— Ну и что прикажешь мне делать?
— Скажи своему ухажеру из СД! — потребовала Герда, мстительно нанося очередной удар Штайнеру в поясницу.
— A la bonne heure[24], — ответила Гертруда по-французски.
Герда понятия не имела, что означает это выражение, но звучало оно хорошо, и она часто его употребляла. Позаимствовала его Герда у французского матроса, с которым некогда была помолвлена в течение восьми дней — пока его судно стояло в Гамбурге. Потом у нее были помолвки со многими другими матросами, но выражения «а la bonne heure» она так и не забыла. Если от Герды требовалось какая то особая любезность, достаточно было восторженно удивиться: «О, так ты говоришь по-французски?», и она тут же попадалась на эту удочку. К сожалению, любезность почти всегда сопровождалась изложением ее любимой волшебной сказки — что она родилась в богатой французской семье, что родители бросили ее в раннем возрасте, оставили в фешенебельной закрытой школе-пансионе, местонахождение которой оставалось неясным; но если ты был готов выслушать Герду до конца, она охотно делала в благодарность всевозможные незначительные одолжения.
Однажды Порта с Малышом очень успешно водили ее за нос целый вечер, съели половину еды в пивнушке и почти мертвецки напились — и все это за счет Герды. Кстати, Малыш потом расплатился с ней полностью. По пути к казармам ему вдруг взбрело в голову продемонстрировать Порте предписанный способ, которым каждый пехотинец — и, в частности, пехотинец того полка, где он начинал службу — должен упасть на живот и ползти. Под взглядом Порты он бросился на землю и ударился головой об острый камень. На лбу Малыша образовалась рана величиной с голубиное яйцо, по лицу ручьями потекла кровь, но он поднялся, взял Порту под руку, и они пошли к казармам, горланя во весь голос песню: «Soldaten sind keine Akrobaten!» (Солдаты — не акробаты).
Эта мысль, видимо, понравилась им, и они все еще безуспешно пытались ходить колесом, когда достигли двери лазарета, и Малыш потерял сознание.
Однако теперь то он был в полном сознании. И, склонившись над залитым пивом столом, крикнул Герде:
— Эй, Жердь! Хочешь, чтобы кто-то дал ему за тебя пинка в рожу? Ставь две кружки, и я мигом!
— Не дури, — проворчал Старик с дальнего конца стола.
Легионер стиснул своей железной рукой запястье Малыша. Укоризненно покачал головой.
— Шутки шутками, только нам ни к чему труп, так ведь?
— Да? — Малыш обдумал эту проблему. — А почему?
— Потому что от них очень трудно избавляться, — сказал я.
— Разве? Можно отнести и бросить в воду.
Барселона отрывисто хохотнул.
— Пробовал когда-нибудь идти к гавани с трупом под мышкой? И полпути не пройдешь, как тебя загребут полицейские.
Пока Малыш обдумывал эту досадную возможность, Хайде неожиданно вынул нос из пивной кружки и поведал нам, что не настроен заступать вечером в караул и не прочь бы отправиться в близлежащий бордель, взглянуть на их прославленную шлюху в зеленом платье. Мы все слышали об этой особе, однако лично я ни разу ее не видел.
— Учти, она дорогая, — серьезно предупредил Барселона.
— Но стоит того, — ответил Хайде.
— Знаете старого Поильца Берни? — Порта подался к нам, глаза его блестели. — Он говорил мне, что за пару тысяч провел с ней всю ночь и половину следующего дня. По его словам, трудился безостановочно и кончил шестьдесят семь раз.
— Быть не может!
— Это правда, — настойчиво заявил Хайде. — Я видел Берни на другой день, у него едва хватило сил подняться с кровати.
— Нелепый способ тратить деньги, — сказал Легионер.
— Ну, не знаю…
С похотливой улыбкой на губах и явно далеко блуждавшими мыслями Порта достал яйцо чайки и разбил себе в пиво. Потом с мечтательным видом стал размешивать его концом штыка.
Я смотрел на него словно зачарованный.
— Хорошая штука?
— Потрясающая, — ответил Порта, облизывая штык.
— Расскажи о девушке, которой делал предложение, — предложил Старик, откинувшись на спинку стула и набивая трубку. Взглянул на свои часы. — Как раз хватит времени до заступления в наряд.
И водрузил ноги на стол, устраиваясь поудобнее и готовясь слушать одну из бессвязных историй Порты — полуправду, полувымысел, самые неправдоподобные эпизоды которых казались всем, кто знал Порту, наиболее правдивыми.
По примеру Старика, мы тоже положили ноги на стол. Стонавшего на полу Штайнера решили не трогать.
