Бурцев задумался. Раньше-то все больше степняки по дому скучали. Песни свои тоскливые тянули, да поглядывали печально в сторону солнечного восхода. Но эти без приказа никуда не уйдут, своевольничать не привыкли. Новгородцы же люди вольные: как накипело – собрали круг, да шлют к атаману-воеводе посланца: не держи зла, батька, ан пора в путь.

Кручинился, впрочем, Бурцев недолго. Поначалу – да, расстроился, огорчился – жуть. А потом просветлел. Напугал даже Дмитрия широкой – до ушей – улыбкой. А отчего не улыбаться? Все ведь разрешалось само собой! И выходило все, как нельзя лучше. Аделаиду в охапку – и айда из замка вместе с новгородцами на Русь. И ностальгирующих степняков с собой прихватить можно. Новгородцы – те сразу дома окажутся, а кочевникам потом до родных степей через союзные русские княжества добираться сподручнее будет. Да и вместе идти по здешним краям – куда как безопасней.

На том и порешили. Новгородские дружинники радовались, словно дети, узнав, что полюбившийся воевода идет с ними. Бурангуловы стрелки и приданные к татарской сотне нукеры Кхайду-хана тоже выглядели довольными. Да и Аделаида не возражала. Полячку устроила бы сейчас любая смена обстановки. Легкомысленный флирт с Освальдом и кокетство с его вояками забылись в два счета.

Ни предателем, ни дезертиром Бурцев себя не чувствовал. О чем речь! Пять десятков освальдовых воинов – вполне достаточно для обороны этой небольшой крепостцы. Да еще столько же приблудного народа. К «Башне-на-холме» с тевтонских земель сбежалось за эти месяцы немало сорвиголов – отчаянных, лихих и непримиримых к немцам. Добжиньский рыцарь с удовольствие принимал таких удальцов в свою ватагу. А русско-татарское войско только даром занимало место и объедало гостеприимного хозяина. В общем, пусть пан Освальд спасибо скажет за то, что уйдут из Взгужевежи лишние рты.

Пан Освальд, выслушав Бурцева, невесело усмехнулся. Истинную причину отъезда добжинец раскусил сразу. Тряхнул длинными усами:

– Правильно надумал, Вацлав. Увози жену поскорее – не искушай ни меня, ни хлопцев моих. А то не ровен час… Не хотелось бы мне скрестить с тобой меч из-за Агделайды. Езжайте с Богом, да не держите зла, коли что не так. Может еще и свидимся. И мой тебе совет – не показывай впредь никому свою супружницу без надобности. Попомни мои слова, такая красота до беды довести может.

Бурцев промолчал. Может, чего уж там… На то она и красота.

– Как на Русь пойдете? – деловито сменил тему разговора Освальд.

Бурцев пожал плечами:

– Напрямую, на восток – чтоб быстрее.

Освальд качнул головой:

– Напрямую нельзя. Самый ближний путь к русским княжествам лежит через Мазовию. Только опасен он слишком. В землях Конрада Мазовецкого тевтонов много, и чувствуют они себя там как дома. А панов мазовецких – и вовсе видимо – не видимо. Мало ведь кто из рыцарей Мазовии сражался в Легницкой битве и полег в сече. Для вас же они сейчас даже похуже немцев будут. Особенно для тебя и Агделайды твоей. Коли схватят – беда. Убийство отпрыска своего – куявского князя Казимира старик Конрад Мазовецкий не простит. Не дойти вам до Руси через его земли – перебьют всех. А не перебьют – так в лесах и болотах сгинете без толкового проводника. Ни мне ведь, ни людям моим тайные пути через Мазовию к русским границам не ведомы.

– Что посоветуешь, пан Освальд?

– В обход вам идти надо – через Пруссию и Литву. Выйдете так хоть к Полоцкому, хоть к Владимиро-Волынскому княжеству, а хоть бы и к Новгородским землям. Прусы и литвины с крестоносцами не первый год воюют и ненавидят их лютой ненавистью, так что вас обижать не станут.

– А там дорогу кто нам укажет?

– Дядька Адам со своими ребятами и Збыслав. Много они в тех краях путей исходили, много тропинок знают – и тайных, и явных.

А ведь и правда! Дядька Адам – родом из прусской глухомани. Збыслав – литвин. Оба вели партизанскую войну против ордена, так что лучших проводников, пожалуй, и не сыскать.

