— Товарищ, я объясню тебе свое положение, — доверительно говорит Брумме и запивает вином большой кусок мяса. — Этот мой начальник — коварный шакал, вонючий краснозадый бабуин, грязный каннибал из южных морей, которого давным-давно должно было б съесть враждебное племя. Теперь он носит обер-интендантские погоны и задирает нос, гнусная тварь. — Хватает большой кусок мяса и запихивает в рот. — Несите мясо по-татарски[70]! — кричит он в открытую дверь стоящим наготове подчиненным. В гражданской жизни почти все эти люди были официантами. Один был даже метрдотелем в «Камински»[71]. Он личный виночерпий Брумме. Это гарантия от передовой и геройской смерти. — Этот вонючий скот, — продолжает Брумме донос на обер-интенданта, — до того скользкий и пронырливый, что его черная совесть прямо-таки проступает через кожу. Тут нет никаких сомнений. Этот дерьмоед — готовый материал для трибунала.

— Мы займемся им, — с готовностью обещает Порта, кладя поверх фарша кусок ветчины. — Черт возьми, что будет с отечеством, если позволить такому мерзавцу сидеть здесь, тайком подрывая военные усилия нации?

Он подносит к губам бутылку и выливает содержимое в горло, даже не делая глотков. Последними каплями старательно прополаскивает рот и готов приняться за пятое блюдо.

— Много случается у вас неприятностей, когда проводите эти проверки? — спрашивает Брумме, с грубой дружелюбностью ткнув Малыша в бок.

— Нет, мы свое дело знаем. Ставим на место проверяемых раньше, чем они успеют раскрыть рот, к тому же за спиной у нас сильная поддержка, и нам известны все грязные уловки, какие только существуют, — любезно отвечает Малыш. — Котелок у нас варит.

Он встает и начинает оглушительно реветь:

— Часто здесь бывают инспекции? — с любопытством спрашивает Порта. — Я слышал, последняя была давно.

— Да нет, недавно, — с кислым видом отвечает Брумме. — Эти дотошные твари совали нос повсюду. Нам нужна революция! Прошу прощения… — вежливо добавляет он, поняв, что выдал свои сокровенные мысли.

— Ничего, — дружелюбно улыбается Порта. — Скажи, а тебя никогда не одурачивали? Ни разу не появлялась пара мошенников, выдающих себя за ревизоров контрольной комиссии?

В комнате воцаряется угрожающая тишина, потом Брумме издает долгий, яростный рык. Лицо становится неестественно-синим, глаза неимоверно выкатываются. Кажется, его вот-вот хватит удар. Проходит не меньше десяти минут, прежде чем он возвращается в нормальное состояние.

— Черт побери! Пусть только кто-то попробует устроить такое штабс-фельдфебелю Брумме! — злобно шипит он. — Я превращу их в фарш и накормлю им героев на передовой. — Хватает нож и принимается остервенело рубить лежащий на столе кусок мяса. — Искромсаю их! Вот так! И вот так!

— Все-таки советую быть начеку, — дружелюбно говорит Порта. — Ты не представляешь, сколько таких жуликов пытаются провести младших командиров и гражданских из службы снабжения. Мы наталкивались на многих!

— Со мной этого не случится, — заверяет его Брумме. — Я распознаю этих проходимцев раньше, чем они начнут свою игру. За такие штуки нужно выносить смертный приговор. Скоты! Убивать их мало!

— Мертвые всегда хорошие, — вкрадчиво произносит нараспев Малыш.

После четырех с половиной часов непрерывной еды появляется десерт — только что приготовленная яблочная шарлотка. Порта тут же берет половину, заливает полубутылкой коньяка, размешивает до состояния густого супа и шумно сглатывает.

— Наслаждайся жизнью, пока жив, — усмехается он. — И нацисты, и коммунисты всеми силами стараются уничтожить тебя.

— Знал бы, что в жизни столько опасностей, не позволил бы себе родиться, — печально вздыхает Малыш и кладет в шарлотку кровяную колбасу. Он говорит, что это очень вкусно.

Бывший метрдотель из «Камински» подает шампанское. По бутылке на каждого. В немецкой мужской компании меньше, чем по бутылке на человека, немыслимо. Лицо Брумме принимает придурковатое выражение, и он обращается к своим гостям, называя их «Старая коза» и «Благородная корова».

