Литмир - Электронная Библиотека

– Меня еще никто не целовал, – пролепетала девочка, собрав последние остатки сил.

– И не поцелует, пока я жив, – ответил Онофре Боувила, – если не захочет, чтобы я вышиб из него мозги, – после чего поцеловал ее в губы и добавил: – И из тебя тоже.

Она подалась назад и изогнулась всем телом; ее медно-красная шевелюра закрыла всю фигурку до пояса, руки беспомощно упали, касаясь пальцами прохладного пола, колени ослабели, и она повисла на сильных руках Онофре. Из приоткрытых губ вырвался едва слышный шепот:

– Да.

Так за одно мгновение решилась вся ее дальнейшая судьба.

Онофре поднял голову и заморгал: ему показалось, в комнате кто-то есть. Это был дон Умберт Фига-и-Морера, который только что вошел в сопровождении двух мужчин. Один из них, некий Косме Вальбуена, был архитектором. Дон Умберт, смертельно скучавший в своем захолустье, решил произвести работы по расширению жилого пространства, используя помещение старого курятника и пристроенной к нему голубятни. Однако для этого надо было захватить часть соседнего участка. Незаконное присвоение двух пядей чужой земли послужило причиной длительной судебной тяжбы с их владельцем, по чистой случайности оказавшимся другом дона Умберта, мало того – партнером в некоторых его делах. Дон Умберт, мнящий себя птицей более высокого полета, не захотел тратить драгоценное время на пустячные судебные дрязги и выписал из Барселоны адвоката, хотя и молодого, но с хорошей репутацией. Он как раз специализировался по подобным делам, особенно в сфере права пользования чужой собственностью. Дни проходили в осмотре дома, сада и прилегавших к нему земель. Адвокат все время обмерял что-то бечевкой и вносил свои предложения по обустройству дома, которые архитектор отметал на корню, не удосужившись выслушать до конца. В свою очередь, он предлагал дону Умберту посильные законные способы, с помощью которых можно было выиграть тяжбу. Оба сердились, спорили до хрипоты и таким образом прекрасно проводили время. Затем садились за стол и кушали с завидным аппетитом. Жена дона Умберта не протестовала против присутствия этих двух дармоедов. Дочь скоро созреет для замужества, а адвокат с архитектором были холостыми, и перед ними открывалось блестящее будущее. По крайней мере, оба занимали прочное положение в соответствующих профессиональных кругах, чего никак нельзя было сказать об этом олухе – ее муже. Так думала жена. Ее напряженная духовная жизнь вызывала у мужа чувство противоречия, и он, желая ее позлить, отвечал по-простому, по-деревенски:

– Мать, что это тебе взбрело в голову – девочке только-только исполнилось десять годков!

Теперь же дона Умберта одолевали сомнения. С одной стороны, он был не такой дурак, чтобы не заметить томное полузабытье, в котором он застал свою дочь, и безумный, горящий вожделением взгляд своего подчиненного. Но с другой – в создавшемся положении было лучше просто сделать вид, будто ничего не произошло.

– Ладно, ладно, – ограничился он замечанием, – вижу, вы уже познакомились и стали хорошими друзьями. Вот это по-нашему, да, по-нашему.

Заметно смутившись, они разъяли объятия и попытались принять непринужденный вид. Даже Онофре Боувила, минутой раньше бесконечно презиравший дона Умберта, сейчас, видя в нем отца женщины, которую успел полюбить всем сердцем, чувствовал себя готовым к тому, чтобы оказывать этому человеку максимум уважения. Он тотчас унял свое неистовство и стал кротким как ягненок. Адвокат и архитектор меж тем бродили по комнате, выискивая недостатки в дизайне и убранстве.

– Прежде всего надо убрать осколки стекла, чтобы не пораниться, – говорил адвокат.

Онофре Боувила возвращался в Барселону, когда солнце уже зашло. Из зарослей кустарника доносилось призывное пение цикад, небо было усыпано звездами. «Что теперь меня ждет?» – думал он, глядя вверх на открывшуюся перед ним сияющую бездну и понимая только одно: пока любимая будет отвечать ему взаимностью, он не сможет предать Умберта Фигу-и-Мореру.

