Днем зашел в казино, поиграл на бильярде, в скат с офицерами, выиграл 300 марок. Сумерки уже сгустились над городом, когда я забрел в кинотеатр. В зале было полно немецких солдат и офицеров. Досидеть до конца я не смог — один за другим шли трескучие фильмы, показывающие победоносный марш гитлеровской орды по городам Европы. Фильмы 1938–1940 годов. Многие немцы посреди сеанса так же, как и я, покинули зал. Да, не те уже времена.

Вернувшись в гостиницу, я зашел в ресторан и, сев за столик, обратил внимание на пожилого негра, который стоял, облокотившись о стойку буфета. Он был в черном фраке, под белоснежным воротником манишки — галстук бабочкой. Я подозвал его.

— Что прикажете, господин офицер? — спросил он на ломаном немецком языке.

— Бутылочку пива и канапе с паштетом.

— Пожалуйста.

Через минуту он уже нес на подносе заказанное.

— Вы здесь работаете? — спросил я.

— Я шеф-повар, господин капитан, но у нас заболели и метрдотель, и официант, и пришлось их на сегодня заменить.

— Присядьте и выпейте со мной пива, — предложил я.

— Нет, нет, что вы! Это не полагается.

— Тогда попрошу вас подняться ко мне в двенадцатый номер на втором этаже.

— С удовольствием, но зачем, позвольте спросить? — Он встревоженно покосился на меня желтоватыми белками глаз.

— Не беспокойтесь. Это вам ничем не грозит.

— Но я сейчас не могу. Я занят.

— Неважно, зайдите попозже.

Негр вежливо поклонился и отошел к стойке.

Я ужинал в пансионате у хозяйки. Из столовой была открыта дверь в кухню, и я заметил того русского мальчика, который загонял борова в хлев. Мальчишка стоял у притолоки черного входа с грязной миской в руках. Кухарка куда-то вышла, и я, подойдя к нему, спросил по-русски:

— Как тебя зовут?

Он изумленно вскинул глаза, губы его задрожали.

— Витя.

— Откуда ты?

— Из Ростова. Немцы увезли.

— Что ты здесь делаешь?

— За свиньями хожу.

— А живешь где?

— Со свиньями и живу, в хлеву. С ними и кормлюсь. — Он указал на миску с объедками и вдруг закашлялся до слез.

— Ты болен?

— На земле сплю. В хлеву холодина… К свинье подлез вчера, а она меня как хватит! — Он показал ранку на темной от грязи руке.

На кухонном столе стояла сковородка с котлетами. Я взял две котлеты и протянул их мальчику. Он замотал головой:

— Не надо, положите обратно. Тут все считают. Подумают, что я украл, — бить будут. Здесь все, все считают, — добавил он.

Я положил котлеты обратно. Вынул из бумажника десять марок:

— На вот тебе, пойди в аптеку, купи лекарство от гриппа, от простуды. Покашляешь — аптекарь поймет, какое лекарство тебе надо. Да поесть себе чего-нибудь купи. Только молчок, никому ни слова. Понятно?

— Спасибо, не надо. А то еще изобьют, ежели узнают, что я в город сам ходил. — Он посмотрел на меня глазами, полными надежды и любопытства, но деньги все же запрятал в рваный сапог и тут же вышел за дверь.

Я поднялся к себе, зажег лампу, уселся в кресло с очередным номером газеты «Дас Рейх». Поздно вечером раздался тихий стук в дверь.

— Войдите!

Вошел негр. Осторожно прикрыв за собой дверь, он улыбнулся и спросил:

— Я не поздно, господин капитан? Быть может, вы хотите отдохнуть? — Теперь он был одет в элегантный костюм в мелкую клеточку. Под пиджаком был виден вязаный жилет василькового цвета.

Я предложил ему кресло. Еще с поезда у меня оставалось полбутылки коньяка. На столе стоял графин с водой и возле него два стаканчика. Я наполнил их коньяком, и мы чокнулись для первого знакомства.

— Прозит! — сказал негр и поднес стаканчик к своим синеватым большим губам.

— Прозит! — ответил я, и мы выпили.

Мы говорили по-немецки. Говорили о многом и разном. Постепенно он стал более откровенен. Показал мне фотографию, на которой были его ребятишки, рассказал о жене, о родне, о друзьях. Он был призван в американскую армию и в одном из боев взят в плен роммелевскими солдатами в Африке. Ему пришлось пройти через несколько лагерей, прежде чем он оказался в маленьком городке близ Мюнхена, где был рабочий лагерь. Оттуда вместе с остальными цветными он попал на торг.

