— Если ты все это напишешь, это будет безумием, сумасбродством, но безумием восхитительным! Это будет великолепно!
— Тогда вот это самое безумие и сумасбродство я дарю тебе, Мария Луиса Элио! — воскликнул писатель. — Я посвящу его тебе. Вот увидишь!
И уже в ноябре 1965 года Габриель Гарсия Маркес подробно рассказал. Луису Харссу, для публикации в его книге «Наши», о том, как складывалась и шла работа над романом «Сто лет одиночества». Гарсия Маркес говорил: «Схожу с ума от счастья. После пяти лет полного бесплодия эта книга бьет из меня фонтаном, и я не испытываю никаких затруднений с языком… Скорее всего, нет, наверняка я закончу работу в марте или апреле шестьдесят шестого».
Однако человек предполагает, а Бог располагает. Работа над романом «Сто лет одиночества» затянулась еще на целый год. И в доме начались материальные трудности. Мерседес, не говоря ни слова мужу, делала что было в ее силах. Уже полгода они не платили за аренду дома, и полгода хозяин мясной лавки отпускал им продукты в долг, терпеливо ожидая денег.
Ситуация вынудила Мерседес переговорить с мужем. Тот молча сел в свой белый «опель», поехал в центр города, где находился Монте де Пьедад — центральный ломбард, — и вернулся домой пешком, но с суммой, которая позволила покрыть долги и просуществовать еще три месяца.
А потом Мерседес молча принялась закладывать свои драгоценности, телевизор, радиоприемник, оба детских велосипеда. Из всех электроприборов в доме остались только фен для волос, миксер, с помощью которого готовилась еда для детей, и электронагреватель, спасавший Габо от холода по утрам и поздними вечерами. И тогда друзья — Кармен и Альваро, Мария Луиса и Хоми, иногда Карлос Фуэнтес и Рита Маседо — стали приходить в дом с объемистыми пакетами в руках. Все делали вид, что ничего не происходит. А вечерами беседы непременно начинались с разговора о том, как продвигается работа над книгой и что еще нового придумал Габо.
Все терпеливо ждали рождения этого романа, как ждут появления на свет желанного ребенка.
— Необыкновенно колоритным, судя по твоим рассказам, Габо, получается образ Урсулы Игуаран. — Фуэнтес говорил, потирая рукой подбородок. — Эдакая типичная латиноамериканская матрона. Ты, дорогой, обязательно, как будут полностью готовы первые главы романа, пришли мне их в Париж.
Карлос Фуэнтес пришел попрощаться с другом, поскольку получил дипломатическое назначение в посольство Мексики во Франции.
— И не сомневайся! Но если б ты знал этих двух женщин, с которых я списываю Урсулу! Наверняка, Карлос, ты бы упрекнул меня в неспособности писать. Моя бабка, Транкилина Игуаран Котес, и тетка-мама, Франсиска Симодосеа Мехия, родственница деда, которую все за глаза звали Цербером, были настолько яркими и экспрессивными личностями, что я и сейчас часто вижу их во сне. И когда появляется тетка-мама Франсиска, я просыпаюсь в холодном поту.
— Чем же это она тебя так доставала? — спросила Рита.
— Одно слово — Цербер, хотя… фактически она Управляла домом в большей степени, чем бабушка и даже дед-полковник. Она знала в доме все и вся и все время отдавала приказания. Была крикливой, властной и в кульминационные моменты разражалась цветастыми диатрибами, не стесняясь в выражениях! И при этом была ревностной католичкой. Недаром ей доверяли хранение ключей от церкви и кладбища. Вообще-то сердце у нее было доброе. Кроме того, в отличие от бабушки, Франсиска была образованна и, что самое главное, крепко стояла ногами на земле. «Никогда не лезь туда, куда не поместишься», — поучала она. «Кто ничего не знает, тот ничего не видит!» И так далее. Бабушка же витала в облаках… Франсиска каждое воскресенье водила меня в церковь.
— А что ты имел в виду, когда сказал «хотя»? — решила уточнить Кармен.
