Мы прислушались. Да, их было слышно. Тяжелые бомбардировщики пронзительно пели, кружа над Гамбургом.

— Пошел ты с этими Томми! — выкрикнул ефрейтор со значком за обморожение на груди. — Видели б вы военных летчиков Ивана! Тогда бы поняли кое-что, тыловые герои!

— Ты кого называешь тыловыми героями? — выкрикнул один унтер-офицер и угрожающе поднялся. Вся его грудь была увешана позвякивающими боевыми наградами. Носа у него не было. Отверстие закрывал черная повязка.

— Где нам можно найти бомбоубежище? — крикнула шатенка.

— Здесь, — засмеялся кто-то, хлопнув по пустому табурету у стойки.

Новая порция бомб рухнула на дома и улицы. Матрос с ленточкой за подводную кампанию усмехнулся.

— Держу пари, они сейчас пачкают трусики!

И полез под юбку одной девицы.

Девица обвила рукой его шею и прошептала:

— Не надо, морячок!

Однако не противилась.

Дама, желавшая укрыться в убежище, вышла; за ней последовал нервозный, толстый господин.

Сильный грохот сотряс здание, оно застонало, будто раненое животное. Электрический свет зловеще замигал.

— Вот это была дождевая капелька! — засмеялся матрос-подводник. И перегнул девицу спиной через стойку. Та громко завопила.

Дама с толстым господином вернулись, тяжело дыша. Вытирая ноги о мат, они словно бы извинялись.

— Это ужас. Они бросают бомбы, — взволнованно произнесла дама.

Выглядела она прелестно. Волосы ее растрепались, на щеках от испуга выступили красные пятна. Она явно еще не знакомилась близко со смертью.

— О, неужели бомбы? — язвительно усмехнулась Дора. — Черт, а я думала, они осыпают нас цветами.

Дама села на пустой табурет. Над серыми чулками обнажилась полоска плоти. Она смятенно озиралась. Толстяк, беспокойно пыхтя, сел за столик.

Матрос оттолкнул свою девицу и с важным видом повернулся к даме. С его бескозырки исчезла ленточка. Видимо, ее сорвала девица.

Не говоря ни слова, он повел лапищей вверх по ее ногам. Оскорбленная дама вскрикнула и одернула юбку, закрыв колени. Но она тут же задралась опять, потому что табурет был высоким. Матрос пошатывался. Его карие глаза улыбались.

— Оставь в покое мою жену! — угрожающе произнес полный господин, поднимаясь.

Все мы вытаращились. Его жена! Надо быть не в своем уме, чтобы привести жену в такое заведение.

Матрос не видел его. Он снова подался к даме и прошептал что-то о «постели».

— Оставь мою жену в покое, матрос! — возмущенно выкрикнул толстяк.

— Почему? — спросил тот с любопытством.

— Потому что она моя жена!

— Это твой муж? — недоверчиво спросил матрос, снова подавшись к даме.

— Да, это мой муж. А теперь отстань. Ты мне совершенно не интересен.

— Интерес появится, когда мы познакомимся чуть поближе. Я просто без ума от замужних!

Толстяк схватил матроса за руку.

— Я же сказал тебе, что это моя жена!

— Ну и что? — усмехнулся совершенно пьяный матрос. — Я решил переспать с твоей женой. Можешь уразуметь это, приятель?

И полез ей выше под юбку. Дама принялась яростно колотить его. Он загоготал, отпил большой глоток пива и заорал:

— Ты мне в самый раз по нраву. Нет ничего лучше, чем немного сопротивления, а завтра я ухожу в море на подлодке номер сто восемьдесят девять. Это мой последний рейс!

Еще один взрыв, и с потолка на нас посыпалась мелкими снежинками побелка.

Матрос поднял взгляд. Втянул голову в плечи. И довольно улыбнулся.

— Эта конфетка упала поблизости. Но она не страшна мне. Я скоро уйду в последний рейс. Гадалка предсказала, что я захлебнусь в переднем торпедном отсеке. Подлодка номер сто восемьдесят девять — дрянная посудина. А командир, лейтенант фон Гравиц — кусок дерьма![85] — Взглянул на Легионера. — Эй, ты, чумазый танкист с разбитой рожей, знаешь, что за дерьмо фон Гравиц? Он носит Рыцарский крест на своей гусиной шее как знак благодарности за всех тех, кого потопил в Северной Атлантике.

