Дверь генеральской квартиры открыл слуга.

— Мы хотим побеседовать с генералом Штелем, — рявкнул один из офицеров СС, грубо оттолкнув слугу в сторону.

— Господа! — жалобно промямлил слуга.

— Заткнись! — ответил гауптштурмфюрер Эрнст.

Слуга рухнул в кресло и с разинутым ртом проводил взглядом двух высоких, подтянутых офицеров, вошедших, не постучав, в генеральский кабинет. За двадцать лет его службы генералу никто не осмеливался так поступать. Генерал был аристократом и строго придерживался правил этикета.

— Вы генерал-лейтенант Штель? — с каменным лицам спросил штурмбаннфюрер СС Лехнер.

— Да, — ответил пораженный генерал, медленно поднимаясь из-за письменного стола.

— Фюрер приговорил вас к смерти за неисполнение долга и нарушение приказаний! Вы, не получив разрешения, приказали своей дивизии отступить.

— Вы сошли с ума, приятель? — спросил генерал, и тут быстро раздались один за другим четыре выстрела.

Квартиру огласил пронзительный вопль. В кабинет вбежала фрау Штель и в отчаянии бросилась на тело мужа.

— Эта свинья еще жива, — сказал гауптштурмфюрер и оторвал женщину от умирающего генерала.

Приподняв голову генерала за волосы, он приставил дуло пистолета ему к затылку. Глухо раздались два выстрела.

Лицо Штеля раскололось, будто стеклянное Мозги и кровь забрызгали рисунки его детей. Тело дернулось.

— Мертв! — грубо констатировал гауптштурмфюpep, засовывая «вальтер» в кобуру.

— Хайль Гитлер!

Эсэсовцы отсалютовали вскинутыми руками и неторопливо вышли из квартиры. На улице их ждал черный «мерседес» с унтершарфюрером за рулем.

— Куда теперь? — спросил штурмбаннфюрер, откидываясь на мягкую спинку сиденья.

— В Далем, — проворчал гауптштурмфюрер.

Черный «мерседес» быстро поехал вдоль Ландвер-канала.

Протяжный, угрожающий грохот с русских позиций пробуждает нас от беспокойного сна.

— Mille diables[103], — выкрикивает Легионер. — Что это?

— Сотни батарей ведут огонь! — отвечает Старик и нервозно прислушивается.

— Кто говорил, что с Иваном покончено? — бормочет Порта.

— Сколько у Ивана боеприпасов, — говорит Малыш. — Надеюсь, он не начнет большого наступления. А на это очень похоже.

— Этот дождь пойдет нам прямо на головы, — говорит с дурным предчувствием Барселона.

Далекий металлический лязг перерастает в грохот. Тысячи снарядов падают все ближе. Мы моментально вскакиваем с коек. В такие минуты мы завидуем вшам. Их обстрел не беспокоит. Снаряды падают с убийственным грохотом, терзая землю. В адском пламени земля, лед, бритвенно-острые осколки разлетаются на сотни метров. Когда снаряд падает на позицию, она просто перестает существовать.

Нарастающий грохот рвущихся снарядов окружает нас со всех сторон. Кажется, что все окружающее — земля, воздух, река, снег, лес, городок Ленино — мгновенно превращается в громадную наковальню, непрестанно звенящую под ударами огромных молотов.

Взрывы невероятной силы раздирают мерзлую землю. Грязь, снег, целые деревья взлетают в воздух, балансируя на фонтанах пламени, словно бы бьющих из недр земли. Ядовитый дым клубится над израненной местностью. Куда ни глянь, виден зеленоватый бульон из талого снега, крови и клочьев человеческой плоти. Мы находимся в каком-то громадном смертоносном котле.

Блиндаж подскакивает и пляшет, будто пробка в бурном море. Люди сходят с ума. Мы колотим их, это наше испытанное средство против шока. Лес горит. Лед на реке раскалывается, черная вода бьет фонтанами. Реке предстоит стать кладбищем для многих русских и немецких солдат. Я плотно прижимаюсь к полу блиндажа. Осколки со свистом влетают в узкие окна. Мешки с песком, которыми мы закрыли их, давно сметены взрывами. Блиндаж трещит и стонет. Выдержат ли его толстые бревна такой обстрел?

