Потолки капеллы были расписаны веществами животного происхождения с особыми свойствами – это, возможно, объясняет их длительную сохранность, – и, наконец, для почитателей фрески “Христос под плащаницей” Джузеппе Санмартино скажем, что, согласно легенде, принц по завершении работы ослепил скульптора, чтобы тот больше никогда не мог сотворить столь чудесного произведения.

Однако по другим версиям сам Санмартино использовал для создания фигуры Христа живого человека: покрыл его тело плащаницей из мрамора, чтобы таким образом высушить материал.

Мой отец рассказывал, что немцы во время оккупации города вскрыли тонкий слой мрамора на поверхности одной из статуй капеллы, не веря, что в мягкой основе нет железного каркаса. Они его не нашли, пришлось смириться с чудом: мрамор оказался мягче, чем плоть.

И наконец, церковь Сан-Доменико-Маджоре, готическая, строгая, хранит память о Джордано Бруно и Караваджо, который именно для нее написал свое “Бичевание Христа”, ныне находящееся в Каподимонте, – снова страх перед карой вечного пламени, адских костров, огонь и искры.

Смертоносная прелесть этой площади такова, что, дабы пережить ее, совершенно необходимо зайти в “Скатуркьо”.

Обычно в “Скатуркьо” такая толпа, что нужно брать номерок, если хочешь получить сфольятелле, однако, если вы хотите узнать истинное лицо этого заведения, следует пройти во внутреннее помещение.

Некоторое время назад я решила послать пастьеру в Рим подруге-писательнице, Лауре Пуньо. Единственный способ сделать это – обратиться к самой синьоре Скатуркьо. Она сидит за стойкой в глубине своей кондитерской, пышнотелая, учтивая, со стаканчиком и сигаретой в руках. Синьора Скатуркьо, благородная дама из прошлого, принимает заказы и одновременно следит за тем, чтобы у привилегированных гостей – их мало, и они явились сюда по особому приглашению, – расположившихся в чайном зале, всегда были пастьеры и министериали. В отличие от сфольятелле и пастьер, имеющих старинное и довольно сложное происхождение, министериали – это сладости, изобретенные семейством Скатуркьо: сверху они покрыты шоколадом, а внутри – апельсиновый крем; они бывают разных размеров и являются фирменным блюдом кондитерской.

Синьора Скатуркьо красивым почерком записывает мой заказ на бланке, тончайшем и изящном, словно старинный манускрипт, потом просит меня подписать и отдает распоряжение своему подчиненному, чтобы тот взял бланк. Я тем временем наблюдаю, как рядом со мной какая-то дама спокойно и вдумчиво пробует пастьеру, меня она при этом едва замечает, а за моей спиной кондитерскую пытаются взять приступом посетители, которые по окончании штурма получают желанную награду – коробочку вожделенных министериали. И тут я совершаю ошибку.

У меня нет наличных. Я неуверенно указываю на банкомат. Синьора немного разочарована, но отвечает мне с олимпийским спокойствием, что это не проблема. И проводит платеж. Один раз, второй – тщетно. В ее руках система не работает. Я смотрю на бланк: он похож на школьные табели успеваемости моего отца, сохранившиеся в комоде в столовой, в доме моих родителей. Крупные Г, крупные П. Крупная Р в слове “Рим”. Я начинаю покрываться испариной. Да еще и жара стоит.

Синьора Скатуркьо решает сменить тему и спрашивает меня: кто примет пастьеру по месту доставки? А параллельно копается с банкоматом. Мне приходится позвонить: ведь я не знаю, будет ли кто-то по указанному адресу: жилец дома, портье, слуга. Мне живо представляется, как пастьера путешествует к месту доставки на лошади и теряется на улицах Рима в своей красивой голубой упаковке со звездами.

Я звоню Лауре в надежде, что не оторву ее от работы, не помешаю написанию стихов.

– Лаура, подтверди, пожалуйста, адрес. Пастьеру доставят во вторник, кто ее примет?

