Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Во время войны я всем своим существом чувствовал потребность людей в искусстве, жажду смеха. Я это говорю не как артист Театра сатиры, который исповедует смех, — нет, тогда я был артистом драмы. Я видел, что смех вдохновлял, мобилизовывал, вселял жажду жить даже в тяжелораненых, заставлял вспоминать о мирной жизни и с еще большей силой ненавидеть фашистов, драться, освобождать, защищать, побеждать! Эта неистребимая, вечно живая любовь к шутке, к острому слову неопровержимо утверждала духовную крепость народа. Никакие дискуссии о необходимых жанрах и формах искусства не были так убедительны, как практика фронтового театра, как реакция фронтового зрителя».

…Пока ночевали в солдатских палатках, в заброшенных клубах и школах — никто не чесался. В избах освобожденных сел — набрались вшей. Избавиться от них не было возможности. На постирушки в речушках вши плевали, размножались и кусались.

Искусанные актеры — чтобы не плакать — забавлялись.

— Я сегодня поймал самца! — говорил Жорик. — Он на меня посмотрел такими глазами!…

— Убей немца! Где ты его ни увидишь, там ты его и убей! Вошь — немецкий сатрап! Ты убил его?

— Посадил на лист лопуха — пусть переквалифицируется в травоядное…

Переезд на второй концерт. Пыль, жарища. Майка (Жорик называл жену Шурки Бендера Почесуй — насекомые как-то особенно ее любили) сует руку за пазуху.

— Поймала, Почесуй? — любопытствует Жорик.

— Да!

— Покажи!

Почесуй— Майка «показывает».

— Тоже самец! — констатирует Жорик. — Убьешь его?

— Не могу… Я выкину его за борт.

— Ты сошла с ума! Он разобьется о камни!

— Эх, дороги, пыль да туман!…

Майка «бросает» вон из машины «сатрапа».

Жорик свесился за борт:

— Приземлился на ноги. Догонит? Догоняет! Шофер, нажми на акселератор — догонит!! Отстал…

Все довольны и даже чешутся меньше.

Исчезли вши только после краткого отдыха в Москве. Не впустив актеров в гостиницу Дома Красной Армии, их сначала повели в преисподнюю — санпропускник, размещенный в подвале. Жара. Темень. Пар. Ад! Пропарили тела. Прожарили одежду. Вышли на свет не вшивые, счастливые — и все улыбались, как Жорик.

Перед отправкой на фронт получили валенки и новехонькие белые полушубки. Митяшка сразу превратилась в Снегурочку, Королева — в Снежную королеву, а Степанова — в Фальстафа!

Пусть я Фальстаф, — говорила Галя, — зато мне тепленько…

…В составе театра произошли некоторые изменения. Выбыла Майка (Почесуй). Ее затребовал Сталинабад — на роль Мирандолины в «Хозяйке гостиницы» К. Гольдони. Взамен ее прибыла Сара Косогляд. Фронтовой театр от этого не пострадал, а выиграл.

Сарра, в отличие от Майки, обладала отличными вокальными данными и часто пела (под аккомпанемент Г. Вагнера) в эвакогоспиталях для тяжелораненых.

«Для нашей второй поездки на фронт мы, кроме спектакля-концерта „Салом, друзья!“, подготовили сокращенный вариант спектакля „Без вины виноватые“ А.Н. Островского. Этот спектакль предполагалось играть на более или менее приспособленной сцене, в тех случаях, когда наши зрители будут располагать достаточным временем.

Вслед за советскими войсками — мы в Белоруссии, в Могилевской области. В комендатуре получаем новый маршрут и грузовик. Только отъехали — дом комендатуры взлетает на воздух.

Концерт в открытом поле. Мороз. Страшнейший ветер. Машины маскируются. Играем на передовой.

Видим: немецкие зенитки стреляют по нашим самолетам.

На машинах доехали до Ново-Белицы, затем — в Гомель. Два концерта в офицерском клубе.

Остаемся в одном из госпиталей, где дадим несколько концертов. Здесь много пленных фрицев. У них в основном преобладают два состояния души: страх и подхалимство или озлобленность. Пленным приказано вымыть и прибрать помещение для концерта, забить проемы окон фанерой. Один из них входит к нам с вязанкой дров, улыбается подобострастно, охотно заявляет:

«…»Русские — народ отходчивый, к пленным относятся беззлобно. Любят позубоскалить над ними, но и хлебом делятся, и американской тушенкой. Чувствуется моральное превосходство. По-настоящему люто ненавидят, не прощают «…» предателей. «…»

22 февраля. Мозырь на горе. На площади три виселицы: казнены начальник полиции и два полицая. Надпись: «Изменники Родины». У одного из них упала шапка. Валяется. Никто не берет.