— В общем, дело было еще в самом начале войны, — начал Порта, подгреб пальцем остатки яичного желтка к стенке кружки и отправил его в рот. — До того, как начались все эти сражения. Я служил в Одиннадцатом полку в Падерборне — не знаю, бывал ли кто из вас там. Отвратительный городишко. Унылый, как не знаю что, изо дня в день делать нечего, стоишь только и смотришь, как толстомордые провинциалы бегают каждые пять минут в церковь. И мало того, сказать по правде, меня совсем не привлекала мысль сражаться на этой войне. Она представлялась мне сущим безумием; снаряды, бомбы, еще бог весть что — жрать нечего, пить нечего… — Он глубоко вздохнул и покачал головой. — И вообще делать нечего. «Это не для тебя, — говорю я себе. — Совсем не для тебя, Порта, мой мальчик — надо как-то выпутываться, и побыстрее». Ну, как вы знаете, я не из тех, кто сидит сложа руки. У меня сказано — сделано. И как только принял решение, подхватил очень серьезную болезнь, грозившую свести меня в могилу.
Старик засмеялся.
— Никогда не забуду — господи, чего он только ни делал с собой, стараясь заболеть. Какую гадость глотал — черт, слон от нее бы окочурился — но только не этот парень. Чем больше он старался заболеть, тем здоровее становился.
— Да, пожалуй, до того окреп, что теперь меня можно прогнать по всему минному полю, и я вернусь целым-невредимым. — Порта облизнул испачканные яйцом пальцы, задрал ногу, с шумом испортил воздух и вернулся к своей истории. Лукаво улыбнулся нам. — Но все же под конец я своего добился. Тогда был еще довольно зеленым, но в лазарет все-таки ухитрился попасть.
— Помню этот лазарет! — взволнованно воскликнул Малыш. — Стоит позади собора. Меня положили туда, когда распух большой палец на ноге. Громадным стал. Чуть не пришлось отрезать. — И повернулся к Порте. — Помнишь тамошнего хирурга? Того, что с деревянной ногой? Как его фамилия?
— Бретшнайдер, — ответил Порта.
— Да да, Бретшнайдер, тот самый гад! Помню, когда лежал там…
— Как быть с моей историей? — холодно спросил Порта.
Малыш глянул на него, захлопал глазами и сказал:
— Ладно, продолжай.
— Спасибо. В общем, меня положили в лазарет, и там я увидел врача, которого ты только что упомянул. Гад он еще тот, в этом ты совершенно прав. В первый же день подходит ко мне, за ним тянется половина персонала. Резко останавливаются у моей койки, он стоит, кашляет мне в лицо и спрашивает, что за игру я веду, и какая, по-моему, у меня болезнь. Я объясняю, что почти весь парализован, ничего не ощущаю, и как это досадно, потому что начинается война, что я хотел исполнить свой долг и все такое, он же стоит и все время кашляет, а я весь парализован, — возмущенно сказал Порта. — Весь парализован, даже не могу отвернуться. Откуда мне знать, может, у него туберкулез или скоротечный триппер. В общем, вскоре я издаю стон, вот такой, — Порта отвратительно забулькал горлом, — и он соглашается со мной, что это досадно, а затем вдруг сдергивает с меня одеяло и оставляет лежать на виду у всех этих незнакомцев, они пялятся на меня, будто я какой-то уродец из колбы. Потом он принимается тыкать меня, ширять, спрашивает, ощущаю ли я, больно ли, а я лежу, притворяюсь, будто ничего не чувствую, и думаю при этом — не уличишь меня, гад, мразь, вонючая клистирная трубка. Словом, вскоре он распрямляется и говорит всем, что это очень печально, бедного солдата парализовало в самом начале войны. «Но ничего, — говорит он мне, думаю, мы сможем поставить тебя на ноги. Как, говоришь, это случилось? Внезапно? Едва объявили о начале войны? Будто удар какой-то?» — Порта оглядел нас всех и закрыл один глаз. — Дурачит меня, понимаете? Делает вид, будто его легко обмануть. Ну, думаю, сочиню несколько подробностей. «Да-да, — говорю. — Именно так и случилось, будто какой-то удар прошел по всему телу, как вы сказали. Я стоял в очереди вместе с другими — нам выдавали снаряжение — и вдруг мне стало плохо. Жуть как. Холодный пот, в глазах звезды, все закружилось, в ушах какой-то пронзительный звон. Кое-как прошел еще несколько метров, а потом меня хватил паралич, и я потерял сознание…» Знаете, — сказал Порта, — я хватил через край. Был тогда, как сказал уже, зеленым — даже выдавил несколько слезинок и продолжал говорить, как переживаю из-за того, что не способен сражаться, заслужить награды, и как гордились бы бедные отец с матерью, если б их сын стал героем. «Скажите, — воскликнул я, изобразив пылкость, — может ведь парализованный как-то послужить своей стране, своему народу, своему фюреру?» И знаете, что сказал этот гад?
