Лейтенант Ольсен подошел к окну. Уставился сквозь решетку, сквозь серые, немытые стекла на невообразимую свободу за ним. Впервые увидев напечатанное черным по белому чудовищное требование, чтобы его обезглавили, он внезапно оказался не способен взглянуть в лицо действительности. Это наверняка отвратительный розыгрыш, одна из жутких потуг гестапо на остроумие. В Торгау, он знал, они часто развлекались тем, что назначали десять казней и приводили в исполнение только восемь. Действовали они, исходя из вполне обоснованного предположения, что когда двое последних в списке увидят, как скатились в корзину головы товарищей, они согласятся на любое сотрудничество, лишь бы избежать их судьбы. Это было слабым утешением, но другого найти он не мог.
В тот же день из гамбургской комендатуры в альтонскую было отправлено письмо:
«Военная комендатура, Гамбург
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Данное письмо после прочтения двумя офицерами должно быть уничтожено. Получение его требуется подтвердить по телефону.
Тема: Казни вслед за вынесением смертного приговора.
Ожидается, что завтра будет вынесен смертный приговор четырем нижеуказанным военнослужащим:
а) Обер-лейтенанту Карлу Гейнцу Бергеру из 12 гренадерского полка.
б) Лейтенанту Бернту Виктору Ольсену из 27 танкового полка.
в) Обер-фельдфебелю Францу Гернерштадту из 19 артиллерийского полка.
г) Ефрейтору Паулю Бауму из 3 альпийского полка.
Двое из вышеупомянутых будут расстреляны; 76 пехотному полку предоставить две расстрельные команды, включающие в себя двух фельдфебелей и двенадцать рядовых. При казни будет присутствовать врач.
Двое других обвиняемых будут обезглавлены; 76 пехотному полку поручается вызвать из Берлина палача Рёттгера для приведения в исполнение приговора, которое состоится в закрытом дворе Б гарнизонной тюрьмы.
По просьбе обвиняемых будет присутствовать священник.
В обязанность 76 пехотному полку вменяется обеспечить четыре необходимых гроба.
Тела будут захоронены на особом кладбище, ведомство 12/31.
А. ЦИММЕРМАНН
Оберст-лейтенант.»
Лейтенант Ольсен не мог этого знать, но приготовления к его казни были, таким образом, сделаны заблаговременно, до вынесения приговора, даже до начала процесса.
Гуманизму в Третьем Рейхе не было места, его кодекс поведения твердо основывался на бесчисленных пунктах и подпунктах, а не на чем-то столь неосновательном, как гуманность. Малейшее нарушение одного из этого множества пунктов влекло за собой суровое наказание без учета обстановки, в которой произошло, или личности подсудимого. Термин «смягчающие обстоятельства» был слишком нечетким даже для подпунктов и потому во внимание не принимался.
Зал, где проводились процессы, был, как всегда, до отказа заполнен. Все места для публики занимали солдаты; явились они не ради сильных ощущений, не с познавательной целью, не из праздного любопытства, а лишь по той простой причине, что им приказали находиться там. По мнению начальства, присутствие на заседаниях военного трибунала оказывало на них благотворное воздействие.
Ефрейтор Третьего альпийского полка[54] Пауль Баум, бледный, испуганный, ждал решения своей судьбы. Суд удалился на совещание.
Прокурор разбирал бумаги, готовясь к слушанию очередного дела. Интерес к дрожащему ефрейтору он уже утратил.
Адвокат сидел, поигрывая авторучкой с золотым пером. Положив на стол локти, то отвинчивал, то завинчивал колпачок, мысли его блуждали далеко от зала суда. Он думал о своей любовнице; даже не столько о любовнице, сколько об обещанном ею ужине — о говядине с квашеной капустой. Выбор любовниц в те дни был большим, а вот говядина с капустой была предметом роскоши.