— Мы будем друзьями на всю жизнь, — решает Малыш, неистово жестикулируя для подчеркивания своих честных намерений, — и не станем носить коричневую обувь, чтобы нас не заподозрили в определенных симпатиях.

Они обнимаются и целуют друг друга в щеки на русский манер. Как-никак, они в России.

— Когда приедешь в Гамбург, познакомлю тебя с Большой Гердой, — обещает Малыш. — У нее такая задница, что даже у гориллы шерсть встанет дыбом.

— Подчиненные боятся меня больше, чем смерти. — Пропитой бас Брумме разносится по всему складу и возвращается эхом. Он запускает костью в санитара-ефрейтора. — Прыгай, как кенгуру! Прыгай, пока не свалишься!

И с гордостью показывает на санитара, который тут же начинает выполнять приказание. Чего только не сделает человек, чтобы избежать фронта.

— Вот это называется дисциплиной. — Он доверительно склоняется к Малышу. — Я знаю, как убивать врага, чтобы он оставался живым долгое время и сильно мучился.

— Мы тоже знаем! — признается Малыш с дьявольским смехом.

— У меня здесь настоящие немецкие порядок и дисциплина, — хрипло кричит Брумме, обнажая грубые искусственные зубы. Винный дух вьется изо рта, словно знамя. Санитар и бывший метрдотель выглядят так, словно вот-вот упадут в обморок.

— Порядок — хорошая, разумная штука, — улыбается Порта, снова принимаясь за первое блюдо. — Значит, здесь не нужно бояться ревизоров, которые появляются без предупреждения, суют нос в твои счета и запасы. Но ты, похоже, честный человек, таффарищ Брумме!

В комнате наступает гнетущая тишина. Они глядят друг на друга, как старые, опытные коты, готовые ринуться в бой.

— Никакой идиот хотя бы с зачатками хитрости не трубит сразу же в боевой рог, — загадочно изрекает Порта. — Умные люди вроде нас предпочитают тактику дипломатии. С какой стати нам выбирать широкую дорогу глупости, когда можно идти узкой тропинкой, существующей для людей с мозгами?

Брумме смеется долго и радостно, хотя не понял ни слова.

— Дам вам с собой по хорошему свертку, когда будете уходить, — добровольно обещает он. — Я сразу же понял, что вы из тайной полиции, — добавляет он с громким смехом. — Правда, у меня мелькнула мысль, что вы жулики, — улыбается он с притворным дружелюбием и лукаво глядит в хитрые голубые глаза Порты.

— Дорогой друг, — снисходительно улыбается Порта. — Кто из нас не был в сомнении после января тридцать третьего года? То ли ты опасный ПН[72], то ли еще более опасный патриот. Мы живем в опасные времена. Миром правит двуличность. Мерзавцами оказываются те, от кого меньше всего этого ожидаешь. Как я уже говорил тебе, Брумме, не приглашай кого попало за стол!

— Вы пошли на службу добровольцами? — спрашивает Брумме, откусывая большой кусок мяса.

— Сказать так было бы преувеличением, — отвечает Порта, — но, с другой стороны, я не имею ничего против ношения оружия, пока дела на гражданке не пойдут лучше. Мундир в настоящее время хорошая защита.

После кофе с коньяком они идут осматривать новую колбасную машину.

— Что скажете? — с гордостью кричит Брумме, когда работающая на полную мощность машина выбрасывает длинные колбасы одну за другой.

— Похоже на корову, которая гадит в теплом хлеву, — говорит Порта, не пытаясь скрыть удивления.

— Мой штабс-интендант — святоша, — доверительно говорит Брумме, когда они снова сидят за столом со свежеизготовленной колбасой, плавающей в вине.

— Это опасно! Адски опасно! — кричит Малыш, пытаясь утопиться. — Знаю по своему опыту — в армии держись подальше от верующих командиров. Ублюдкам, верящим в жизнь после смерти, плевать на несколько лет на этом свете, и они идут на всевозможный риск. Мечтают о геройской смерти и месте на небесах с Авраамом. Неверующий, который думает только о собственной шкуре, куда лучше. Ему хочется жить, и он не рвется в бой. Не заставляет своих солдат палить по солдатам противника. И нет никаких разговоров о возмездии. Части, где командир неверующий, всегда отходят назад невредимыми, через что бы им ни пришлось пройти. Взгляни на всех наших павших священников. Они бормочут молитвы, идут прямо под свинец противника и тут же оказываются на небесах с Авраамом.