Ярослав порывисто поднялся из кресла и пошел в гридницу к дружинникам.

Г л а в а 40

ВСТРЕЧА С СЫНОМ

Великий князь Владимир Святославич с изумлением разглядывал сына. Как же он вырос, изменился! На целую голову выше отца. Слегка продолговатое лицо, в курчавой русой бородке, волевое, мужественное. Глаза выразительные и вдумчивые.

– Однако, – только и произнес великий князь, и на сердце его почему-то стало тревожно.

Он хоть и обнял сына, хоть и устроил в его честь угощенье, но глаза его оставались строгими.

Оставшись в покоях с глазу на глаз, князь недоброжелательно высказал:

– Худо ты, Ярослав, посидел на Ростовском столе. И язычников не крестил, и дань мне не доставлял.

– А скажи мне, отец, в коих городах, кроме Киева и Новгорода, прошло крещение благополучно?

Ярослав посмотрел на отца в упор, и тот так и не ответил на его вопрос.

– Ну, а дань, почему себе заграбастал?

– Острая нужда заставила. Крепость Ростова оказалась маломощной, с трухлявым частоколом. Пришлось новый дубовый тын ставить, валы насыпать и ров рыть. Тьма народу понадобилась. Решил к смердам обратиться, а у них страда на носу. Посулил год дань не брать.

– Ну, а в остальные годочки, куда ты дань девал, хитрец?

– Да уж в свои лари не прятал. Дружинникам поделил, как того обычай требует.

– Обычай обычаем, – хмыкнул Владимир Святославич, – но часть дани ты обязан отсылать в Киев.

– Но ты сам ведаешь, отец, прямых путей на Киев нет. Не по воде же месяцами добираться?

– Опять ловчишь, сын. Отыскался у тебя и прямой путь. Через Смоленск!

– Но и он далек и не прост. На подводах не проедешь.

– Дружинников посылай!

– Да ты что, отец? В переметную суму много ли втиснешь? А может, мне всю дружину к тебе отсылать, оголив на полгода Ростов?

– Не ерничай! Чу, сказывают, башковитым зело стал. Не рано ли над отцом начал измываться?

– И в мыслях не держал, отец. Толкового выхода не вижу.

– А надо видеть, с оглоблю вымахал! Князь Олег еще в 907 году дань из Ростова получил. Дань и дружину! Аль того не было?

– Было, отец. Историю Руси не худо ведаю. И совсем не в дани было дело. Князь Олег вытребовал от своего наместника, дабы тот привел свою дружину в войско Олега, когда князь собирался выступить на Царьград. Наместник плыл на ладьях и дань с собой привез. Но то случай особый.

– Вот и у тебя случай особый, а дань не привез. Кем ты себя возомнил, Ярослав? Все сыновья мне дань платят, один ты самоуправствуешь!

Великий князь перешел на повышенный и резкий тон, и Ярослав понял, что дальнейшее пререкание с отцом может привести его к негодованию, в коем он становится непредсказуем.

– Не ты ль учил меня, отец, никогда не обижать дружину и всегда с ней советоваться? Я не забываю твоего мудрого совета. Мои дружинники, войдя в город, остались без жилья. Данью они расплачиваются с плотниками, кои рубят им избы, на дань же покупают себя износившуюся одежду и даже новые доспехи. Ничего нет вечного. Но даю слово, отец, что после страды, если ты меня вернешь в Ростов, я непременно вышлю тебе дань. И буду делать сие после каждого полюдья.

– Ну, хорошо, хорошо. Давно бы так, – омягчил голос Владимир Святославич. – А теперь хочу глянуть на твою дружину. Надо готовиться к лютой сече.

Г л а в а 41

КОЖЕМЯКА МОГУТКА

В конце августа 994 года печенеги выдвинулись из степей и хлынули к Днепру.

Дружины великого князя стояли в Киеве. Владимир Святославич собрал сыновей на ратный совет.

– Давно не собирал вас, сыны мои любые. Жестокий ворог идет на Русь, и ныне у него другая цель. Не пограбить, а захватить наши города и веси, и посадить в них ханских подручников. Для оного кочевники собрали несметное войско. Где будем встречать злого ворога?

– А и раздумывать нечего, батюшка, – начал свою речь Новгородский князь Вышеслав. – Надо в Киеве степняков дождаться. Крепость любую осаду выдержит.