Стенографистка, покусывая кончик ручки, задумчиво разглядывала бледного ефрейтора — неказистого, приземистого парня крестьянского типа, с грубыми чертами лица и большими красными руками. Она ни за что не стала бы спать с таким, даже если б все остальные мужчины были убиты. Уж лучше хранила бы девственность.
Неказистый ефрейтор сидел, потупив взор. Принялся считать ступней узкие половицы: приговорят к смерти, не приговорят; приговорят, не приговорят… Окончил счет на неблагоприятном исходе и на миг оцепенел от ужаса. Но тут же вспомнил, что под скамьей есть еще половицы. Стал осторожно нащупывать их ступней. Три — это означало «не приговорят». Ощутив некоторое облегчение, он поднял взгляд и взглянул на белую дверь в углу зала. В нее войдут трое судей, когда решат его судьбу. Крепко зажмурился, мысленно внушая им, чтобы они прислушались к решению половиц.
Весь процесс против этого восемнадцатилетнего парня занял от силы десять минут. Председатель суда задал несколько лаконичных вопросов. Прокурор говорил много, а речь адвоката длилась всего несколько секунд:
— Разумеется, закон и порядок необходимо поддерживать любой ценой, невзирая на человеческие чувства и человеческие слабости. Тем не менее я прошу суд проявить снисходительность и понимание к моему клиенту, оказавшемуся в затруднительном положении.
С точки зрения военного законодательства дело ефрейтора было шаблонным. Не существовало никаких лазеек, никаких оснований для прений сторон, поэтому адвокат произнес свою краткую речь, сел и снова принялся мечтать о говядине с капустой.
Ефрейтор уже так нервничал, что не мог спокойно сидеть. Ерзал по скамье, постукивал ногами, кусал ногти, откашливался. Почему они не идут? Почему не открывается белая дверь? Сколько еще будут держать его в неопределенности?
И тут его осенило — раз они совещаются так долго, это ведь наверняка может означать только одно? Они не могут придти к согласию. А там, где есть несогласие, есть надежда. Вот почему судей трое, чтобы решение не было основано только на капризах и прихотях одного человека. Каждому подсудимому должен быть предоставлен справедливый шанс.
В совещательной комнате судьи сидели в креслах, потягивая кирш[55]. Криггерихтрат Бургхольц кончал рассказывать очень забавную историю. Они развлекали друг друга историями с тех пор, как удалились для обсуждения дела. Его вряд ли стоило обсуждать, и никто из них не потрудился даже ознакомиться с уликами. Приговор был уже заранее вынесен за них.
После полудюжины стаканчиков кирша судьи нехотя решили вернуться в судебный зал.
Белая дверь отворилась.
Ефрейтор неистово задрожал. Сидевшие в зале солдаты вытянули шеи, чтобы лучше видеть.
Председатель суда и двое судей, от которых сильно несло киршем, с подобающей величественностью уселись за свой стол в форме подковы. Председатель суда огласил их решение: признан виновным в дезертирстве и приговаривается к смертной казни через расстрел.
Ефрейтор, теряя сознание, качнулся вперед, и судебный фельдфебель грубым рывком заставил его выпрямиться.
Председатель спокойно продолжал свою речь, заранее отвергая все возможные апелляции против вердикта или приговора. Потом утер лоб надушенным платком, бросил быстрый равнодушный взгляд на осужденного и перешел к следующему делу: «№ 19661/М 43Н, Государство против лейтенанта Бернта Ольсена». Постановка спектакля была хорошей, и шел он с четкостью, которой можно гордиться.
Обер-ефрейтор Штевер распахнул дверь камеры Ольсена и окликнул его:
— Тебя требуют!
— Что? Уже пора?
Ольсен медленно пошел к двери, чувствуя, как у него сводит желудок.
— Ну да, — бодро ответил Штевер — Ты следующий. Комната номер семь, с табличкой «Оберкригсгерихстрат Йекштадт». Такой вонючей жирной свиньи свет не видел, — добавил он, словно сообщая интересную подробность. — Когда повернется колесо судьбы, его прикончат одним из первых.
