Как только мы пришли в публичный дом, верный себе Малыш принялся устраивать там очередную кутерьму, отказавшись пустить в приемную двух авиаторов. Для упрощения контроля в этой комнате нам приходилось показывать документы и регистрироваться.

Само собой, авиаторов невозможно было просто так выгнать оттуда. Они были боевыми летчиками и усвоили давным-давно, что если хочешь дать хулиганам отпор, нужно самому стать хулиганом. Из хулиганов состоял весь Третий рейх. Безобразники времен Тридцатилетней войны[76] по сравнению с ними выглядели учениками воскресной школы.

Летчики сощурили глаза и выпятили челюсти. Нанесли Малышу удар по горлу и одновременно пинок в живот. Он громко хрюкнул. Потом собрался с духом и безжалостно бросился на них, отпустив все тормоза. Сильнейшим ударом сломал одному челюсть, а другого нокаутировал штыком.

Затем Малыш, хохоча, бросился со всех ног в приемную, где за конторкой сидела уродливая толстуха, ожидавшая клиентов для своих девочек. На стене за ее спиной висела желтая табличка с надписью крупными готическими буквами, что полицию вермахта и летучий отряд нужно вызывать по телефону 0001, но в чрезвычайных обстоятельствах набирать 0060.

Вид разбойничьей рожи Малыша, казалось, сразу же заставил эту дряблую женщину подумать о последнем номере.

Малыш угрожающе перегнулся через высокую конторку. И замолотил по регистрационному журналу кулаками, оставив на нем два больших жирных пятна.

— По-немецки понимаешь? — обратился он к женщине

— Конечно, — удивленно ответила толстуха, поскольку знала только немецкий язык и не собиралась изучать никакой другой.

— Отлично, тогда слушай, толстобрюхая свинья.

— Ты кого называешь свиньей? — заорала эта дама.

— Тебя, старая ты трижды шлюха, — незамедлительно ответил Малыш. — Сожми ляжки и навостри уши! — Голое его достиг небывалой громкости. — Собери своих девочек, построй в одну шеренгу, прикажи сбросить все тряпки. И живенько, потому что Малыш готов к большой битве в койке. Эта деревенская сука Эмма обманула меня, и держать удар придется твоей своре.

Он усмехнулся, распрямился во весь громадный рост, утер рот тыльной стороной ладони, высморкался пальцами и выжидающе захлопал глазами.

Громадная, толстая мадам поднялась. Груди ее стремились перевалиться через верхний кран толстого лифчика. Светло-голубые глаза Сверкали глубоко в жировых складках. Несколько волосков на подбородке зловеще дрожали, будто усы бешеной кошки.

— Прочь из моего дома, проклятая свинья, а не то вызову полицию вермахта! Их начальник Радайшак разобьет твою пьяную рожу и заставит харкать кровью. Ты проклянешь тот день, когда впервые меня увидел!

Извергая этот гневный поток слов, она плевала на всех нас пятерых. А потом выхватила из потайного места под конторкой длинную полицейскую дубинку и съездила Малыша по физиономии.

Малыш издал рык, и мы увидели, что на месте, где стояла мадам, остались одни туфли. Все остальное летело, кружась, но приемной, где в углах грудились полуодетые и голые девицы. Казалось, они решили, что ракета «Фау-2» сбилась с курса на Лондон и угодила в гамбургский бордель.

Радостно сияя, Малыш переступил через потерявшую сознание даму и приветствовал девиц:

— Привет, девочки, вот я снова здесь. Прямо-таки дымлюсь от страсти. Я люблю вас. И мои друзья тоже. До безумия. Давайте выпьем по-быстрому чего-нибудь, а потом — по койкам, как того требует добрый обычай при встрече приличных людей.

— Мы не можем взять никакой выпивки, — ответила Эльфрида. — Ключи у мадам.

— Вот как? — сказал Малыш и нагнулся к лежавшей на полу горе жира. Ключи он нашел между ее громадных грудей.

Эльфрида восторженно завопила и побежала за выпивкой.

Пили мы долго. Потом Легионер захотел обучить девиц марокканскому танцу живота. Девицы тоже были пьяны. Поначалу они пытались выливать выпивку, только нас было не провести. Малыш держал их по очереди, а мы лили выпивку им в горло прямо из бутылки.

