Лейтенант Ольсен отпил из кружки три больших глотка.

— Что у вас там? — спросил одноглазый офицер.

Ольсен молча взглянул на него. С этим коллекционером голов он решил больше не разговаривать.

— Лейтенант, пробовали когда-нибудь женскую кровь в коньяке? Превосходный вкус.

Гауптштурмфюрер схватил Ильзе, прокусил, словно нападающая змея, ей запястье и выдавил немного крови в свой стакан. Злобно усмехнулся и осушил его.

Ильзе закричала от боли и страха. Вокруг нее поднялся большой шум.

К ним подошел высокий господин в темном костюме, за ним следовало несколько эсэсовцев в белых куртках. Молча выслушал, что произошло.

Пожав плечами, он повернулся и пробормотал, уходя:

— Ерунда, небольшая шутка, и только.

И прошептал рослому эсэсовцу из обслуги:

— Пусть эту сучку арестуют и отправят в лагерь по обвинению в оскорблении СС. Но не сейчас. Попозже.

Снова закурил большую черную сигару и с удовольствием взглянул на парочку, более чем слегка увлеченную друг другом. Потом вышел из комнаты, напевая под нос: «Прекрасна жизнь, божественно прекрасна».

Пивший женскую кровь гауптштурмфюрер встал. Ткнул носком сапога лежавшую на полу голую женщину.

Вскоре он появился снова. Теперь на плечах у него была легкая серая накидка. Белая рубашка и парадный мундир были в пятнах. Черный монокль он сунул в карман. Плоть воспаленной глазницы ярко краснела. Из уголка рта стекала слюна. Он слегка ткнул Ольсена золоченой рукояткой хлыста.

— Едете со мной в лагерь, армейский лейтенант, приколотить к бревнам пару талмудистских свиней?

Лейтенант Ольсен поглядел на него. Он многое хотел бы сказать этому типу. Как и многие другие. Все то, что обычно говорится в каком-нибудь романе. Но это был не роман. И Ольсен ничего не сказал. Лишь отпил большой глоток из кружки. Ему хотелось забыться.

Гауптштурмфюрер пожал плечами и повернулся, нетвердо держась на ногах. Зашатался, зловеще кренясь, будто судно от сильного удара волны, но сумел выпрямиться. Оглянулся через плечо, усмехнулся и задней стороной белой перчатки вытер незаживающую красную плоть.

— Я ухожу, но если передумаете, лейтенант, спросите обершарфюрера Шенка. Он отвезет вас в лагерь. Если приедете, отделим талмудистских свиней от чернорясников и посмотрим, кто из них громче вопит.

И вышел из комнаты, позвякивая золочеными шпорами. Он носил форму кавалерийской дивизии СС[155].

Темноволосая девица попросила Ольсена расстегнуть ей лифчик. Сказала, что он слишком тугой.

— Ты в отпуске? — спросила Ильзе.

— Да, в отпуске, — ответил Ольсен.

— У тебя нет семьи? — спросила темноволосая. Глаза ее были полузакрыты, слово у мурлычащей возле камина кошки.

Ольсен промолчал.

— Можешь переспать со мной, — предложила Ильзе.

— Подумаю, — сказал Ольсен и снова приложился к кружке. Он был уже очень пьян, но никто не мог этого заметить. Отставил кружку и взглянул на платиновую блондинку. — На твоем месте я бы ушел отсюда.

— С какой стати? — спросила Ильзе и встряхнула головой, свет замерцал в ее спадающих на спину волосах.

Ольсен улыбнулся.

— Потому что я так говорю. Выскользни в дверь незаметно.

— Господи, какая чушь, — фыркнула она. И подошла к унтерштурмфюреру с эмблемами СД на петлицах[156]. Вскоре он полез ей под юбку.

Они вместе пошли наверх.

Лейтенант Ольсен больше ее не видел. Она была арестована, едва поднялась с постели, где занималась любовью с унтерштурмфюрером. Он же и арестовал ее. Вывели Ильзе в заднюю дверь, где можно было выйти на тихую улочку через калитку в стене.

На другой день ее нашли в Грюневальде[157]. Короткая заметка в вечерней газете гласила, что ее сбил неопознанный автомобиль. Она была названа одной из берлинских аристократок. Люди пожимали плечами и говорили:

— Шлюха.

«Абендблатт» поместила фотографию ее трупа. Он лежал на дороге, в испачканной одежде. Голова была закрыта одеялом.