Еще до окончания летнего сезона архитектор и адвокат попросили руки дочери дона Умберта Фиги-и-Мореры. Это соперничество и вытекающая из него необходимость выбора между претендентами позволили ей сначала тянуть с ответом, а потом решительно заявить о нежелании выйти замуж за кого-нибудь из них. Иной раз она отказывала бесповоротно, а иногда нервы сдавали, и она впадала в истерику, сопровождаемую криками, рыданиями, топотом ног и ударами головой о стены и мебель. Девочка отличалась хрупким телосложением и часто разбивала себе лоб, ранила ноги и руки, а потому все время ходила перевязанная бинтами. Поведение дочери и неприкрытые намеки на то, что с ней может произойти худшее из несчастий, если родители пойдут против ее воли, тут же изменили поведение отца. Однако мать интуитивно ощущала: это несгибаемое сопротивление объясняется не столько неприязнью к обоим претендентам на ее руку, на которых она даже не взглянула, а другой, более серьезной причиной. При этом она вспоминала о разбитых зеркале и статуэтке и, невольно сопоставив этот факт с непрошеным визитом подчиненного своего мужа в Будальеру, сделала собственные выводы, после чего с пристрастием допросила дона Умберта. Тому пришлось рассказать, правда в более мягком варианте, как странно вели себя его дочь и этот парень. Эта сцена наводила его на мысль: девочка могла испытывать некие чувства к его подчиненному.

– А кто он такой? – поинтересовалась жена.

Дон Умберт дал ей путаные объяснения, которые она не захотела слушать: ее интересовало не то, что может сказать муж по этому поводу, а то, что он может скрыть. Отталкиваясь от противного, она точно определила место Онофре Боувилы среди тройки претендентов и тут же зачислила его в наименее подходящие. «Ладно, пусть так, – сказала она себе, – обойдемся без адвоката и архитектора, зато сделаем все возможное, чтобы удалить эту деревенщину из жизни нашей дочери, а когда она о нем окончательно забудет, займемся поисками настоящего кандидата. Она еще слишком мала и может сменить добрую дюжину женихов». По ее настоянию дон Умберт отправил дочь в закрытый интернат. Как ни странно, девочка не выказала неудовольствия, рассчитывая, что там она будет недосягаемой для искателей ее руки. «В данной ситуации для нас это наилучший выход», – говорила она себе. Когда улеглись первые страсти, Онофре с ней согласился и стал смотреть на вещи спокойнее. «Все равно придет день, и она будет моей, – рассуждал он, – а сейчас надо запастись терпением». Самыми невообразимыми способами он умудрялся посылать ей сотни писем в интернат, и это было равносильно подвигу, тем более поразительному, что до этого он едва умел ставить свою подпись. Можно сказать, он и писать-то выучился благодаря этим любовным посланиям. В ответ она писала ему пространные, обстоятельные письма, ловко обходя надзор, который установили за ней монахини. Прежде всего, – говорилось в одном из них, – я благодарю Бога моего чрез Иисуса Христа, Сына Божия, которому служу духом моим, и говорю, свидетель мне Бог, что непрестанно вспоминаю о тебе, прося в молитвах моих, чтобы воля Божия благословила меня прийти к тебе, ибо я весьма желаю увидеть тебя. Учитывая, что послания, написанные совершенно в духе святого апостола Павла, выходили из-под пера влюбленного подростка, они казались немного странными, однако ими вполне можно было оправдаться, попади они вдруг в руки монахинь или родителей. А может быть, через эти письма она хотела выразить всю искренность своей набожности. Потом, будучи уже замужем, она всегда старалась быть благочестивой. Те, кто ее знал и тесно общался с ней в ее зрелые годы, имели о ней противоречивое суждение: строгая и восторженная – вот два противоположных мнения, высказываемых о ней с наибольшей частотой. Было и другое: говорили, что она искала в религии утешение, поскольку была очень несчастлива в браке, и несчастлива по вине Онофре Боувилы.

За всеми этими событиями незаметно подкралось новое столетие, и Барселона готовилась перевалить рубеж, разделявший прошлый и нынешний века, имея в своем багаже больше проблем, чем надежд на их разрешение.

46
{"b":"19582","o":1}