Малыш пытался вливать в девиц выпивку и через другие места. Протесты были явственно видны на его физиономии в виде длинных следов от ногтей.

Штайн написал чернилами на заду одной из девиц « За нашу общую радость».

Бауэр лежал на верху рояля, забавляясь с толстой Труде. Она неустанно рассказывала нам, что у ее отца было поместье в Литве. Судя по ее рассказу, поместье это было величиной с Померанию и еще половину Мекленбурга. Получалось, что размером территории Литва лишь немного уступает Китаю.

— У вас в поместье были свиньи? — спросил Малыш.

Труде печально кивнула. Она лежала, водрузив одну ногу на плечо Бауэру.

— А куры и утки? — спросил Малыш.

Труде закивала. Она была готова расплакаться при мысли обо всех курах, утках и гусях, которых они лишились.

— Но единственной шлюхой в вашем замке была ты.

Малыш блаженно улыбнулся и шлепнул ее по заду.

Со временем мы совершенно опьянели. Несколько девиц сидели, привалясь грудью к столикам, уставленным бутылками и стаканами, залитым рвотой. Малыш пошел потрудиться с Ильзе. Они были слишком усталыми, чтобы подниматься наверх. Чуть погодя он играл в «двадцать одно» с парочкой других, сидя в одной рубашке.

— Потому что, — объяснил он Бирте, одной из девиц, — мы скоро продолжим.

Постепенно у нас появилось много новых гостей — и солдат, и штатских.

Приличия ради мы усадили мадам в кресло в углу. Она что-то бормотала о полицейских вермахта, поэтому Малыш крикнул ей «свинья», но тут же поправился на «сука».

Дама совершенно обмякла и лежала, пуская слюни, на подлокотнике кресла. Проходя мимо нее к другой девице, Малыш трижды съездил ее по лицу шлепанцем из лебяжьего пуха.

Когда мы, покинув бордель, свернули за угол, примчались полицейские вермахта. С длинными дубинками, с пистолетами наготове, они выглядели очень решительно.

— Сейчас будет лупцовка, — сказал, оглянувшись, Штайн. На углу Давидштрассе и Таубенштрассе мы услышали крики и вопли, мешавшиеся с пронзительным визгом женщин.

— Шлюхи получают трепку, — произнес, еле ворочая языком, Малыш. Потом ни с того ни с сего остановился, поднес руки рупором ко рту и крикнул:

— Стой!

Город, казалось, замер на несколько секунд, а потом пробудился к еще более оживленной деятельности.

Трое охранявших машину полицейских стали освещать улицу фонариками и поймали нас в луч света. Малыш стоял посреди проезжей части, размахивая руками. Ему очень хотелось подраться, все равно с кем.

Затопали сапоги, забренчало оружие. Заработал мощный мотор, радостно завизжал дифференциал. Полицейские сильно избили гостей борделя и персонал. Теперь, благодаря выкрику Малыша, они учуяли дичь покрупнее.

— Идите сюда, вши, и я уничтожу вас, — заорал он кровожадным охотникам за головами, обязанностью которых было избивать солдат своей страны.

Ни в одной армии мира, какой бы гнусной она ни была, нет полевой или военной полиции, которая могла бы сравниться с садистами немецкого вермахта, с охотниками за головами, носившими полумесяц на груди. Им очень нравилось ломать руки какому-нибудь незначительному пехотинцу. Они были мастерами делать это медленно. Умели часами хлестать солдата плетью, не давая ему лишиться сознания. Он мог скорее лишиться разума. Они были профессионалами. Многие солдаты попадали из стальных камер полиции вермахта в резиновые камеры психушек и покидали их только в гробу.

— Аллах мудр, — прошептал Легионер, достал из кармана и надел на пальцы кастет. Испанский, с острыми зубцами.

Малыш стоял, расставив ноги, на трамвайных путях. Лакомая добыча для охотников за головами, жаждущих кого-то помучить.

Штайн злобно выругался и пробормотал что-то о «проломленных черепах». Бауэр, хрипло смеясь, обматывал вокруг запястья конец ремня, закрепив ножны штыка возле бляхи. Смертоносное оружие в руках того, кто мог и смел им пользоваться. Бауэр мог и смел.