Вскоре карета остановилась перед моим домом. Как только мы остались вдвоем с Лоренцой, она вскричала, обращаясь ко мне.

– О, святой Боже! Что такое ты вздумал обещать ему?

– Ты нас слушала, любопытная?

– Да, я слышала. Ты, значит, совершенно убежден, что это не она.

– Не все ли равно. Каким бы то ни было образом, но у нас будет обещанная гостья. Если она действительно не Мирна, то я сумею узнать, кто она, и попрошу ее прийти.

– Но если это Мирна?

– О, в таком случае я ей это прикажу.

Ужин, который я предсказал, не состоялся из-за нехватки приглашенных, но зато в аббатстве Клерво был очень интересный завтрак. Я там не был, но отец Лот рассказал мне все в подробностях, и полагаю, что они достойны того, чтобы сохраниться в назидание потомству.

Три дня спустя после нескромного признания кардинала де Рогана и после того, как он показал мне еще множество других писем, отец Рокур, достойный аббат двадцати аббатств, приносящих ему пятьсот тысяч луидоров дохода, давал праздник для одной хорошенькой женщины, большой приятельницы французской королевы и сиявшей отблеском королевской милости.

Аббат был никто другой, как тот почтенный служитель церкви, при виде которого Мария Антуанетта вскричала: «О, какой красивый монах!» – наивное восклицание, которым аббат совершенно справедливо гордился.

Женщина, для которой устраивался праздник, была графиня Валуа. Ее окружало нечто вроде двора: маркиз де Сесвакс, аббат де Кабр, граф д'Этен, Рулье – д'Орфель, Дорси и сам старый маршал Ришелье сочли честью и удовольствием присутствовать на этом маленьком празднестве.

Итак, все шло как нельзя лучше, шампанское пенилось в бокалах, когда граф Беньо приехал с самой печальной миной.

– Что случилось? – спросили его.

– Кардинал де Роган арестован.

Можете представить себе всеобщий крик удивления. Одна только графиня Валуа была настолько хладнокровна, что попросила объяснений. И граф Беньо рассказал о происшедшем в гораздо лучших выражениях, чем я сумею это сделать, ибо он человек очень образованный и шутник.

Но дополню его рассказ несколькими подробностями, Переданными мне отцом Лотом и, полагаю, неизвестными никому.

В то самое утро, 15 августа 1785 года, князь Луи де Роган, кардинал, одетый в парадный костюм и окруженный своей клерикальной свитой, ожидал в большой галерее Версаля появления их величеств, как вдруг появился барон де Бретель и крикнул капитану гвардии: «Арестуйте кардинала де Роган». Герцог де Вильруа подошел и что-то сказал кардиналу, который молча поклонился. Тогда другой гвардейский офицер подошел и стал рядом с ним. В то время, как толпа придворных, наполнявших галерею, обсуждала это событие, кардинал следовал за герцогом Вильруа.

Вдруг он остановился и наклонился поправить пряжку на башмаке. За ним на мгновение перестали следить.

Тогда он черкнул несколько слов на клочке бумаги, которую спрятал под манишку.

Затем поднялся и продолжал путь.

Когда арестованного посадили в карету, он узнал, что его везут в Бастилию. Тогда попросил позволения заехать домой, чтобы взять кое-какие вещи. На это ему дали согласие.

Проходя через переднюю, он сунул записку своему старому лакею, который тотчас же поклонился и выехал в Париж.

Аббат Жоржель получил эстафету. Лакей же, подав послание, упал в обморок. Поспешно развернув записку, аббат нашел там едва понятные слова, но, тем не менее, угадал, чего от него требуют, и сжег частную корреспонденцию кардинала, спрятанную в маленьком красном бумажнике.

В это время де Роган входил в Бастилию, жить в которой было далеко не так интересно, как в его кардинальском дворце.

– Черт возьми! – сказал я отцу Лоту, сообщившему мне все подробности в присутствии Лоренцы. – Вот странная история. А как вела себя графиня во время рассказа Беньо?