Наконец— то приехали в нашу подшефную кавалерийскую дивизию, которая формировалась в Таджикистане. Передали бойцам подарки от Таджикской республики -теплую одежду, белье, валяные сапоги.

Прием блестящий! Здесь мы пробыли двадцать один день. Играли «Без вины виноватые». Удивительная сила заключена в русской классике. Страдания Незнамова, его тоска по дому, по матери в этих условиях преломлялись в какие-то особые, вечные, непреходящие человеческие чувства. Бойцы с напряженным интересом следили за перипетиями судьбы Незнамова, чутко воспринимали слово Островского.

В дивизии было много таджиков, на нашем концерте их с почетом усаживали в первые ряды. С упоением слушали они звуки своих родных музыкальных инструментов дойры и тары, зачарованно следили за изящными танцами, весело смеялись, слушая своих любимых артистов. Но многие плакали. От волнения. От встречи с Родиной».

Москва, краткий отдых. Пахнет весной — сосульки сверкают, — но ветер прохватывает по-зимнему. Менглет еще в полушубке. За три месяца фронтовых дорог полушубок засалился, потемнел — им покры вались, на нем спали в землянках… Другой одежды пока нет, и Жорик в полушубке и в валенках шагает по талому снегу московских улиц к Юткевичу. Фронтовой театр остался должен ему какую-то сумму денег, и Менглет обязан эту сумму ему вручить. Юткевич уже покинул Сталинабад и проживает в своей квартире в престижном доме на улице Немировича-Данченко… От Юткевича — к Дикому! Жорик разговаривал с ним по телефону… Алексей Денисович его ждет! «Ждет!…» «Ждет, ждет», — жвакает талый снег под ногами.

Элегантный Сергей Осипович Юткевич приветливо встретил Менглета. Предложил раздеться, но на его полушубок поглядел опасливо.

Менглет сконфузился. И, стягивая свою овчину, спросил:

— А куда… мне полушубок деть?

— Положите у вешалки… на пол… Я вам… тряпочку подстелю…

Менглет, свернув мехом внутрь полушубок, положил его на тряпку. Полушубок остался лежать, как собака у двери, а Жорик вслед за хозяином прошел в его кабинет. На паркете остались влажные следы… «Мать твою так…» — подумал Жорик. Юткевич — на следы внимания не обратил, предложил сесть. Жорик сел. Все стены — в полках с книгами, а книги все — в пестрых ситцевых переплетах. Авторов по корешкам не распознать. Заметив взгляд Жорика, Юткевич сказал:

— Я все книги отдаю переплетать в ситец. Монтень у меня в зеленом ситчике, Кокто — в голубеньком, Бодлер и Рембо — в розово-синих цветах.

Менглет отсчитал замусоленные купюры. Юткевич, не пересчитывая, взял. Поблагодарил. Менглет встал.

— Я с Алексеем Денисовичем условился…

— Привет и низкий поклон ему. И пожалуйста, передайте Алексею Денисовичу, что его генерал Горлов — это шедевр. Видели?

— Нет еще…

— Рекомендую посмотреть.

— Не премину, — ответил Жорик.

…Предстоящая встреча с Диким — едва Менглет ушел от Юткевича — вытеснила из головы и Монтеня в ситчике, и Кокто, и элегантного хозяина. Спасибо ему за «Салом, друзья!» — он мастер. Ну и пусть наслаждается своим Монтенем.

Жорик знал, что Дикого освободили перед войной. Что его тут же «заграбастал» Театр имени Евг. Вахтангова, что Дикий у них сыграл генерала Горлова — и положил всех на обе лопатки… Знал, что его квартиру на улице Горького, пока он числился «врагом народа», отдали кому-то… Знал, что Дикий вместе с Александрой Александровной живет у Надежды Петровны — тещи. А больше в общем-то ничего не знал.

Оттого, что Жорик у Юткевича не засиделся, он явился в Старопименовский переулок раньше времени. Решил переждать, чтобы быть точным. Но не утерпел — позвонил. Его впустила тощая бледная дама теща. В открытой двери кабинета Жорик увидел тяжелую спину сидящего возле стола человека. Плечи были развернуты, но… напряжены? Менглет замер: «Сейчас Алексей Денисович обернется, и я увижу, как он постарел…»

28
{"b":"19583","o":1}