— Что тете Франсиске я обязан многим. По сути дела, это она меня воспитывала до восьми лет. Она привила мне вкус к фольклору, симпатию к простым людям. Однако и у нее был свой «привет». Однажды к нам в дом пришла девушка из селения, за советом к «ученой» тете Франсиске. Она принесла куриное яйцо со странной выпуклостью на скорлупе. Во всей Аракатаке никто не мог объяснить этой девушке, к счастью это или к беде. Тетя Франсиска — мне тогда было пять лет, и я хорошо это помню — прищурила глаз, обнюхала яйцо, послушала, что происходит внутри, и заключила, что это яйцо василиска. Она тут же приказала нам, мальчишкам, немедленно разложить во дворе костер. И когда он разгорелся, велела девице бросить туда яйцо, чтобы уничтожить плод чудовища с головой петуха в короне, туловищем жабы и хвостом змеи. «Василиск убивает одним своим взглядом, — тогда сказала тетка-мама, — но теперь иди себе спокойно домой. Мы уничтожили его плоть!»
— А откуда в романе появилась девочка, которая ест землю? — в свою — очередь спросила Мария Луиса.
— Ребека Буэндия. Я видел это своими глазами в доме деда. Это моя сестра Марго. Она до восьми лет немного отставала в развитии и тайком ела землю и выковыривала из стен известку. Марго была хорошенькой, никого никогда не обижала. Я относился к ней очень нежно. У меня и сейчас к ней теплые чувства. Нас с ней крестили в один день. Это было в июле тридцатого года.
В тот вечер гости дома № 19 по улице Лома, в районе Сан-Анхель-Инн, засиделись до трех часов ночи, и разговор шел только о романе «Сто лет одиночества». Уже перед самым уходом Хоми спросил Габриеля:
— А дом Буэндия в Макондо, это и есть дом твоего деда в Аракатаке?
— Дом деда, каким он был в действительности, я в точности описал в «Палой листве». Сейчас вся его обстановка, вещи, легенды о нем, цвета, звуки и запахи, сад с деревьями и цветниками, бассейн и природа вокруг, его жители, их поведение, склонности и вкусы, — все вновь ложится на страницы «Ста лет…», ну разве что с небольшими отклонениями.
Уже на улице, перед тем как сесть в машину, Хоми спросил Фуэнтеса:
— Что ты думаешь, Карлос?
— Пока трудно сказать, но я верю в талант Габо.
— У меня такое ощущение, что из этого ничего не получится или… выйдет нечто совершенно необычное, прежде никем не написанное.
— Дело в том, что Габо никудышный рассказчик, — заметила Мария Луиса. — Когда он рассказывает свои истории, то сокращает их, и они получаются несколько гротесковыми. Что-то вроде карикатуры на то, что он пишет. Но я тоже верю в Габо.
Много позднее, в Университете Боготы, три студента-дипломника посвятили свои выпускные работы описанию дома деда писателя. Все трое, каждый в отдельности, ездили в Аракатаку, искали документы, живых свидетелей, чтобы собрать материал для своих дипломов. На самом деле для этого им вполне достаточно было внимательно прочесть романы «Палая листва» и «Сто лет одиночества».
Уже после опубликования романа «Сто лет одиночества», который принес писателю мировую славу, Гарсия Маркес утверждал, что главным импульсом написания книги явилась его жизнь в доме деда и бабки и сто раз читанный им памятник средневековой арабской литературы «Тысяча и одна ночь». Писатель категорически заявлял: «С тех пор как умер мой дед, со мной не случалось ничего значительного. Все, о чем я писал до и после этого, я узнал в доме деда на протяжении первых восьми лет моей жизни».
Очевидно, этим утверждением Гарсия Маркес хотел подчеркнуть, насколько важным в процессе формирования личности было влияние деда писателя. Иначе зачем тогда он ездил в Аракатаку в 1952 году, а затем снова поехал туда через год, и не только в Аракатаку, но и во все районы «бананового бума», где в 1928 году проходили забастовки рабочих банановых плантаций, которые закончились кровавой расправой, а также в районы действий отрядов полковника Маркеса во время «Тысячедневной войны» и в селение, где когда-то жил его дед?
— Послушай, Висенте, все знают, что ты энциклопедист. Достань мне книги о болезнях бери-бери и пеллагра. — Габо смотрел на Висенте Рохо с мольбой.
