Известно, что одним и тем же событиям можно давать противоположную оценку при помощи фразы-кода: зал был наполовину пуст — зал был наполовину полон. Для тех, кто не знает, откуда это пошло, напомню.

В маленький город приезжает театр. После спектакля появляются две рецензии. В одной написано, что в театре есть хорошие актеры, но, к сожалению, не все, что спектакль смотрится, но мог бы быть более интересным и веселым, и что зал был наполовину пустой. Другой рецензент хвалит спектакль, по его мнению, достаточно веселый, отмечает, что в труппе есть и прекрасные актеры, что зрители принимали спектакль тепло и зал был наполовину полон. Вот так и свою жизнь можно ощущать, оценивать по-разному: зал был наполовину полон или наполовину пуст. По формуле «зал был наполовину пуст» живут многие люди. Я предпочитаю другую формулу…

Каждый спектакль — это прожитые тобой жизни. Увы, искусство театра зыбко и сиюминутно. Спектакль исчезает. Он живет какое-то время, пусть даже относительно долгие годы. А потом… И не бывает двух одинаковых спектаклей. Сыгранный сегодня — не повторится. Завтрашний будет чем-то иным. Зал другой, настроение другое, да мало ли обстоятельств, влияющих на спектакль. Мы творим здесь, сегодня и сейчас.

О каждом из своих героев я могу рассказать многое. Но когда, меня спрашивают, как рождалась та или иная роль, я никогда не могу объяснить этого логически. Один известный актер, когда ему задали подобный вопрос, сказал, что это напоминает ему следующую ситуацию: поймали рыбу, положили ее на стол и попросили рассказать, как она плавает.

А Москвин на вопрос, где он работает над ролью, отвечал: «В бане. А как — не скажу». Действительно, на вопрос «как» ответить трудно. Иногда можешь на улице увидеть глаза кого-то человека. И все. Роль «пошла». Бывает, поступки подсмотришь у одного, походку — у другого. В жизни надо уметь не только видеть, но увидеть, не только слышать — но услышать. Надо уметь замечать повадки людей, причем не просто замечать, но и осмысливать свои наблюдения.

Актеру наблюдательность необходима. Но если писатель свои наблюдения заносит в записную книжку, то актер подсмотренные особенности человеческого характера, внешности, манеры говорить фиксирует в своей памяти. Необходимые детали извлекаются из нее при создании образа. И чем богаче твоя «книжка», тем лучше. Пригодиться может все.

Наша профессия самая загадочная на свете. Сколько необъяснимых вещей происходит на сцене. У актера с носовым кровотечением перед выходом на сцену кровь останавливается, давление стабилизируется. Что-то непонятное происходит с организмом. Как-то я играл спектакль с воспалением легких. На сцене все было нормально, а после окончания спектакля я почти упал в обморок. Значит, мы можем заставить свой организм действовать так, как надо.

Актерская профессия физически очень тяжелая. Выпариваешься, теряешь килограммы за спектакль. Выходишь со сцены иногда мокрый, как из парилки, и не потому, что ты там бегаешь и прыгаешь, а потому, что отдаешь эмоции.

Если кто— то пытался критиковать своего начальника в большом зале при большом скоплении народа, он может вспомнить, что с ним происходило. Это нервы… А у нас нервы каждый день. Каждый день новый зритель, не тот, что приходил вчера, и надо, чтобы он ушел с эмоциональным зарядом. Значит, каждый день ты должен соответствовать. Сколько вложишь -столько и получишь. Нужно работать настолько, насколько у тебя сегодня есть силы. Это требует затрат физических и эмоциональных.

Все мы в жизни артисты, и каждый день играем несколько ролей. Но если попросить человека повторить что-нибудь еще раз, у него это не получится. Это может получиться только у профессионала. Мы же должны делать это каждый день сотни тысяч раз. Кажется, все просто — выучишь текст и выходи. ан нет. Артист играет на своих нервах, на своей душе. Наша профессия кажется доступной, но на самом деле она одна из самых сложных. Не зря же Анатолий Папанов говорил: «Актерская профессия труднее работы космонавта». Он-то, как никто другой, знал толк в нашей профессии.