— Вы помните, господин капитан, такую книжечку «Хижина дяди Тома»? Наверное, в детстве читали.

— Помню, разумеется, читал.

— Так вот, я никогда не представлял себе, что в наше время в такой цивилизованной стране, как Германия, с такой техникой, наукой, культурой, можно попасть в загон для скота и быть проданным, как вол или баран. Если б вы видели, с какой тщательностью эта помещица, которая меня покупала, открывала мне рот и считала зубы, щупала мышцы и наконец предложила за меня… семь марок! Господин капитан, я сгорал от стыда, когда шла торговля между генеральшей, которая меня продавала, и помещицей, которая меня покупала. Генеральша требовала восемь марок, помещица давала — шесть! Наконец генеральша спустила одну марку, а помещица прибавила одну, и я, как преступник, в кандалах и наручниках, пошел за ней… Господин капитан, я пахал, убирал навоз, сеял, косил, собирал урожай, вдобавок был скотником и получал плети от управляющего, если одна из коров давала хоть на литр молока меньше, чем обычно…

Да, я понимал этого человека, понимал его обиду! Конечно, те женщины-старухи — генеральша и помещица — не были ни сотрудниками гестапо, ни СС. Это были «цивильные граждане», «добропорядочные» жители Германии. Но гитлеровский режим накрепко внушил им, что все рожденные не от немца, — не люди, а нечто вроде обезьян, рабочий скот, свиньи. И эти «милые, добродушные» женщины никак не хотели понять, что у купленного ими раба есть мозг, сердце, честь и гордость. Есть и достоинство, и самолюбие… И как же негру после того, что ему пришлось пережить, не испытывать презрения и ненависти к своим хозяевам.

— Долго вы служили у этой помещицы? — поинтересовался я.

— Целый год. А потом, во время регистрации в районе, какой-то тип узнал, что я в Америке был хорошим поваром. Он выкупил меня у помещицы за пятнадцать марок. Если б она знала о моей профессии, то заставила бы еще и еду готовить…

Мы заговорились допоздна. Негр несколько раз уходил и возвращался, приносил пиво и разные закуски, а когда мы прощались, смущенно протянул мне большую коробку, на которой была наклейка с верблюдом.

— Разрешите мне подарить вам сигареты «Кэмел» в знак моего уважения к вам и благодарности за беседу. Вы первый из немцев, кто предложил мне сесть с ним за один стол. Уму непостижимо! — Он рассмеялся и добавил: — Я бы не поверил, если бы мне кто-нибудь сказал, что среди нацистов есть люди с человеческим разумом, гуманные люди, без расовой ненависти и предрассудков. Я пью за ваше здоровье, господин капитан. Прозит! — Он поднял стаканчик.

— Прозит! — ответил я, чокаясь и внутренне смеясь, как только в детстве может смеяться школьник, не умеющий плавать, а выдающий себя на чужом дворе за чемпиона по плаванию. От сигарет я отказался:

— Помилуйте, так в этой пачке тысяча штук. Это же огромное состояние. Вы можете за большие деньги продать эту пачку в любом табачном магазине.

— Господин капитан, — лукаво улыбнулся негр, — я ведь знаю, что ваш офицерский паек — всего лишь две сигареты в день. А я получаю эти сигареты через Красный Крест, и у меня всегда большой запас.

— Разрешите, я заплачу за них.

Он посмотрел на меня и с горькой иронией в голосе ответил:

— Если я сам стою здесь не больше, чем пятнадцать марок, то этим сигаретам нет цены. Разрешите мне подарить их вам от всего сердца.

Он вежливо поклонился, прижал правую руку к васильковому жилету и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.

…После войны, как бы в подтверждение рассказа негра о страшном рынке под Мюнхеном, где торговали рабами, я узнал, что 5 марта 1943 года на собрании членов нацистской партии в Киеве рейхскомиссар Украины Эрих Кох заявил: «…Мы избранная раса, раса господ, и должны всегда помнить, что последний немецкий батрак в расовом биологическом отношении в тысячу раз выше здешнего населения. И если ставить вопрос, нужны ли вообще нам эти люди, можно ответить: «Да, нужны, но только в качестве рабов!..»