Кстати сказать, защита и строилась в основном не на мыслях Белинского, а на цитате из записки шефа жандармов графа Орлова: «…вводя в русский язык без всякой надобности новые иностранные слова… они портят наш язык…» Из неё и сделан вывод: «Протестовали против иностранных речений представители самой чёрной реакции» (с. 60). Вывод: Белинский тоже протестовал против употребления иностранных слов без надобности? Этот вопрос возникает неизбежно, тем более что «представителей» беспокоили, собственно, не «речения», а идеи, «мысли о политических вопросах Запада и коммунизме», о чём ясно и определённо сказал сам шеф жандармов. Белинский же выступал именно против иностранных слов, когда есть равносильные русские, и за те идеи, с которыми воевали графы Орловы и им подобные.

Вот они, знаменитые ленинские «размышления на досуге, т. е. при слушании речей на собраниях», записанные на одном из заседаний Политбюро ЦК РКП (б):

«Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочёты или недостатки или пробелы?

Конечно, когда человек, недавно научившийся читать вообще и особенно читать газеты, принимается усердно читать их, он невольно усваивает газетные обороты речи. Именно газетный язык у нас, однако, тоже начинает портиться. Если недавно научившемуся читать простительно употреблять, как новинку, иностранные слова, то литераторам простить этого нельзя. Не пора ли нам объявить войну употреблению иностранных слов без надобности?

Сознаюсь, что если меня употребление иностранных слов без надобности озлобляет (ибо это затрудняет наше влияние на массу), то некоторые ошибки пишущих в газетах уже совсем могут вывести из себя. Например, употребляют слово «будировать» в смысле возбуждать, тормошить, будить. Но французское слово «воибег» (будэ) значит сердиться, дуться. Поэтому будировать значит на самом деле «сердиться», «дуться». Перенимать французски–нижегородское словоупотребление значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по–французски учился, но, во–первых, не доучился, а во–вторых, коверкал русский язык.

Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?» (В. И. Ленин. Соч., т. 40, с. 49).

Итак, в статье речь идёт о порче русского языка употреблением иностранных слов без надобности, а так как это, ко всему прочему, затрудняет влияние на массы—и вдвойне плохо («озлобляет»); если же иностранное слово, употреблённое без надобности, искажено — плохо втройне (может «вывести из себя»).

Впрочем, ленинская мысль настолько ясна, что не нуждается в пояснениях. Думается, и автор книги «Живой как жизнь» в конечном счёте видел её истинный смысл. Но ведь это же факт: в специальной книге о русском языке, в специальной главе об «иноплеменных» словах, в специальном разделе об отношении Ленина к иностранным словам автор «постеснялся» ленинских строк: «Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности… Не пора ли нам объявить войну употреблению иностранных слов без надобности?», а также строк о том, кому простительно их употреблять и кому непростительно, и о порче газетного языка (он коснулся засорения иностранными словами «крестьянских газет» и сослался на Маяковского, хотя поэт говорил о газетах вообще, не только крестьянских). «Постеснялся» — и не привёл. Этих слов Ленина нет нигде в книге.

В избирательной кампании, писал Ленин в 1906 году, «с[оциал] — д[емократы] должны уметь говорить просто и ясно, доступным массе языком, отбросив решительно прочь тяжёлую артиллерию мудрёных терминов, иностранных слов, заученных, готовых, но непонятных ещё массе, незнакомых ей лозунгов, определений, заключений. Надо уметь без фраз, без восклицаний, с фактами и цифрами в руках растолковать вопросы социализма и вопросы теперешней русской революции» (Соч., т. 14, с. 92).

Мысль и здесь совершенно ясна; и тогда, более полувека назад, Ленин выступал против мудрёных терминов, иностранных слов без надобности — и против того, чтобы агитировать массу заученными, готовыми лозунгами, ещё непонятными для рабочих и крестьян. Но автор книги заботился об иностранных «речениях» и, переосмысливая цитату, говорил: «И неужели мы должны позабыть, что, говоря о нежелательности мудрёных терминов и непонятных речений, В. И. Ленин употребил оптимистическое слово «ещё» (87).

Нетрудно заметить: слово «ещё» здесь передвинулось от «готовых, но непонятных ещё массе, незнакомых ей лозунгов» к иностранным словам («непонятным речениям»). Получилось: «мудрёных терминов, иностранных слов… непонятных ещё массе». Исказился весь смысл ленинского высказывания: нацеленное на разъяснение массе политических лозунгов, определений, заключений, оно повернулось вдруг к заботе о будущем иностранных слов.

Даже поясняя цитату, автор опасался, как бы не оскорбило читателей ленинское «отбросить решительно прочь», и нашёл более деликатное словечко — «нежелательность», а одновременно заменил для удобства: вместо «иностранных» — «непонятных».

Но, право же, к этой заботе, ко всей защите «тяготения» Ленин никакого отношения не имеет. Вывод после внимательного прочтения может быть один: ленинские высказывания о языке находятся в полном согласии с мыслями Белинского и других великих представителей русской культуры.

Признаюсь: думая о русском языке и о страшном количестве совершенно лишних, ненужных иностранных слов в нём, что не только засоряют, отягощают язык, но и портят его, мешают ясности, красоте и силе выражения, я всегда поражался той безответственности, с какой иные журналисты, работники радио и телевидения, а также учёные люди, пишущие книги и статьи, вводят в оборот все новые и новые иностранные слова, научные и прочие термины, — буквально вколачивают их в головы читателей и слушателей. Поражался, как могли они забыть (или не знать) настойчивые предостережения великих знатоков и ценителей языка или «не замечать» слова Ленина, в трудные годы гражданской войны призывавшего объявить войну, как врагу, и иностранным словам.

Но, может быть, сейчас совсем иное время, требующее нового подхода к этому вопросу?

Ведь и К. Чуковский, говоря о введении новых слов, постоянно ссылался на ход времени. В такие–то годы употреблялось одно слово, а в такие–то — другое. Когда-то против нового протестовали, а потом время брало своё, новое становилось привычным. Ведь и высказывание Гоголя о русском языке («он беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно») К. Чуковский не случайно использовал в названии своей книги «Живой как жизнь», повернув выражение по–своему, от жизни народной — к движению, изменению жизни страны с течением лет. Дескать, меняется жизнь — меняется и язык, меняется отношение к словам. И не случайно утверждал автор:

«В истории русской культуры уже бывали эпохи, когда вопрос об иноязычных словах становился так же актуален, как сейчас.

Такой, например, была эпоха Белинского — 30–е и особенно 40–е годы минувшего века, когда в русский язык из–за рубежа ворвалось множество новых понятий и слов. Полемика об этих словах велась с ожесточённою страстью» (с. 67).

Эпоха Белинского была, правда, не «такой». Тогда новые понятия и слова, как говорилось уже, врывались из революционной Европы в отсталую Россию. И жгучий накал спора вокруг них определялся прежде всего идейной борьбой: выступая против «новых слов», графы Орловы обрушивались на «мысли о политических вопросах Запада и коммунизме», а передовые люди страны отстаивали эти мысли и новые слова, что несли революционную мысль: демократия, цивилизация, прогресс, коммунизм…

Сейчас врываются иные слова.

Но, может быть, они все же необходимы? Хотя бы такие, как «сервис»? Если мы видим, что обслуживание в Америке поставлено лучше нашего, почему бы не взять и слово?