудном кармане рабочего халата». Стали анализировать, где он наклонялся, когда пропуск мог выскользнуть из кармана без клапана. Осмотрели в зале все, в том числе под изделием, на буксировочной тележке — нигде пропуска нет. Вынуждены были уговорить руководство расчехлить подготовленное к боевой работе изделие, вскрыть один из лючков — опять ничего… К сожалению, внутренняя поверхность корпуса бомбы была выкрашена в красный цвет, пропуск тоже был в красном коленкоровом переплете. Переносная лампа в 36 вольт недостаточно освещала внутреннюю полость хвостового отсека. Начали шарить под изделием обычной линейкой, и (о радость!) пропуск нашелся. На сей раз обошлось[35].
С этим же сборщиком произошел еще один случай. Когда выполнялись опасные операции с зарядом, всех лишних удаляли из сборочного зала. Свободные слесари-сборщики находились в отдельной комнате, пока их не приглашали для дальнейшей работы. К концу рабочего дня подъезжал автобус, развозивший всех по домам. После выполнения заключительных операций, пока сдавали весь корпус под охрану, а тогда даже у ворот дежурили офицеры в чине не ниже капитана внутренних войск, сотрудники по мере освобождения заходили в автобус и многие дремали. Никто не заметил, что Хапугина нет. Утром, часов в шесть после «вскрытия» и проверки здания, когда охрана удалилась из помещения, из одной комнаты (зал с изделиями запирался и опечатывался отдельно!) вылезает смущенный и всклокоченный Хапугин, приставляет палец ко рту и легкими перебежками бросается к туалету… Потом рассказывает: «Просыпаюсь — кругом темнота и тишина… Стал думать, где это я? А когда понял — похолодел, притаился, боялся пошевелиться, так как знал, если часовой услышит — поднимет тревогу, а дальше…» С Комитетом госбезопасности шутки плохи. В этом случае огласки удалось избежать[36].
Сотрудники КГБ выполняли не только охранительные функции. Зачастую, даже за пределами объекта, по отзывам испытателей, они всегда и везде оказывали необходимую помощь. Ведь Л. П. Берия был главным и весьма успешным куратором атомного проекта. Его арест поразил сотрудников объекта, где его и представителей его ведомства знали более, чем в других местах. Е. А. Негин, директор и главный конструктор ВНИИЭФ, об этом так рассказывал: «Проверяли мы линию подрыва (на испытаниях. — В. М.), сигналы что-то не прошли по одному каналу. Сидим, чистим контакты. Вдруг влетает Цырков — он тогда диспетчером нашей группы был: „Сейчас по радио сообщили… — Берия арестован!“
Не поверили. Кто-то даже запустил в него отверткой, настолько невероятным, невозможным показалось сообщение.
— Ну, хорошо! — разозлился Цырков. — Вот повезу вас на обед — все вместе и послушаете в 12 часов. Привез нас на площадку. Построил под „тарелкой“ громкоговорителя. Сообщают… Все равно в это поверить было трудно.
Буквально в тот же вечер один из наших сотрудников невольно подслушал такой разговор под окном: двое, один из них эшелоном вез части бомбы. Один — другому: „Иван, ты представляешь: получил я в Арзамасе узлы, несколько вагонов. Звоню в Москву Берии, чтобы доложить. Аппарат его не отвечает. Еду дальше, в Свердловск. Снова звоню. Опять молчит. Затем — из Омска… И так — 5 раз, пока не откликнулся чей-то голос: ‘А кто его спрашивает?’ Назвался… Так я теперь, наверное, Иван, прохожу как главный агент Берии? Слышь? Мне что? Самому, может, застрелиться, не ждать, или?..“ — „Подожди. Сам застрелиться всегда успеешь. Может, и обойдется все“, — разрешает сомнения Иван…»[37]
