Рядом со мной стоит парень, последний солдат из целой роты. Он испуганно смотрит на меня, улыбается бледными, как у трупа, губами. На фронте он недавно, но уже навидался ужасов.

Заградительный огонь медленно приближается. Мы снимаем пулеметы с сошек и заползаем в крохотные окопы.

Теперь снаряды свистят, воют, ревут, грохочут прямо над нами. Земля взлетает фонтанами, словно вода.

— Пресвятая Дева, — молится парень, встав на колени и сложив ладони перед собой. Я наблюдаю за ним. Нервы его скоро сдадут. Он выбежит прямо под град снарядов. Я беру за ствол автомат, готовясь оглушить его. Если ударю слишком сильно, проломлю ему череп. Но с другой стороны, не все ли равно, убью парня я или русские? По уставу я должен попытаться его остановить.

Пронзительный вой, и громадный столб огня поднимается прямо позади нас.

Мой автомат бесследно исчез. Кажется, что все мои кости переломаны. Парень лежит половиной туловища на мне. Русские стреляют снарядами воздушного разрыва и крупнокалиберными фугасными.

Моим глазам открывается жуткое зрелище. Множество тел превратилось в дрожащее, хлюпающее болото плоти и крови. Куда ни глянь, всюду рвутся снаряды. Я все еще испуган, но мой страх под контролем. Я превратился в смертоносную машину для убийства. Держу наготове ручной пулемет с длинным треугольным штыком.

— Господи Боже! — кричит юный пехотинец. — Я ранен! Я ранен!

Он падает на дно траншеи, будто раненая рептилия. Я пытаюсь схватить его, но он ускользает от меня.

— О Господи! Я слепой!

Он падает на колени, прижимая ладони к тому месту, где были глаза.

Протяжный вой разрывает мне барабанные перепонки. Я быстро падаю. Это один из фугасных снарядов малого калибра, которые причиняют живой силе жуткий урон. На спину и втянутую в плечи голову падают всевозможные обломки. Ощупываю тело. Все на месте? Потерю руки или ноги чувствуешь не сразу. Осторожно поднимаю голову. Там, где стоял на коленях юный пехотинец, теперь большая, черная от сажи воронка.

Если не получу прямого попадания, я в безопасности. Вокруг меня лежат мертвые и умирающие. Артиллерийский огонь — не просто неописуемый грохот. Это книга, которую опытный солдат может читать. Сейчас огонь говорит мне, что противник готовит новую атаку и пехота уже на подходе. Пристально вглядываюсь поверх края траншеи.

Что-то движется. Дозор противника? Нет, разгибается ель, пригнутая к земле взрывной волной. Эта маленькая елочка — почти единственное уцелевшее дерево. Все лесные великаны давно погибли. В голове мелькает нелепая мысль. Если эта неподатливая елочка может пережить происходящее, то я тоже могу!

— Ложись! — кричу я елочке. Летит большой фугасный снаряд. На меня дождем падают снег и комья земли. Осторожно поднимаю взгляд. Деревце по-прежнему цело. Оно упорно возвращается в вертикальное положение. Поразительно зеленое на белом фоне.

Пригибаясь, с каской на голове, с трубкой в зубах. Старик перебегает от человека к человеку. Для меня у него есть кусок колбасы.

— Как дела? — спрашивает он.

— Перепугался до смерти! — жалко улыбаюсь я.

Старик вынимает трубку изо рта и смотрит на глубокую воронку, где исчез парень-пехотинец.

— Да, били прямо по тебе! И ничего не случилось?

— Ничего особенного. Одного пехотинца, который лишился глаз, разорвало на куски.

— Мы знали его?

— Нет.

— Ладно, успокойся. Это случается постоянно.

И Старик скрывается за поворотом траншеи.

Старик все еще жив! Значит, с нами не может случиться ничего страшного. «Все везенье, какое есть на свете, досталось отделению Старика», — говорит Порта.

Когда огонь немного утихает, я пытаюсь найти личный знак убитого пехотинца. Родные должны знать, что он погиб.

Теперь противник ведет огонь из легких полевых орудий и минометов. Они смертельно опасны, но если немного подумать, то можно передвигаться между местами попадания. Порта может точно предсказать, куда ударит снаряд, когда услышит дульный хлопок. Неопытные солдаты часто принимают его за выстрел.

