После расстрела студентов Гарсия Маркес вошел в партийную ячейку газеты, посещал собрания, выступал там с яркими обличительными речами, однако решительно уклонялся от активной деятельности. Тогда Хильберто Виейра, генеральный секретарь КПК, пригласил Гарсия Маркеса к себе домой и заявил ему, что, поскольку он уклоняется от активной деятельности, нет смысла участвовать в работе ячейки. Виейра предложил ведущему журналисту «Эспектадор» получать информацию для газетных материалов лично от него.
«На самом деле поведение Виейры имело целью поближе познакомиться с восходящей звездой и заручиться его поддержкой, — читаем мы у Дассо Сальдивара. — Коммунисты прекрасно понимали, какое значение может иметь такая поддержка со стороны ведущего репортера газеты „Эспектадор“» (28, 305).
— Ну как? Закончил читать, людоед? — спросил Габриель, не успев переступить порог дома Мутиса, и тут же сорвал с себя галстук.
— Конечно, Габо, все это очень необычно! Ни в Колумбии, ни вообще в Латинской Америке так никто не писал. Не все это примут. Впрочем, Фолкнера и Вирджинию Вулф тоже не сразу признали. Терпение, мой друг, терпение. — Альваро направился к стойке бара, положил в стаканы кубики льда, добавил в виски содовой воды. — Пью за то, чтобы этот пятый вариант был последним.
— Четвертый, старик! Четвертый.
— Не мелочись! Когда я был в Барранкилье два года назад, ты трудился над четвертым. Когда же я выдрал тебя из провинциального болота, ты мне еще в аэропорту «Течо» сказал, что привез пятый вариант «Палой листвы», еще не отшлифованный до конца. Теперь роман готов, и надо искать издателя. Давай выпьем и подумаем над этим вместе.
— Было бы здорово!
— Да, Габо, я уже давно хотел тебе сказать: ты чертовски здорово делаешь комментарии к кинофильмам. Их очень интересно читать. Поздравляю!
— Откровенно говоря, Альваро, меня все больше и больше привлекает работа репортера.
— Ты и тут молодец! — сказала Нанси, входя в гостиную. — Ты вообще молодец, Габо! Кто еще может писать передовицы не хуже, чем Кано, Саламея, Сальгар и Гог? А ведь они — асы!
— Тем не менее то, что они делают, не так увлекательно, как материалы Габо в колонке «Кинематограф в Боготе. Премьеры недели». Тут он в своей стихии, — высказал свое мнение Альваро. — И так думают многие.
— Это мой дед привил мне любовь к кино. Иной раз в Аракатаке мы с ним смотрели по три фильма подряд — всю программу.
— Думаю, Альваро, у Габито есть еще одна заслуга, — заметила Нанси. — По сути, он один их первых в Колумбии, кто открыл путь для кинокритики.
— Ты абсолютно права, дорогая! Я уже слышал разговоры о необходимости создания в Колумбии собственной киноиндустрии.
Лето 1954 года принесло Габриелю Гарсия Маркесу первое официальное признание, первую премию в его жизни. Ассоциация писателей и артистов Колумбии присудила ему Национальную премию за рассказ «День после субботы». Получая ее, Гарсия Маркес думал об издательстве «Лосада», которое отказалось печатать «Палую листву». Правда, он знал, что рассказ «День после субботы» вызвал у членов жюри конкурса весьма противоречивые отклики, и не только по поводу стиля, но и по поводу той действительности, которую описывал автор, рассказывая о мифическом Макондо.
— Скажите, Габриель, почему в этом рассказе, да и во всех остальных, вы рисуете действительность такой тяжелой, мрачной, беспросветной? — спросил Гарсия Маркеса после вручения премии убеленный сединами член жюри.
— Потому что наша страна словно помечена несчастьями и катастрофами. Войны, насилие, скрытое и явное, беспардонное разграбление природных ресурсов, безысходная нищета, разрушительные наводнения и налеты саранчи, зависть и соперничество в области культуры, уровень которой и без того оставляет желать много лучшего, несправедливость, гражданское бесправие, грязная политика… — Гарсия Маркес не договорил, поскольку член жюри молча повернулся и ушел.