Кто примет пастьеру… Какое поле для раздумий! Надеюсь, Лаура оценит. Когда-то вручение подарков сопровождалось особым ритуалом, и, кажется, сейчас я как раз в нем участвую. Только вот банкомат по-прежнему не работает. Синьоре Скатуркьо надоедает возиться с аппаратом, который кажется ей очевидно бесполезным, и она, вяло улыбнувшись мне, снимает телефонную трубку. Быть может, воображение сыграло со мной дурную шутку – наверное, виновата жара, Джордано Бруно, арагонские наряды, предстающие взглядам посетителей в Сан-Доменико-Маджоре, трепещущие на сквозняке в помещении церкви, словно души грешников, переулок Тавутари, то есть переулок Гробовщиков, где жил Раймондо ди Сангро, пастьера, которую везут на лошади, жгучая брюнетка Лаура, вся эта мистика средь бела дня, – но я уверена, что синьора звонит со старинного дискового телефонного аппарата, вроде того, что был у нас дома в семидесятых. В результате этого звонка на сцене появляется новый персонаж – сын синьоры Скатуркьо.

Как и у любой уважающей себя матроны с Юга, а это женщины крепкие, энергичные, авторитарные, сын синьоры Скатуркьо на первый взгляд кажется слабым, вялым и сердитым. Он горбится, у него светлые усы, он выглядит старше матери, а может, просто более усталым, чем она, ведь у печей, из которых он как будто возник, еще жарче. Синьор Скатуркьо-младший пытается заставить банкомат работать. После некоторой возни проблема решена, хотя и не полностью: аппарат в конце концов выдает не один чек, а два – аннулированный и правильный.

– Сохраните его на тот случай, если вдруг мы заставили вас оплатить не одну, а две пастьеры.

– Да, спасибо.

Покидая кондитерскую, я представляю себе сцену из неаполитанской комедии – вялую перебранку матери и сына. Сладкую, сахарную, как пирожное сантароза, как пастьера, как шу со взбитыми сливками.

Позже подруга из Перу рассказала мне, как ее приятель, желая произвести на нее впечатление, повел ее в знаменитую кондитерскую. Синьора Скатуркьо, любезная до крайней степени, собственноручно приготовила для них чай и вообще старалась всячески услужить. Росана, обладающая весьма экзотической внешностью и при этом очень красивая, вся в белом, с длинной черной косой, молча сидела за своим столиком. Некоторое время спустя синьора Скатуркьо похвалила ее:

– До чего хороша… Ну до чего же хороша, – а потом обратилась к ее спутнику, словно Росана не понимала по-итальянски: – Но ведь она не местная? Не местная, верно? – После чего повторила: – Как хороша, нет, ну как хороша…

Все это она произнесла шепотом, словно перед ней была фея. Росана улыбнулась и решила поддержать ее игру, сделав вид, будто не понимает по-итальянски, и выдавая себя за то сказочное существо, которым сочла ее синьора Скатуркьо. Эта сцена, словно из какого-нибудь фильма Феллини, тоже завершилась вручением гостье коробочки министериали.

– Вы ведь еще придете, верно? Придете? – учтиво спросила хозяйка.

– Конечно, синьора, спасибо.

Росане подумалось, что, если в “Скатуркьо” явится цветной мальчишка, его не назовут красивым и не пригласят прийти еще. И эта мысль заставила ее страдать.

Неужели мы действительно придаем значение лишь внешней красоте? – задавалась она вопросом. Неужели мы разучились видеть красоту внутреннюю?

У меня нет ответа на эти вопросы. Она была так прекрасна, когда задавала их. А заполнявшая красивым почерком квитанцию к моей пастьере синьора Скатуркьо выглядела просто волшебно.

Научиться не замечать красоту, проходить мимо тайны?

Кстати, я так и не проверила, за сколько пастьер заплатила.

Внешне неаполитанцев тоже можно разделить на несколько типов, соответствующих тем или иным элементам.

Есть, к примеру, тип огненный, напоминающий перуанцев, хотя на самом деле его представители, в отличие от моей подруги Росаны, к Перу отношения не имеют, – иссиня-черные, прямые и жесткие волосы, крепкий нос.

В Неаполе много женщин этого типа, у них глаза ведьм, на шее всегда несколько ожерелий, на пальцах массивные кольца – такова моя подруга (и тезка) детская писательница Антонелла Оссорио. Такие испано-латиноамериканские черты – наследие испанцев, когда-то владевших городом.