— Ишь ты, мать честна, как у человека костяк! — удивлялся он.

Отец, не считая это за труд, замешивал глину в кадке, по окончании работы заворачивал «Камнебойца» в мокрые, хорошо отжатые тряпки, чтобы фигура вращалась на станке, предложил приспособить старое колесо телеги. Его неудержимо тянуло к находящейся в работе скульптуре. Он то обходил ее кругом, то отходил от работы и долго, внимательно смотрел на нее издали, иногда же начинал во все стороны поворачивать «Камнебойца» на станке. Сергей Тимофеевич рассказывал, что отец даже участвовал в формовке. Скульптору долго не удавалось найти единственно правильное положение левой ноги камнебойца. Намучившись с этой «упрямой» ногой, он отправился на пчельник. Вернулся, заглянул в сарай: левая нога на месте. Оказывается, во время его отсутствия Тимофей Терентьевич несколько повернул ногу, и все получилось как нельзя лучше.

Летом и осенью 1898 года коненковский сарай был притягательным центром для всей округи. Приезжали «просвещенные» помещики, шли и тли крестьяне окрестных деревень. По всей округе растекалась молва «склипатур хочет человека из глины сработать». Дело совершалось диковинное, невиданное. По словам крестьян, вылепленный из глины Иван Куприн «сидел как живой».

Мужик Иван Лощенков из деревни Струшенка долго приглядывался к скульптуре:

— Что ж это он у тебя, мил человек, буйну голову-то покосил?

— Так ить это пустой колос голову вверх носит, — отвечает за скульптора уязвленный Куприн, — Ты бы не мешался под ногами, дядя.

— Беда с вами. Что делають? Грех, да и только, — сокрушенно качает головой Лощенков.

Наступили заморозки. Незаконченную работу пришлось перенести в дом.

Крепко задумавшийся о грядущем пролетарий Иван Куприн деревнею не был понят. В том, что статую будут смотреть люди на выставке в Москве, мужики не видели толку.

— Ты что-то скрываешь, — говорили они скульптору в ответ на его объяснения. И придумали для статуи такое назначение: Ивана Куприна отольют в Москве из чугуна, приделают к нему пружины, и получится машина, которая сама будет камни дробить.

— В таком случае толк будет!

Конечно же, это задевало Коненкова. Он понимал, что, кроме потемневших икон в красном углу хаты да лубочных картинок, многие из этих зрителей ничего в жизни не видели. Иван Куприн не Никола-угодник, не Илья-пророк. Откуда им было знать, что в сознании и сердце молодого скульптора, их земляка, Иван Куприн давно уже стал Иоанном Предтечей, пророчески задумавшимся о будущем, в котором его родину ждут «неслыханные перемены, невиданные мятежи».

Работа шла к концу, когда в деревне побывал Дмитрий Полозов. Он, как мог, передал свое восхищение отцу. И вот из Рославля с оказией доставили пакет от Николая Александровича Полозова. В нем деньги и коротенькая записочка — несказанно дорогая для Сергея Коненкова поддержка: «Посылаю тебе на формовку статуи 50 рублей. Надеюсь, могу тебя поздравить с Большой серебряной медалью. Не забывай нас, когда будешь велик».

Коненков, купив на присланные деньги гипсу, отформовал статую, упаковал гипсовые части формы и отправил в Москву. Во всех этих хлопотах помогали домашние и в особенности горячо младший брат скульптора Василий.

Совет профессоров присудил Коненкову Большую серебряную медаль, а Волнухин, Касаткин и Архипов сообщили, что считают необходимым отлить статую из бронзы, и посоветовали обратиться к приехавшему с Паоло Трубецким из Италии бронзолитейщику Робекки. В ту пору Коненков подрабатывал тем, что давал уроки состоятельному ученику — одному из братьев-издателей Сабашниковых. Пришлось рассказывать ученику-толстосуму о своем затруднении. Казалось бы, сложившиеся между учеником и наставником отношения располагали к доверию. Не тут-то было, братья собрались на совет и ссудили 400 рублей для уплаты бронзолитейщику Робекки. Однако после столь щедрого внимания к скульптору показали купеческую сноровку. Отлитую Робекки статую «Камнебоец» Сабашниковы взяли к себе, заявив, что Коненков может ее у них выкупить. Тогда в эту историю вмешался доктор Семен Яковлевич Уманский. Он перекупил у Сабашниковых «Камнебойца» и, забрав скульптуру к себе, стал выплачивать в рассрочку назначенные им Коненкову за эту работу четыреста рублей. Уманский, извиняясь, объяснял молодому мастеру, что заплатить больше он не в силах, а назначить сумму меньшую, чем взял за работу бронзолитейщик Робекки, счел бы за оскорбление автора «Камнебойца».