«Что же ты скажешь, когда прочтешь „Палую листву“?» — подумал про себя Габриель.
В начале августа Гарсия Маркес получил повышение по службе — его отправили в Медельин специальным корреспондентом «Эспектадор». Там произошло стихийное бедствие, повлекшее за собой большое количество человеческих жертв. Когда Габриель вернулся, сотрудники газеты встретили его в коридоре редакции аплодисментами — за три репортажа на тему «Итоги и восстановительные работы после катастрофы в Антиокии». После чего один за другим появились не менее блестящие репортажи спецкорреспондента: «Чоко, которого Колумбия не знает» (29.IX — 2.X.54), «От Кореи к действительности» (9—11.XII.), «Трижды чемпион открывает свои секреты», «Правда о моих злоключениях» и «Великий колумбийский скульптор, усыновленный Мексикой» о Родриго Аренасе Бетанкуре, опубликованный 1 февраля 1955 года.
Висенс и Мутис устроили ужин в честь героя дня. Вся читающая Богота говорила о Маркесе.
— Однако, дорогие друзья, признаюсь только вам, — говорил Габриель с рюмкой в руке. На столе среди закусок была русская икра. — Когда я увидел, что случилось в Медельине, меня охватил такой ужас, что я готов был бросить все к чертовой матери и вернуться в Барранкилью.
— Чего ты испугался? Увидел трупы? — спросил Висенс.
— Нет! Я испугался, потому что был уверен — мне об этом не написать! И должности спецкора мне не видать как своих ушей. И пока я был там, я не мог избавиться от страха.
— Но ведь ты справился, Габо, теперь все позади, — сказал Мутис, поднимая рюмку.
— Нет, Альваро, даже сейчас, как только мне кажется, что Сальгар или, еще хуже, Кано хотят меня куда-нибудь послать, я начинаю дрожать от страха.
— Но это нормально! Любой человек испытывает страх в решающие моменты своей жизни. Вспомни хемингуэевского Фрэнсиса Макомбера, — сказал Луис Висенс.
Уже будучи известным писателем, Гарсия Маркес не оставил журналистику, и благодаря своим глубоким и политически острым репортажам он оставался одним из ведущих журналистов Колумбии.
Однажды в руки Гарсия Маркеса попал старый номер газеты «Тьемпо» со статьей о кораблекрушении и о Луисе Алехандро Веласко, единственном моряке, оставшемся в живых.
— Бог с тобой, Габито, об этом случае кто только не писал, — сказал Гильермо Кано и протянул Гарсия Маркесу чашку черного кофе.
— Уверяю вас, не сказано и половины! Не сказано самого главного — правды! Дайте мне «добро», и я сделаю не репортаж, а конфетку.
— Ей-богу, Габо, даю согласие только потому, что уж очень тебя люблю. Съезди, проветрись, однако я мало верю в успех.
Прошло всего три недели, и «Эспектадор» начала печатать репортаж с продолжением, который назывался «Рассказ не утонувшего в открытом море», или, как еще называлась эта работа писателя, «Правда о моих злоключениях».
Габриель сидел за своим столом в огромной комнате редакции, вычитывая гранки седьмого куска, когда вдруг к нему подошел Кано и положил ему руку на плечо.
— Скажите откровенно, то, что вы сейчас печатаете, это литературное произведение или правда? — спросил владелец газеты.
Габриель поднялся со стула.
— Это литературное произведение, потому что это правда, — смущенно ответил спецкор.
— Вы клянетесь? — Кано говорил серьезно.
— Клянусь! — так же серьезно ответил Маркес.
— Тогда скажите мне, сколько еще частей вы планируете написать?
— Всего у меня написано четырнадцать.
— Тогда сделайте пятьдесят! Гильермо говорит, тираж газеты увеличился вдвое.
— На сей раз не получится, дон Габриель. Все, что можно, я уже написал.
— Что ж, очень жаль!
Пять минут спустя хозяин газеты сказал своему брату в его кабинете:
— Спасибо тебе, Гильермо, что принес нам в газету эту курицу, несущую золотые яйца.
