Впрочем, о том, что Карасев ее отец, Женька узнала лишь после выпускного вечера в школе. Она молча, с побледневшим лицом выслушала Надежду, и нельзя было понять, что Женька думает при этом. Затем она поднялась и ушла в свою комнату. Прошло два часа, за которые Надежда чего только не передумала. Но дочь снова появилась на кухне, где мать выкурила почти пачку сигарет. Она вытряхнула пепельницу в мусорное ведро, села напротив, погладила мать по руке и неожиданно улыбнулась:
– Знаешь, мама! Ты хорошо сделала, что не сказала ему! Он слишком легко согласился, что я не его дочь! И даже ни разу не приехал, чтобы посмотреть на меня. А вдруг я похожа на него?
– Не дай бог! – улыбнулась в ответ Надежда. – Я бы не хотела, чтобы ты даже к старости стала такой толстой и лысой.
И они расхохотались как сумасшедшие. После этого Женя никогда больше не спрашивала ее об отце, лишь выключала телевизор, если Карасев появлялся на экране. А когда мать отправили на пенсию, заявила:
– Я думаю, это он придумал тот приказ, что женщина не может быть начальником уголовного розыска. В пику тебе. Я знаю это, я чувствую…
– Женька, не болтай ерунду! – отмахнулась от нее Надежда. – А то у него других дел нет, как мне палки в колеса вставлять.
Дочь насупилась.
– Почему же он тогда за тебя не заступился?
– Посмел бы он это сделать! – Надежда засмеялась и обняла Женю. – И зачем ему это нужно? Твой отец и думать обо мне забыл. Небось не узнает при встрече! Да и вряд ли она состоится!
– Как же! – дочка окинула ее скептическим взглядом. – Дожидайся! Во-первых, ты нисколько не изменилась, во-вторых, сейчас ты выглядишь гораздо лучше, чем в молодости. В-третьих, – последнее заявление Женя сделала с особым торжеством, – когда меня в университете спрашивают, не родственник ли мне генерал-лейтенант Карасев, я отвечаю, что просто однофамилец…
И Надежда поняла, что нет, не так все просто с ее дочерью. Она оскорблена и унижена невниманием отца. Но сама Надежда никогда не принижала Карасева в глазах Жени, хотя слышала о том, что он изменяет своей жене налево и направо. Легенды о его подвигах проникали даже в глубинку и обрастали такими подробностями, что им мог бы позавидовать любой Казанова.
У Галины от Карасева не было детей, хотя она лет пятнадцать подряд ездила по всяким, даже зарубежным, курортам, лежала в престижных клиниках и к каким только целителям ни обращалась за помощью, но все напрасно. Надежда не хотела думать, что бог наказал соперницу гораздо сильнее, чем ее, отняв у той способность родить ребенка, а со временем даже прониклась сочувствием к Галине. Что ни говори, у нее есть Женька, а судьба вовремя избавила от мужа, который не пропускает ни одной юбки, даже теперь, почти на пике своей карьеры.
Ходили слухи о его коррумпированности, связи со спиртовой мафией, о его внебрачных детях от молоденьких любовниц… Несмотря ни на что, Александр держался за Галину, видно, и впрямь любил ее. И это единственное, что заставляло Надежду относиться к нему с уважением. Что касается остального, она нисколько не сомневалась, Карасев своего не упустит и будет брать от жизни все, пока не получит по рукам… И получил! Полгода назад его официально отправили на пенсию… Говорят, министр очень нелестно о нем отзывался и даже не приехал на проводы…
Этих подробностей Надежда дочери не сообщала. Слишком грязные были подробности, не для нежных девичьих ушей. И Надежда тихо радовалась, что бог сподобил ее вовремя расстаться с Карасевым, а все стрессы, волнения и обиды выпали на долю его второй жены. Теперь она воспринимала развод с ним как подарок судьбы…
Но, признавшись Жене, кто ее отец, она все чаще и чаще стала вспоминать другого Женю. Единственное, что она не объяснила дочери, так это происхождение ее имени. Но с того момента, еще усерднее, еще старательнее, почти с болезненным тщанием всматривалась в лица военных, если их показывали на экране, будь то Чечня, Таджикистан или зоны межнациональных конфликтов.