— Заткнись, — ответил Легионер и продолжал негромкий разговор с Дорой. Он дошел до середины длинного описания супа из акульих плавников, который подают в Дамаске.

Когда взорвалась бомба, толстый господин плюхнулся на стул. Теперь он встал и засеменил мелкими шажками к жене и матросу. Надулся перед ним, стараясь выглядеть повергающим в трепет. Стоявший с полным стаканом пива матрос с любопытством поглядел на человечка с бледным, одутловатым лицом.

— Приказываю тебе оставить мою жену в покое, — прокудахтал толстяк. — И немедленно извиниться.

Руки его были сжаты в кулаки.

— Merde, est-ce-que c'est possible?[86] Этот глупец хочет померяться силами с морячком, — засмеялся Легионер.

— Нам что до этого? — сказала Дора и выпустила большой клуб дыма. — Труде, еще бочонок!

Матрос выплеснул пиво в лицо толстяку, наклонился к женщине и страстно поцеловал ее. Толстяк пошатнулся. Потом нанес удар матросу в челюсть, извергая поток ругательств, которых никто не мог разобрать.

Его жена завопила. Толстяк размахнулся и снова ударил матроса, опрокинув его новый стакан с пивом, двойным имбирным, которое трудно было раздобыть. Это привело матроса в ярость. Он крикнул: «Подрывная деятельность!» — и ударом ноги в живот отправил толстяка на пол.

Он получил еще стакан пива, но не имбирного. Потом грубо обнял даму, запрокинул ее назад и звучно поцеловал. Та брыкалась, и ее юбка задралась.

— Вот это ноги! — воскликнул пехотный унтер и захлопал в ладоши. — Клади ее на стойку, матрос, и бери, что нужно! Вот увидишь, она будет хлопать тебя по бедрам, как девочки в Триполи.

Муж поднялся на ноги. Он был вне себя. Схватил стул и хотел разбить его о голову подводника, но промахнулся и ударил жену, та беззвучно обмякла и сползла на пол, будто резиновая кукла.

Матрос преступил через нее, одернул свою облегающую темно-синюю фланелевку, собрался с силами и ринулся на толстяка, словно торпедный катер.

— Черт возьми, приятель, сейчас получишь на орехи, — сказал он и нанес толстяку сильный удар позади уха. Тот повалился ничком.

Бельгиец вышвырнул его на улицу.

— Надо же, какая тупая свинья, — сказал подводник. И поднял даму на стойку. — Ударить женщину!

Одна нога ее свесилась вниз.

— Теперь можешь взять ее! — крикнул пехотный унтер. — Посмотрим, на что ты способен!

— Да заткнись ты, скот, — вспылила Дора.

— А что, он не может взять ее? — спросил унтер, заглядывая из соседней ниши в нашу. Он был в одной рубашке. На нем все висело, как на вешалке. На лбу у него была широкая повязка, очень белая. От него пахло армейским госпиталем и пивом.

В дверь вошел, споткнувшись о порог, шупо.

Бельгиец взглянул на Дору, но поскольку не получил сигнала опасности, продолжал сидеть, притворяясь дремлющим. Под стулом у него лежал чулок с песком.

— Вся Кирхеналлее в огне, — сказал полицейский. — Там ничего не останется.

Он снял каску. Его бледное лицо была в черных полосах. От мундира пахло дымом.

— Господи, как горит, — сказал он, заказал двойную порцию пива и выпил ее одним духом. Вытер рот тыльной стороной ладони. — Снаружи лежит и хнычет какой-то толстяк. Это вы его вышвырнули?

Не дожидаясь ответа, полицейский указал на даму, лежавшую на стойке и со стонами качавшую головой.

— Ее что, ударили по голове?

— Вынюхиваешь? — крикнул унтер, нетвердо поднимаясь на ноги. — Хочешь подраться со мной, фараон?

— Нет-нет, — ответил полицейский и снова утерся. Теперь сажа размазалась по всему лицу, и выглядел он очень грязным.

— Подлая крыса.

Унтер хотел ударить его, но промахнулся.

— Будь добр, пехотинец, иди, сядь, — терпеливо попросил полицейский. — Господи, как горит,. — снова сказал он и повернулся. — Труде, дай мне еще пива. От дыма в горле совсем пересохло.

Одна из девиц плюнула на пол перед ним.

— Мразь, — сказала она и плюнула снова.