– Она только сказала: «Это наделает мне много хлопот». Затем добавила, обращаясь к Беньо: «Согласны вы довезти меня?» И они уехали вдвоем, оставив общество под впечатлением ужасной новости.

По дороге Беньо вздыхал, глядя на свою старинную приятельницу:

– Ах, Жаннета! Как далеко от нас прежнее время. Помните ли, как мы пили с вами сидр в Бастильском трактире и вы ели с таким аппетитом?

На это Жанна отвечала:

– Да, это случалось тогда, когда я не обедала и не осмеливалась сказать вам об этом. Мне не нравится название этого трактира. Разговаривая таким образом…

Лоренца, как ни была она взволнована, рассмеялась.

– Откуда вы знаете все это, отец мой? – спросила она.

– Мой кучер ехал с кучером графини до первой станции. Но не будем говорить о пустяках… Ну, мой милый граф, что вы скажете?.. И что из этого выйдет?

– Выйдет то, – сказал я, – чего желает начальник. Ожерелье королевы окончательно скомпрометирует ее.

– Но что вы думаете о кардинале?

– Это умный человек, но вместе с тем он глуп.

– А о графине?

– Графиня – мошенница.

– А о вас самом?

– Что я умнее кардинала, но был еще глупее его. Знаете, я вижу в эту минуту комиссара Шенона в красивой карете, который поворачивает за угол бульвара Сент-Антуан в сопровождении целой свиты, так что я буду арестован прежде, чем Лоренца успеет поцеловать меня несколько раз на прощание.

Я не считаю нужным тратить много времени на рассказ о процессе, который подробно знаком каждому и о котором читали все.

Кардинала обвиняли в клевете на королеву, женщину королевской крови подозревали в похищении бриллиантов, мага подозревали в мошенничестве. Удивительное приключение! Графиня, не знаю почему, яростно обвиняла меня, а я защищался, как умел.

Сначала меня поместили в секретную, что было бесполезной жестокостью. Неизвестность относительно участи моей дорогой жены мучила меня до такой степени, что я не чувствовал других мучений. Надежды на помощь масонских лож не оправдались. Со дня моего ареста отец Лот не сообщал ничего.

Что касается кардинала, то у него хватало забот о самом себе. Притом же он был не далек от мысли, что я, если пожелаю, могу пройти сквозь стену. Но должен признаться, что мое колдовство не доходило до этого.

После наших первых допросов строгие правила по отношению к нам были смягчены. Тюремщики гордились тем, что стерегут людей, которыми занимались вся Франция и Европа, и были рады позволять подкупать себя, конечно, до известной степени. Я мог получать хорошую пищу и достал несколько книг, в их числе – маленькое издание книги «Центурии» Нострадамуса, изданной в 1574 году. В ней я прочел четверостишие, крайне непочтительное, хотя написанное более чем двести лет назад, тем не менее имевшее удивительное отношение к нашему положению. Но так как эти строки были далеко не вежливы, то я решил считать Нострадамуса старым дураком, которого можно заставить говорить все, что угодно.

За допросом последовали очные ставки, из которых мне удалось вывернуться довольно удачно. Я знал, что французское правосудие несколько легкомысленно, и поэтому позаботится о своем костюме. Волосы ниспадали мне на плечи бесчисленным множеством мелких хвостов. Я был в зеленом камзоле, вышитом золотом, и панталонах красного бархата.

Комиссар, сопровождавший меня, стал смеяться, увидав эту одежду.

– Кто вы такой? Откуда? – воскликнул он.

Такое отношение вызвало во мне негодование. Они очень хорошо знали, что из Бастилии, и я был достаточно известен, чтобы меня избавили от глупых вопросов, годных для обычных подсудимых.

– Благородный путешественник! – отвечал я самоуверенно.

Тогда куча париков принялась смеяться еще громче. Я возмутился и в пылу справедливого гнева заговорил надменно, чтобы напомнить этим людям о занимаемом мною положении.

– Боже мой! – сказал господин Тилорье, мой адвокат. – Говорите с ними, по крайней мере, по-французски! Как вы хотите, чтоб они вас понимали?