— Мой герой, мой незнакомый герой! Благодарю, что ты сражаешься за немецких женщин и даешь нам чувство безопасности от советских чудовищ!

Солдат, пехотинец с лисьей мордочкой, громко испортил воздух и заорал:

— Пошла к черту, офицерская подстилка!

Щеки Лотте покраснели.

— Свинья! — прошипела она. — Я добьюсь, чтобы тебя отправили на Восток!

Ответом был громкий смех стоявших поблизости солдат. Пехотинец шлепнул ее по заду.

— Спеши домой, готовься к встрече победителей. Они приближаются!

Лотте, скрипя зубами, пошла обратно. Сорвала еловую ветвь с вагонной двери и, миновав три вагона, прикрепила к четвертому, сочтя этих солдат более достойными своей ветви. Что-то сказала унтеру из полиции вермахта, тот пожал плечами и оттолкнул ее.

Появилась целая семья, провожавшая семнадцатилетнего парня, он был призван и отправлялся в учебный батальон в Польше.

— Будь гордым и смелым! — воскликнул его отец, государственный советник. — Ты должен быть гордостью семьи!

— Будем ждать от тебя письма в ближайшее время, племянник, — проскулил седовласый человек в допотопном мундире прошлого века с погонами оберста, — в котором ты сообщишь нам, что фюрер наградил тебя Железным крестом.

— Пришли как можно скорее свою фотографию в мундире, — пропищала мать, смахивая предательскую слезу.

Отец укоризненно взглянул на нее в монокль.

— Немецкие женщины не плачут, Луиза! Мы, немцы, гордая нация.

Священник с белым накрахмаленным воротничком, со смешной шляпой «дерби»[111] на голове, обнял мать за плечи и елейно сказал:

— Как, должно быть, замечательно отправлять сына на поле битвы сражаться с врагами-варварами, грозящими опустошить наше отечество!

Одетый в коричневый мундир член семьи взглянул на него.

— Как понять ваши слова, что враги грозят опустошить наше отечество? Разве фюрер не объяснил, что нужно выровнять линию фронта?

Негромко, чтобы этот партийный функционер не услышал, стоявший у окна в соседнем купе унтер пробормотал:

— Будем выравнивать линию фронта, пока не прижмемся спинами к рейхсканцелярии.

Священник нервозно захлопал глазами. Провел пальцем под накрахмаленным воротничком. Кадык его заходил вверх-вниз. Он заискивающе взглянул на функционера.

— Районный руководитель, видимо, не понял меня. Я имел в виду, что наши враги опустошают Украину, она, по словам фюрера, тоже наше отечество.

— Где и когда сказал это фюрер?

Священник взглянул на него.

— Фюрер много раз говорил, и министр пропаганды часто писал в «Фёлькишер беобахтер», что великий немецкий Рейх будет простираться до Кавказских гор, а там сейчас находятся наши враги.

Районный руководитель пренебрежительно взглянул на священника, который склонил голову набок и сложил руки на животе.

— В таком случае, герр священник, вам было бы неплохо совершить путешествие на восток. Там вы могли бы помочь нашим героям изгнать врага из пределов великого немецкого Рейха.

Увидев, как тот в ужасе сжался, функционер засиял от радости.

Вдоль поезда почти украдкой шел какой-то мрачный человек.

Увидев, кто это, Бауэр восторженно заржал. То был Эвальд, сводник из заведения Доры, в солдатской робе. Два дня назад он, как много раз до того, вошел в небольшую серую дверь, ведущую в управление гестапо на Карл-Мук-платц. После долгого ожидания человек в черном мундире СС привел его в кабинет Билерта.

Билерт принял посетителя, сидя на краю стола, и взял густо исписанные бумаги, которые, как всегда, принес ему Эвальд.

— Много тут лжи и наветов?

— Нет совершенно, герр бригадефюрер, все правда[112].

— «Герр» можно опускать. У нас достаточно обращения «бригадефюрер»[113]. Заруби это на своем носу, крыса, — прорычал Билерт.

Он бранился, грозил, орал, но Эвальд все равно не понимал ни слова.

В конце концов Билерт достал листок белой бумаги. Посередине его проходила красная черта. Сунул листок под нос Эвальду.

— Вот твое направление в штрафной полевой полк. Когда-то ты пробыл солдатом полтора месяца, так ведь?