Обратившись к Робекки, Коненков невольно зачастил в мастерскую Паоло Трубецкого, где обретался бронзолитейщик. Пути двух знаменитых скульпторов пересеклись.

Паоло Трубецкой, пригласив с собой мастера по литью, рассчитывал показать товар лицом; поверхность импрессионистических этюдов разрыхленная, создающая впечатление живой текуче-подвижной массы. И неудивительно, что Трубецкой предпочитал твердым материалам мягкую глину, трепетные живописные мазки которой закреплял, увековечивал бронзовой отливкой, дающей точную копию оригинала. Бронзолитейщик ему был необходим.

Приехав в Россию, Паоло Трубецкой ощутил к себе, к своему искусству повсеместный интерес. Люди высокопоставленные, родовитые, богатые считали за честь иметь портрет, этюд «от модного Трубецкого». За всем, что выходило из мастерской приезжего маэстро, пристально следила творческая молодежь. Его наперебой приглашали в наставники. Случилось так, что Паоло Трубецкой «перешел дорогу» Коненкову. Архипов, Волнухин, Касаткин предложили недавнего выпускника Коненкова взять преподавателем Училища живописи, ваяния и зодчества. Мечтали тем самым продолжить, развить, укрепить творчеством будущих даровитых учеников Коненкова традиции московской скульптурной школы. С появлением Трубецкого благие намерения демократически настроенной профессуры провести Коненкова в преподаватели заглохли. Сколько Трубецкой ни отнекивался, чистосердечно признаваясь, что учить он пе умеет и не склонен этим заниматься, его уговорили. Директор князь Львов поспешит утвердить кандидатуру Трубецкого у попечителя — московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. На нравах второго профессора но скульптуре Павел Петрович вселился в казенную училищную мастерскую. Он никого ничему не учил, но пе возражал против того, что за его работой наблюдают ученики, поклонники, покровители.

Русский князь, родившийся и выросший в Италии, блестящий дилетант, не знавший гнета академической рутины, не признававший ничего, кроме велений своей творческой воли и силы непосредственного восприятия, Трубецкой был весьма характерным явлением того переломного времени. В его живых, богатых светотеневыми эффектами этюдах сливались в органическое целое непосредственность и поверхностность импрессионистического восприятия с глубокой выразительностью формы. Он был фигурой типично европейской не только фактами своей биографии, но отношением к миру и искусству. Когда он остро, трепетно, с поразительной наблюдательностью лепил «Девочку с собакой» или свой шедевр — «Московского извозчика», на свет являлась поэтическая правда жизни. Это о нем Лев Николаевич Толстой сказал: «Как он удивительно работает! У настоящего мастера всегда сразу намечается главная линия — все отношения взяты верно — это во всех искусствах так. Уж потом начинаются детали».

Трубецкой, думается, не без бравады говорит Толстому, дарящему ему свои книги: «Рисунки легче смотреть, чем книги читать». И он не читает книг Толстого, хотя и тянется к нему, часто с ним встречается в 1898 и 1899 годах, один за другим создает несколько скульптурных изображений Льва Николаевича. Работы эти привлекают внимание. Что же в них? Как всегда, феноменальное мастерство, артистизм. При наличии полно выраженного внешнего сходства мы видим и углубленное истолкование образа Толстого как мыслителя и человека.

Приглашение Трубецкого на преподавательскую работу в Московское училище живописи, ваяния и зодчества было данью моде, желанием опереться на европейский авторитет. Скульптурный импрессионизм, занесенный им, в той или иной степени оказал воздействие на умы молодежи. Переболели им многие.