…Ушли наутро – по-над границей с Мазовией – прямиком в заснеженные прусские леса и незамерзающие даже в лютую стужу болота. Шли долго, трудно, с короткими привалами. Аделаида, утомленная дорожными тяготами, снова сердито бурчала. Теперь княжна сокрушалась, что оставила гостеприимный замок Освальда. Заодно поносила и гиблую Пруссию, и дикие племена язычников, обитающие здесь.

За отрядом следили, – об этом свидетельствовал утоптанный снег возле ночных стоянок. Но неведомые лесные наблюдатели – тьфу-тьфу – агрессии пока не проявляли. Угрюмый дядька Адам в неизменном волчьем тулупчике вел русско-татаро-монгольскую дружину уверенно и споро. Бурцев надеялся проскочить земли полудиких пруссов в считанные дни. Потом – перебраться через Неман на литовскую территорию, а уж там очередь Збыслава указывать им дорогу. И считай, половина пути – позади.

Размечтался… Ни он сам, ни чуткий Бурангул, ни Дмитрий, ни даже дядька Адам не смогли вовремя распознать опасность. А больше в передовом дозоре сейчас никого и не было.

Вооруженные дубинками, рогатинами, топорами, легкими сулицами и ножами, замотанные в звериные шкуры и худющие как смерть люди выступили из-за деревьев, поднялись из снежных схронов-сугробов. Пруссы с лопатообразными бородами на полрожи возникли одновременно отовсюду – тихо и неожиданно, словно лесные духи. Умело окружили, не проронив ни звука, сомкнули кольцо… Обычная партизанская тактика: вырезать вражеский отряд и раствориться в лесу до подхода основных сил. Были бы у ребят лучники, все уже закончилось бы. Или лучники есть, но бородатые мужики рассчитывают взять пленных? И ведь возьмут же!

Небольшой дозор, неосмотрительно оторвавшийся от дружины и слишком далеко углубившийся в лес, угодил в ловушку. Помощь по глубокому снегу теперь подоспеет не скоро, а драться вчетвером с подступающей толпой – дохлый номер.

Только неожиданные выкрики дядьки Адама на незнакомом, но явно со славянскими корнями языке уберегли их от немедленного нападения. Пруссы остановились в замешательстве. Дядька Адам выступил вперед. Перекинувшись с лесными людьми несколькими фразами, он вернулся мрачнее тучи.

– Дальше ходу нет, пан Вацлав. Все пути перекрыты тевтонами, а у Наревских болот крестоносцы поставили новый замок.

– Как так, ходу нет?! Хотя бы какая-то дорога должна же быть!

– Дорога? – усмехнулся прусс. – В этих местах лишь одна дорога – орденская, та, что соединяет Наревский замок с Хельминской комтурией. А на лесных тропах вокруг замка стоят немецкие дозоры. Приблизимся – дозоры поднимут тревогу. Из замка выйдет подмога. И нам ее не одолеть. У наревского комтура слишком много рыцарей и кнехтов.

– И что, обойти немцев никак нельзя?

– Нельзя, – отрезал дядька Адам. – Справа болота, по которым даже местные старожилы ходит не рискуют…

– А слева?

Дядька Адам недовольно шевельнул кустистыми бровями:

– Священный лес слева – обитель наших главных богов. Наипервейшего в этом мире отца Окопирмса и трех его сыновей: чернобородого молниевержца Перкуно, юного, дарующего жизнь, молодость и животворящие источники Потримпо и повелителя старости и смерти седовласого Патолло. Люди, которых ты видишь – охраняют подступы к этому лесу.

– Они что же, прямо здесь и живут?

– Нет, они живут неподалеку. Есть тут лесной поселок. Вотчина и последнее убежище знатного прусского кунинга Глянды.

Дядька Адам вздохнул:

– Когда-то род Глянды ни в чем не уступал прославленным Видам Вармийским, Склодо Самбийским и Монте Натангийским[2] Теперь же его остатки ютятся у границ Священного леса. В селении Глянды ищут спасения беженцы из окрестныз земель, захваченных тевтонами. У общины теперь осталась одна надежда: вымолить помощь у богов леса. А потому за свою священную рощу они любому перегрызут глотку.

– Так что же, нас хотели перебить из-за ваших богов?

– Если б хотели – перебили бы, – хмуро ответил пожилой лучник. – Нас приняли за немецких наймитов и намеревались взять живыми.