— Так точно, бригадефюрер, — проревел Эвальд и щелкнул каблуками, как его учили на плацу в Графенвёре. И одна только мысль вызывала бегающие по спине мурашки. Тогда он говорил, что лучше тюрьма, чем пехотная казарма. Каким счастьем было, когда выяснилось, что он отбывал срок за «корыстные преступления». Во время «рагнарока мобилизации» его призвали из-за канцелярской ошибки, о которой вермахт «глубоко сожалел». Его быстро демобилизовали, и он жил в вихре удовольствий в преступном мире Гамбурга. Но теперь в вермахте стали уже не такими привередливыми. Теперь на фронте годились Все, даже типы вроде Эвальда. Существовала целая армия штрафных полков, готовая принять мелкого уголовника.

Подавшись к нему, Билерт прошептал:

— Но, мой маленький друг, есть еще иная возможность!

Лицо Эвальда озарилось надеждой. Он уже чувствовал себя спасшимся от самой жуткой участи. Он купил избавление от тюрьмы, став доносчиком. По его наветам немало людей оказалось в сетях гестапо. Собственно говоря, Пауль Билерт мог благодарить Эвальда за то, что стал бригадефюрером, потому что неожиданно для себя Эвальд вышел на след кое-чего весьма значительного.

— Я сделаю все, что потребуете, бригадефюрер, — промямлил Эвальд, заискивающе глядя на Билерта.

Билерт злорадно улыбнулся.

— Я от тебя ничего не требую. У тебя есть выбор: идти в штрафной батальон или предстать перед трибуналом как антиобщественный элемент!

Эвальд перевел дух.

— Трибунал! — простонал он. — Но за что? Я ничего не сделал. Я никогда не связывался с политикой.

— Вот как? — ответил Билерт, указав на бумаги, лежащие на письменном столе. — Может, это связано только с талонами на масло и кофе? Нет, дорогой друг, ты по горло увяз в политической трясине. — Повернулся к двери и крикнул: — Гайге, Потц!

Вошли двое здоровенных людей в черных мундирах.

— Отправьте эту тварь в трибунал, — прошипел Билерт и указал на Эвальда, стоявшего с клацающими зубами посреди комнаты. Он шатался так, что казалось, вот-вот упадет.

Здоровенные эсэсовцы подошли к Эвальду, взяли его за руки, и один сказал с леденящим дружелюбием:

— Пошли, малыш.

— Нет, нет, — закричал Эвальд, — вы не можете так поступить со мной, бригадефюрер. Я всегда послушно исполнял все, что вы требовали. Я буду делать все, что захотите!

Билерт засмеялся.

— Я ничего не хочу от тебя, мразь. Хочу только больше не иметь удовольствия видеть твою гнусную рожу.

Эвальд завопил, как одержимый. Он, никогда не жалевший других, теперь сам попал в переплет. У него хватило дурости упомянуть Дору в предыдущем доносе, а Билерт был ее покровителем.

— Принесите ему мундир, и он отправится на фронт с первым же транспортом.

Вот почему Эвальд в форме без погон и эмблем на петлицах шел, крадучись, вдоль поезда. Билерт не удовольствовался просто отправкой его в штрафной полк, он отправил его в штрафной учебный батальон № 919 в Брест-Литовск.

Если б Эвальд догадывался, что его ждет, то, наверно, сразу же удрал бы и скрывался в Гамбурге. У него было больше возможностей уцелеть в положении дезертира, чем солдата самого печально известного подразделения в вермахте. Новичков там всегда встречал штабс-фельдфебель Нойринг и говорил:

— Небось, думаете, у вас есть возможность спасти шкуру здесь, в девятьсот девятнадцатом батальоне, но ошибаетесь. В одиннадцать пятьдесят пять вы получите в соответствии с уставом пулю в затылок.

По платформе носились полицейские вермахта с поблескивающими на груди жестяными значками. Выкрикивали угрозы многочисленным солдатам, которых никак не могли загнать в вагоны.

Легионер обнял Дору и прижал к себе.

— Bon, Дора, мне пора. Эта война не может кончиться благополучно без капрала Второго полка Иностранного легиона Альфреда Кальба. Что, если Гитлер одержит победу? Тогда нам несладко придется.