«Рамм! Рамм!» Это кажется невероятным, но первый звук, который слышишь, — дульный хлопок. В моем распоряжении двадцать две секунды, но этого более чем достаточно, чтобы добраться до сравнительной безопасности воронки. Снаряды редко попадают в одно и то же место. Снаряд может попасть в край воронки и соскользнуть по стенке, но я ни разу не слышал, чтобы он упал прямо на дно, а я нахожусь на дне кратера, оставленного фугасным снарядом.

Над моей головой с адским грохотом взрываются минометные мины. 80-миллиметровые мины — штука опасная. Они разбрасывают всевозможный хлам во все стороны, и чувствовать себя в полной безопасности от них нельзя. Прямо передо мной лежит личный знак того пехотинца. На нем сохранилась часть засаленной веревочки. Я поднимаю его.

Теперь, по крайней мере, его родители узнают, что он погиб за фюрера и отечество. Если они патриотично настроены, то поверят эвфемизму «доблестно сражаясь»! Правды они от меня не услышат. Их сын погиб героем. Рано или поздно это станет для них утешением. Таковы все немцы. В каждой немецкой семье должен быть герой.

Я ползу обратно к своему пулемету. Снаряды снова падают перед траншеей. Надо мной свистят осколки. Моя елочка все еще стоит.

Артобстрел внезапно прекращается. Наступает пугающая тишина. Там и сям мерцают огоньки. Доносится крик. Протяжный, злобный, дикий.

— Э-э-э-й! Э-э-э-й! Германские собаки! Русские пришли по ваши души!

Злобно стучит пулемет. К нему присоединяются еще несколько. Очереди трассирующих пуль свистят над ничейной землей. Крик раздается снова. Протяжный, жуткий, завывающий. Невозможно поверить, что такой дьявольский звук может исходить из человеческих глоток.

— Немцы, мы пришли убивать вас. Превратить в корм для собак! Вам не уйти из России! Фрицы, бросайте оружие! Кого схватим с оружием, отрежем уши и яйца!

Пулеметы протестующе стучат, выпуская очереди трассирующих пуль в сторону позиций русских.

— Иди сюда, я помочусь на тебя, братец Иван! — кричит Порта, приставив руки рупором ко рту. — Иди, монголоидная шваль! Вернешься обратно без яиц!

— Дрожи, Фриц, я иду убить тебя!

— Хвастун! — кричит Порта в ответ. — Иди-иди сюда, будь мужчиной! Всажу тебе пулю в одно место!

Слепящая вспышка пламени, я взлетаю высоко в воздух. Падаю в лужу крови с костями и снегом. Постепенно прихожу в себя и понимаю, что лежу перед позициями русских. Явственно слышу, как они разговаривают. Какой-то гранатомет время от времени освещает это место. Должно быть, неподалеку находится полевая батарея. Я то и дело слышу выстрелы. От них в голове у меня все сотрясается. В дульных вспышках я вижу перед позициями колючую проволоку.

Короткий зимний день кончается, и кажется, что трупы передо мной становятся меньше. Русский холод съедает все. Наступает ночь, усиливается мороз. Ледяной мороз смерти.

Я осторожно начинаю ползти. Страх пронизывает мозг, будто нож. В ту ли сторону я ползу? Перед нами сибиряки. Если попадешь к ним, они встретят тебя не очень гостеприимно.

Я напряженно ползу, прижимаюсь к земле, когда над головой вспыхивает ракета, и прячусь в воронки, когда огонь усиливается.

При свете трассирующих пуль я высматриваю очередное убежище. Куда ни глянь, всюду проволока, проклятая колючая проволока. Зачастую на ней висит изуродованный труп, помахивая мне руками и ногами.

Наконец я слышу немецкую речь; но к этому времени я ползал уже несколько часов по этому лунному пейзажу. Роняю голову на приклад автомата и плачу. Минометы и полевые орудия все еще стреляют. Немецкие батареи отвечают русским, но большей частью с недолетом.

В мою воронку соскальзывают Порта с Легионером. Они вышли на мои поиски.

— Ранен, mon ami? Как мы искали тебя! — говорит запыхавшийся Легионер.

Порта протягивает мне полную фляжку.