Один из новых снарядов со взрывчаткой из каменноугольной смолы буквально подбрасывает блиндаж в воздух. Я чувствую, как из-под ложечки поднимается вопль. Нервы у меня вот-вот сдадут.

— Черт возьми! — выкрикивает Порта. — Сегодня Иван демонстрирует нам все образцы снарядов!

— Мне это не нравится, — говорит Малыш. — Если один из них взорвется прямо над нами, зубные щетки можно будет выбросить. Потому что всем потребуются новые зубы.

Старик вертит ручку полевого телефона и свистит в трубку.

— Чего звонишь? — спрашивает его Порта. — Если вызываешь такси, предлагаю расплатиться с водителем поровну. Только, боюсь, в такую бурную ночь ждать машину придется долго.

— Я должен связаться с командиром роты, — рычит Старик. — Мне нужны приказы! Это большое наступление.

Кажется, что грохот взрывов немного слабеет.

— Конец, — кричим мы, хватая свое снаряжение.

— Наступление, — уверенно говорит Старик, попыхивая трубкой с серебряной крышечкой.

— Где советским недочеловекам взять людей и технику, чтобы начать наступление? — язвительно говорит Хайде. — Фюрер сказал, что они разбиты. Остальная часть войны будет маршировкой.

— Вот тебе дверь, — усмехается Порта. — Иди форсированным маршем, Юлиус! Я бы хотел видеть, кто из ребят пойдет маршировать с тобой!

Автоматные рожки приготовлены. Карманы набиты патронами. Гранаты засунуты в голенища. Магнитные мины под рукой.

Мы живем от секунды к секунде, от минуты к минуте, готовясь к смерти в этом ревущем аду.

Рота на марше. С неба с воем падает снаряд, и дорога перед нами исчезает. Товарищи разбросаны в полях. Большинство их мертво. Вскоре уцелевшие снова на марше, ищут знакомые лица и находят очень немного или не находят совсем. Заводят новые знакомства. Потом с неба падает новый град снарядов. Тут они становятся «трудными», не смеют создавать ни с кем даже самых незначительных уз.

Мы прячемся в снарядных воронках, уклоняемся от тысяч кишащих в воздухе дьявольских штук, идем в штыковую атаку, раскраиваем лица остро отточенными саперными лопатками, стоим в очереди у полевой кухни за тарелкой крапивного супа, идем к медикам перевязать раны. Каждый мечтает о чистой постели в госпитале в Германии. Унтер-офицер медицинской службы насмешливо усмехается и снова отправляет нас в ад!

С тремя таблетками аспирина и легкой повязкой раненый идет дальше, его подбирает незнакомое подразделение и делает ротным связным; он бегает под обстрелом с сообщениями от одной снарядной воронки к другой, пробирается через минные поля, пока не оказывается снова ранен или, возможно, убит. Переходит из подразделения в подразделение. Редко получает письма. Когда приходит письмо, тоска по родным и по дому разрывает его нервы в клочья. Вся его двадцатилетняя жизнь терпит крах. Бросай ты эту войну, говорит он себе. Отечество, что это такое? Я ему ничего не должен. А оно требует моей жизни! Он взваливает на спину свои пожитки и уходит. Ищейки ликвидируют множество дезертиров. Штрафники из организации Тодта[104] заполняют могилы. Дезертирство его больше не привлекает. Массовые казни подействовали как сдерживающее средство и вернули ему рассудок. «Ты уходил от нас?» — доверительно спрашивают его в роте, когда он небрежно бросает свое снаряжение в угол. «За кого вы меня принимаете?» — лжет он со смехом.

— Мы что, в самом деле покидаем это замечательное местечко? — спрашивает Малыш. — Черт возьми, можно было бы приятно провести здесь зиму!

И печально осматривается вокруг.

— Оставайся, если хочешь, — усмехается Штеге. — Я ухожу!

От очень близкого взрыва блиндаж подскакивает, как мячик. Крыша с одной стороны обрушивается. Печная труба разваливается на куски, удушливый дым заполняет помещение и гасит коптилки.

— Я должен пойти к командиру, — говорит Старик, беря автомат. — Идет массированное наступление!