— Должно быть, ее сильно лупили по голове, — сказал ломовой извозчик в таверне. Он пил пиво, привалясь к стойке, и смотрел на вывеску с надписью: «Берлинцы курят "Юнону"».

Кто-то хлопнул лейтенанта Ольсена по спине. Это был штурмбаннфюрер с Рыцарским крестом на шее. Очень молодой. На руке у него была узкая черная повязка с надписью изящными готическими буквами: «Leibstandarte SS Adolf Hitler». Телохранитель фюрера. Грудь его была увешана наградами.

— Хочешь имбирного эля, друг? — спросил этот молодой эсэсовец.

Ольсена впервые здесь кто-то назвал другом. Он удивленно взглянул на штурмбаннфюрера.

— Имбирного эля? От него тошнит.

И приложился к кружке. Пил он медленно, но все-таки закашлялся.

Штурмбаннфюрер СС засмеялся. Понюхал его кружку.

— О, крепкая штука.

— Да, крепкая, — сказал Ольсен. — Вся выпивка крепкая, — добавил он.

Штурмбаннфюрер из гитлеровских телохранителей кивнул, потом оглядел комнату.

— Грязный хлев.

Ольсен промолчал. Лишь согласно кивнул и подумал: «Гораздо хуже, чем хлев».

— Когда война окончится, нам всем предъявят длинный-длинный счет за все, что творят эти типы, — сказал штурмбаннфюрер.

— Они распинают людей, — сказал Ольсен.

— Знаю, — ответил штурмбаннфюрер. — В общем, сейчас это чрезвычайно жестокая публика. — Наклонился к Ольсену и зашептал: — Знаешь, что я хочу сделать, друг? Я хочу застрелиться. Хочу… — Снова осторожно огляделся. На его губах заиграла ироничная улыбка. — Сделаю это прямо здесь, в этом притоне.

— Не будет ли это глупостью? — спросил лейтенант Ольсен.

— Возможно, друг, но они все разинут от изумления рты.

— Ты пьян?

— Ничуть, — уверил его штурмбаннфюрер. От силы двадцатипятилетний. Почти двухметровый. С волосами цвета спелой пшеницы. Очень красивый.

Он вытянулся во весь рост.

— Теперь смотри, друг.

И пошел к эсэсовскому генералу с орденами Первой мировой войны, золотым партийным значком и почетными шевронами на правом рукаве.

Молодой офицер слегка коснулся генеральского лацкана, блистающего серебряными дубовыми листьями. Улыбнулся и очень громко произнес:

— Группенфюрер, сейчас вы увидите нечто очень забавное. Лучшую шутку всех времен.

Генерал шестидесяти с лишним лет раздраженно взглянул на блестящего молодого офицера. Он стоял с господином в темном костюме и тремя дамами из UFA. Дамы предвкушающе засмеялись.

— Хорошо, давай свою шутку.

Молодой офицер рассмеялся. Пылко, заразительно.

Лейтенант Ольсен сделал еще небольшой глоток и уселся поудобнее. У него было такое чувство, будто его специально пригласили в театр к самому началу представления.

Штурмбаннфюрер СС указал на генерала СС.

— Группенфюрер, вы свинья, злобная, нацистская свинья!

Генерал отпрянул. Кровь отлила от его обрюзглого лица. Рот открылся и закрылся.

Штурмбаннфюрер улыбнулся.

— Вся ваша свора из концлагерей и тыловых канцелярий — сексуальные маньяки и гнусные ублюдки. Но, к вашему приятному удивлению, могу объявить, что войну мы проиграли. Наши собратья с той стороны идут на Берлин и не медлят.

Кто-то схватил его повыше локтя. Он ударил по руке и прорычал:

— Руки прочь, скотина!

Схвативший его унтерштурмфюрер разжал пальцы. Нарукавная повязка телохранителя и блестящий Рыцарский крест заставляли его быть осторожным.

Штурмбаннфюрер вынул из кобуры пистолет и взвел курок.

Наступила мертвая тишина. Генерал и господин в черном костюме смотрели, как зачарованные, на большой вороненый пистолет в руке смеющегося молодого офицера.

— Я чувствую себя подлецом из-за мундира, который ношу, — заговорил он. Неторопливо. Отчеканивая каждое слово. — Я стыжусь матери-немки. Стыжусь страны, которую называл своей. Искренне надеюсь, что у наших противников в этой войне хватит ума расстрелять вас всех, как бешеных собак, потому что вы и есть бешеные собаки. Вздернуть на собственных подтяжках на стенах ваших казарм и тюрем.