Так как же рассказать про актерское мастерство? Иногда по телевизору смотришь — там молодые красавицы, сыграв одну-две роли, очень бодро и смело, прижимая красивые руки к красивой груди, с восторгом, подробно рассказывают, как они творят в искусстве и что уже натворили. Откуда такая смелость в суждениях, словах — якобы ярких, но, по существу, заношенных: «волнение», «трепет», «волнительный» — и еще много всяких разных прилагательных. Кажется, в одном актере это и поместиться не может. От старых актеров таких изъяснений слышать не приходилось. И это понятно: то, как созревает роль, нельзя описать — это что-то сокровенное, какой-то тайный процесс, совершающийся в твоем сердце, в сознании, в одиночестве.

Трудно понять, когда ты стал актером. Учишься — еще не актер. Поступил в театр — все еще не актер. Получаешь роль, работаешь с режиссером — нет, не актер. А время идет и идет. А потом смотришь — оказывается, ты уже давно актер. И вот тогда, день за днем, год за годом, в каждом спектакле, ты без всякого сожаления оставляешь клочья своего сердца.

Как— то мне пришлось играть в спектакле «Дон Жуан, или Любовь к геометрии» в тот день, когда у меня умер отец. Представляете, с каким настроением я вышел на сцену, к тому же в комедийной роли. Андрей Миронов на сцене хватал меня за руку и шептал: «Держитесь! Держитесь!» А зритель ничего не заметил. Ему же не важно, что у меня случилось.

На сцене для меня главное — быть, а не казаться. Не нужно никакого притворства. Быть, конечно, сложнее, но и интереснее. Настоящий актер обладает особым качеством «своизмом». Так один знаменитый тренер сказал о каком-то спортсмене: у него есть «своизм». И у актера это бывает, когда он ни на кого не похож и все его чувства, мысли, эмоции выражаются через его индивидуальность. Если нет индивидуальности, значит, и «своизма» никогда не будет.

Самые сильные мои впечатления связаны именно с могучими актерскими индивидуальностями.

Был такой замечательный актер в Малом театре Степан Леонидович Кузнецов. В «Ревизоре» он поочередно играл то Хлестакова, то городничего. Бывало, он ехал в театр на извозчике, а я бежал за ним с вопросом: «Степан Леонидович, вы сегодня кого играете?» Он вальяжно отвечал: «Хлестакова!» — и мчался дальше. Я не знаю, надо ли было так перевоплощаться, чтобы мама родная не узнала, но мне было очень интересно. Как-то на одном из спектаклей женщина, сидевшая рядом, спросила у меня: «Кто играет сегодня Хлестакова?» Я удивился: «Как это кто? Степан Кузнецов». А она: «Ну что вы, это не он. Я его очень хорошо знаю». Так она мне и не поверила. Узнать его было невозможно. Это тот самый случай полнейшего перевоплощения, который — за гранью понимания.

Потрясающим актером был Амвросий Максимилианович Бучма. Я до сих пор помню его глаза, когда в «Украденном счастье» И. Франко он, не произнеся ни слова, молча, протягивал руки для кандалов. Или, например, в Театре Корша служила Вера Николаевна Попова, блистательная артистка. В пьесе Ф. Вольфа «Цинанкали» она играла прислугу, над которой надругался хозяин, после чего она попала в больницу и сделала аборт. И вот была такая сцена — она выходила на кухню вся в черном, бледная, спускалась по ступенькам вниз, припадала к крану и жадно пила воду. И вдруг тебя будто током ударяло — ты понимал, что у этой женщины внутри все перегорело. Зал разражался овацией.

Никогда не забуду спектакль «Без вины виноватые» в Таджикском театре драмы имени А. Лахути. Незнамова в нем играл Махмуд Вахидов. Второго такого Незнамова я не видел никогда. Он играл не «волчонка», не сломленного унижениями неудачника, а талантливого трагического актера. Как ему это удавалось, не знаю, но в его черных сверкающих глазах даже в минуты радости скрывалась печаль.