Поддержал Вышеслава и Полоцкий князь Изяслав:

– Брат дело говорит. В Киеве надо печенегов ждать.

Ярослав же резко высказался против братьев:

– В Киеве отсиживаться нам никак не можно. Печенеги разорят половину Киевской Руси. Столь беды натворят, что и за долгие годы ее не избыть. Тысячи людей в полон сведут, городки и веси пожгут. Да разве можно такое терпеть, братья?! Встречу выходить надо, встречу! «Иду на Вы!» Скоро же все забыли победный клич деда нашего Святослава. Выходить надо из Киева, великий князь!

Ярославу вторил Тмутороканский князь Мстислав:

– Я – на стороне Ростовского князя. Надо, батюшка, на степняков идти.

Совет раскололся. Владимир Святославич пытливо оглядел сыновей. Разные они – и по возрасту, и по складу ума, и по нраву своему. Одни – осторожны и кротки, другие – молчаливы и себе на уме, как Святополк, третьи – дерзки и храбры, как Мстислав и Ярослав. Два последних в деда пошли, Святослава Игоревича… А вот Святополк всегда на советах отмалчивается: он не сын великого князя, значит, нечего ему и речи держать.

Для Владимира Святославича сей Туровский князь, куда он его посадил, – заноза в сердце. Святополк – сын его брата Ярополка. Разве можно забыть великому князю те жуткие дни, когда он убил брата и, не сдержав свою ненасытную похоть, надругался над его беременной женой, красавицей-гречанкой. Такое до смерти не выветрится.

Племянник же до сего времени дичится, обходит Владимира стороной, и наверняка затаил на него злобу.

Но худо другое. О жестоком деянии Владимира не только изведали все его старшие сыновья, бояре и дружинники, но и вся языческая Русь, в коей не принято приносить бесчестье женам сродников.

Имя веселого любителя богатырей и шумных пиров былинного Владимира Красного Солнышка заметно потускнело. Теперь потребны годы, дабы народ стал забывать и его братоубийство, и его неслыханное прелюбодеяние. Тем более, ныне он – Владимир Креститель, помазанник Божий, верный поборник христовых заповедей.

Некоторые усердные греческие попы (льстецы!) стали называть его Владимиром Святым. Поспешили, зело поспешили отцы церкви! Да простит его Господь, но он до сих пор ездит к своим многочисленным наложницам, – и в Вышгород, что под Киевом, и в Белгород, и в его личное село Берестово. Забыв о женах, напропалую блудит с юными девицами, совершая тяжкий грех.

Всепоглощающая похоть, видимо, гораздо сильнее разума, и ничего с ней не поделаешь, пока не состаришься.

Шел в храм, часами рьяно молился, но проходил день, другой и…вновь его неудержимо тянуло на блуд, в коем он только и находил истинное наслаждение…

То, что поход состоится, Владимир Святославич для себя давно уже решил.

– Кое-кто тут за киевскими стенами надумал отсидеться. А я еще месяц назад по-иному измыслил. Хоть бы все меня уговаривали, но я на печенегов выступать собрался. Ярослав и Мстислав лишь задумку мою угадали. Я никогда не был любителем даже за самыми крепкими стенами прятаться. Завтра же в поход, сыны мои!

Печенеги пришли по той стороне Днепра от Сулы. Владимир встретил их на Трубеже, у брода.

Кочевники, увидев большую рать, не решились перебираться за Трубеж, да и Владимир не спешил переходить брод. У степняков огромное войско. Сеча будет тяжелой и кровопролитной. О том же думал и хан печенегов.

И русичи, и степняки стояли друг от друга на расстоянии полета стрелы. То был напряженный, томительный час. Одни пришли за тем, чтобы сокрушить «неверных», захватить несметную добычу и установить свою власть над непокорной, но очень богатой Русью. Другие, чтобы не только отразить натиск врага и нанести ему тяжелый урон, но и откинуть оставшихся в живых кочевников в степи, дабы они и помышлять забыли о каких-либо нашествиях на Русь.

Великое стояние затянулось. Русичи переминались, «проверяли, хорошо ли меч пойдет из кожаных ножен, удобно ли висит секира-чекан, щупали рукоять ножа за голенищем, подтягивали колчанные перевязи, с тем, чтобы колчан, поднявшись над левой лопаткой, сам подставил оперенные бородки стрел; и потом только гнули лук и натягивали тетиву».