Один раз ей показалось, что она видит знакомое лицо. По телевидению шел репортаж из Косова, и журналист брал интервью у двух офицеров-десантников из группы российских миротворцев, но ведь Женька никогда не был десантником. Хотя в ВДВ тоже были политруки, и кому бы еще позволили дать интервью, как не офицеру, знающему, что нужно ответить даже на самый хитрый и коварный вопрос…
Но она застала лишь конец репортажа и потому так и не поняла, был ли худощавый подтянутый полковник с загорелым и обветренным лицом ее Женькой, или она попросту приняла желаемое за действительность…
Выключив телевизор, она достала фотографию Евгения, зажгла свечи и часа два сидела за столом, пила красное вино, смотрела на снимок и плакала… Господи! Ей так и не удалось ничего забыть! И после этого она стала вынашивать мысль непременно съездить в Белогорск, пройтись по зеленым улицам, по тем самым, по которым они бродили ночи напролет, и лишь под утро спохватывались, что ей к восьми на фабрику…
Вагон вдруг резко дернулся, пронзительно заскрежетали тормоза, Надежда едва удержалась за поручень… Кажется, кто-то на полном ходу сорвал стоп-кран? По коридору, с противоположного конца вагона бежала в свое купе проводница и отчаянно ругала пассажиров, которые повыскакивали из своих купе, толпились у окон и галдели, строя догадки, что же случилось. Некоторые пытались высунуть голову в окно и разглядеть, что происходит в направлении движения состава.
Поезд окончательно замедлил ход. Прекратились отвратительный зубовный скрежет и лязг, зато хорошо стал слышен возбужденный говор пассажиров и отдельные сердитые выкрики. Похоже, кто-то чуть не упал с верхней полки, а какой-то мужчина сетовал, что порезал руку, потому что в этот момент открывал бутылку пива… Проводница появилась из купе и громогласно заявила:
– Связалась со штабным вагоном. Машина застряла на переезде. Грузовик… Рванул через пути, думал, успеет, а мотор, кажись, отказал.
– Жертвы, жертвы есть? – ринулись к ней самые любопытные.
Она в недоумении пожала плечами.
– Про то начальник поезда ничего не сказал. Машинист вроде вовремя тормознул…
Проводница направилась к тамбуру, часть пассажиров, в основном мужчины, – за ней, и она грозно прикрикнула на них:
– Не смейте выходить из вагона, отстанете. Я только посмотрю и назад.
Надежда видела, как она спрыгнула на землю и, придерживая рукой пилотку, побежала вдоль состава к тепловозу.
– Смотри-ка, сколько машин у переезда скопилось, – сказал за ее спиной капитан и неожиданно положил ей руки на плечи. – Даже братки на рожон не лезут, с чего бы это?
Она не успела приказать Николаю немедленно избавить ее от своих объятий. Ее внимание привлекла группа людей, на которых как раз указывал бывший капитан первого ранга. Они толпились возле трех сверкающих джипов, которые съехали с дорожного полотна на обочину, но, судя по тому, что следующие за ними автомобили трассу не занимали, очереди своей уступать не собирались. Правда, и лезть вперед не старались. К переезду подъезжал огромный трактор, вероятно, он будет стаскивать грузовик с полотна.
Надежда некоторое время наблюдала за трактором – как он пятится задом, фырча и плюясь сизым облаком отработанных газов. Возле него суетились сотрудники ГИБДД, какие-то люди в железнодорожной форме и в оранжевых жилетах ремонтников. Самого автомобиля из окна не было видно, и Надежда вновь перевела взгляд на группу мужчин возле джипов. Это были крепкие молодые ребята в темных костюмах и светлых рубашках, с короткими стрижками и японскими рациями в руках. Смотрелись они вполне цивилизованно и на бандитов походили не слишком, скорее на телохранителей какого-нибудь богатея или партийного босса.
Но кто их знает, этих богатеев и партийцев, вполне возможно, что сами они как раз из подобного контингента. Обтесались, обтерлись, приоделись – глядишь, и не отличишь от вполне законопослушных граждан. Правда, физиономии, как ни скрывай, выдают пристрастия… И как тут не вспомнить антрополога и судебного психиатра Ломброзо с его учением…
