С тяжелым сердцем я впускаю сюда и Бога и кого бы то ни было. Все это никак не соответствует папиному желанию. Но его желанию не соответствовал бы и наш отъезд из Нёрхолма, который находится в страшном запустении, хотя и надеюсь, что мы сможем спасти его для потомков…»

Анне Мария приехала очень довольная и тут же принялась всем все показывать. Она умеет рассказать и про гостиные и про Хижину Писателя и потом помогает всюду, где требуется ее помощь. Она такая добрая, такая хорошенькая и всем нравится…»

…Как видишь, этот лектор Стурстейн продолжает регулярно поносить меня. Я тут же позвонила Сигрид, чтобы узнать подробности. Собрание состоялось в „Фритт Форуме“… Странно, что этому полусумасшедшему алкоголику позволяют травить меня, как только его выпускают из клиники. Разве у нас нет закона, защищающего покой и неприкосновенность частной жизни? Ведь он нападает не на мои политические или всякие другие взгляды. Его интересуют только мои супружеские отношения. Неужели никто не может защитить меня от него? Как видишь, там присутствовал и Визенер. Сигрид Страй сказала, что он долго выступал в мою защиту, — за что я ему страшно благодарна, он единственный в этом сборище имеет хотя бы слабое представление обо мне, как о человеке. Не можешь ли ты заглянуть к В. и узнать, как долго этому безумцу будет позволено продолжать?.. Все лето он, пьяный, болтался в Гримстаде и собирался исследовать Гамсуна при поддержке Нансеновского фонда. Показаться нам на глаза он не смеет. И, конечно, сам был изрядно подавлен сложившимся положением, если верить персоналу отеля…»

Мир полон нерешенных проблем, и та проблема, о которой я не могу не написать Вам, не относится к самым важным. Но для меня как матери и бабушки, она, между тем, превосходит все остальные.

Я очень стара, и Вам, насколько мне известно, примерно, столько же лет, сколько мне. Мы оба уже сидим в камере для смертников, и прийти за нами теперь могут в любую минуту. Это наше общее положение и заставляет меня писать Вам, лелея небольшую надежду, что Вы задумаетесь над моим обращением.

Как Вам, безусловно, известно, Вы несете большую ответственность за то, что „правовое сознание народа“ так сильно сбилось с пути после 1945 года. Имея за спиной самый высший авторитет, авторитет церкви, людям проще следовать закону ненависти и мести вместо Евангелия любви. Неужели, по-Вашему, было необходимо, чтобы тысячи обычных хороших людей, часто очень достойных людей, были затоптаны в грязь? Я не стану распространяться на эту тему, я верю, что Вам неизвестно, какие недостойные формы принимало преследование, эта расправа над нами, имевшими другую точку зрения на ситуацию и другое политическое мнение, не такое, как победители.

Но сегодня — разве не выявилось достаточно много фактов и новых оценок, связанных с 9 апреля, чтобы у Вас появились основания пересмотреть вердикт Вашего Народного суда над НС?

Я говорю не о себе, мне семьдесят шесть лет. Но я думаю о всех тех детях, к которым относятся и мои восемь любимых внуков и которых теперь в школе будут учить презирать своих родителей, бабушек и дедушек, на которых они привыкли смотреть снизу вверх и, может быть, не без основания. Это создает разлад в детских душах, и с этим разладом им придется жить всю жизнь., что, безусловно, отразится на их характере, ведь все зависит от основ, которые в них заложены. Они могут превратиться в людей враждебных обществу.

На меня произвело сильное впечатление, что Халвдан Кут в написанной им книге так далеко зашел в своей исповеди. Бывший министр иностранных дел не пострадает от этого как человек.

Я твердо верю, что если бы Вы нашли возможным признать, что в тот раз перегнули палку, то тоже много выиграли бы от этого, учитывая историческую перспективу. Потому что доверие к послевоенным процессам сильно поколеблено.

И наконец главное.

Может быть, Вы тогда смелее встретили бы последний предстоящий нам процесс? Потому что первая и главная заповедь — это заповедь о любви.

Я прошу Вас не обижаться на это письмо. Я не могла не написать Вам, я пыталась писать как можно короче, чтобы не утомить Вас своими аргументами. Воистину епископу приходится читать слишком много и потому на сегодня хватит.

Вы, наверное, понимаете, что все эти годы я получаю множество писем (и личных обращений) от прежних членов НС, которые пытаются наставить меня на путь истинный, но ни одно из этих писем не было написано в таком благородном тоне и так сдержанно, как Ваше. Вы просите меня „не обижаться“. Напротив! Мне было очень приятно.

Я отвечаю Вам так, как это было со мной. В то время, когда нападки на меня особенно ожесточились, я попросил одного разгневанного человека прочитать то, что я написал в 1945 году, и честно сказать мне, над чем мне следует задуматься и, может быть, „взять свои слова назад“. Его ответ не был для меня решающим, но он укрепил мое убеждение, что я не могу и не должен ничего брать обратно. Это должно остаться, пусть бы мне и грозила смерть.

Это вовсе не означает, будто я считаю, что послевоенные процессы во всех частях страны были проведены справедливо. Я сам в свое время обращался к властям и предлагал проверить материалы, которые несчастные члены НС предоставляли мне. Но не будем возвращаться к этой грустной главе. Вы правы, говоря, что ответственность лежит в том числе и на мне.

…А теперь о другом: я должен был написать Вам уже давно. Когда я прочитал Ваши воспоминания о Вашем детстве, мне показалось, что я знаю Вас так хорошо, что могу написать и поблагодарить Вас. Меня обогатила Ваша книга, в том числе и Вашей манерой письма.

Вы на три года старше меня, но все-таки я гораздо ближе к границе, чем Вы — со всеми недугами и болезнями, от которых сейчас лечусь. Новый год принес некоторые улучшения, так что я надеюсь на будущее.

Разрешите мне также пожелать Вам всего хорошего в этом Новом году.