Вообще, у молодежи в Эурдале хватало развлечений. Мама подарила мне на Рождество граммофон «Колумбия». Это был очень дорогой и ценный подарок, купленный на гонорар за ее книги о Лангерюде, изданные в Норвегии и в Германии. Граммофон безжалостно эксплуатировали мои друзья, которым особенно полюбились «Рамона» и песни Эйнара Русе. В те дни Ларе Берг женился и привез из Германии свою хорошенькую жену, Геди. Мы, молодые, сочли ее одной из наших, когда она, склонив на бок голову спросила: «Kann ich nochmal „Ramona“ hören?»[13]

В доме Фрюденлюнда часто пели и музицировали, у Сигне был не сильный, но очень приятный голос. Помню, к нам однажды приехал коммивояжер, симпатичный краснобай, друг семейства, который под аккомпанемент Ларса Берга на пианино пел романсы, а потом по моей просьбе медленный нежный вальс «Nur eine Nacht sollst du mir gehören»[14].

Мы, молодые и невинные, были сентиментальны и любили мелодичную музыку. Шумное веселье, «рок» и тому подобное в те дни были еще неизвестной пыткой. Знаменитым шлягером у нас был «Sonny Boy»[15], а в Осло — песня Эрлинга Крога «Янине, уже цветет сирень», перед показом немого фильма «Большой парад» в «Колизее». И хотя этот фильм тоже был о войне, он был слащавый, сентиментальный и со счастливым концом. До Эурдала «Большой парад» дошел лишь несколько лет спустя, но я уже имел счастье видеть его в Осло и, признаюсь, он мне очень понравился.

Влюбленность — любовь. Все, от первого румянца робости в детстве и до более или менее горячих встреч в будущем, человек имеет право оставить при себе. Не хочу ни радовать, ни огорчать своими признаниями и откровениями, как эурдалских подружек, так и подружек более поздних лет. Это едва ли обогатит тему чем-то новым.

Однажды в Хижине Писателя я нашел автобиографический роман Кронина «Цитадель». На последней странице отцовской рукой было написано: «Влюбленности и любви он не знал. Язык перевода часто никуда не годится»… Нет, если человек не может любить, лучше и не пытаться…

Потребность толковать чувства и впечатления, то, что свойственно всем молодым душам, находила хоть какой-то выход в наших сочинениях, особенно на вольные темы, и учителя не скрывали личного интереса ко всему, что касалось нас, их питомцев.

Иногда нам разрешалось устраивать вечеринки с танцами в гимнастическом зале. Несколько старших учеников — «праздничный комитет», встречали в дверях и пожимали руки приглашенным особо гостям из соседних селений. И, конечно же, на этих вечерах непременно присутствовали учителя Трёен и Берг с женами и неизменно добрая и улыбчивая фрёкен Хуль.

А еще у нас был обычай, дурной или хороший, из-за которого над нами всегда подтрунивал Ларе Берг, — мы почему-то считали своим долгом встречать на вокзале поезд из Осло. Сверре всегда точно знал, придет ли поезд по расписанию, ведь он был сын начальника станции. Откуда у нас появился этот обычай? Поезд, пыхтя, подходил к станции и останавливался, скрипнув тормозами. Он привозил с собой дыхание чего-то неведомого и снова уходил вдаль. А мы, человек шесть или восемь, стояли и смотрели на него, на нескольких сошедших пассажиров и на пассажиров, глядящих в окна. Возможно, это было глупо, но искоренить эту ежедневную привычку наш добрый Ларе так и не сумел.

И вот однажды из поезда развинченной походкой вышел высокий парень с двумя чемоданами в руках. Служащий станции достал из багажного отделения велосипед и передал его приезжему. Роскошный велосипед.

У парня были вытянутые лицо и туловище, и я еще никогда не видел таких огромных ступней. Он добродушно спросил у нас, есть ли здесь гостиница. Мы дружно показали на пансионат Магнхильд Бё. Парень привязал чемоданы к багажнику и поехал в нужном направлении.

На другой день о нем говорил уже весь Эурдал. Он оказался агентом по продаже вязальных машин «Пчелка», прекрасных машин, с изделиями которых, как он утверждал, не могла сравниться никакая ручная вязка, и не скрывал, что может продать столько машин, сколько потребуется.

Агент «Пчелки» разъезжал по усадьбам, разбросанным по обеим берегам Бегны, оставлял рекламные проспекты и бланки заказов на приобретение машины. У сапожника Ульсена он заказал башмаки по своей ноге. Говорили, сорок седьмого размера, не меньше.

Каждую субботу он посещал танцы в клубе, привлекая к себе всеобщее внимание, быстро прослыл дамским угодником и потому парни награждали его завистливыми косыми взглядами. Мы с Асбьёрном веселились, наблюдая, как он кружил девушек в вальсе и заставлял гармониста Мюре играть танго и фокстрот «Девушка, расскажи мне сказку».

Асбьёрн быстро раскусил этого агента, у него были свои источники, и он знал, что до сих пор агент не продал ни единой машины. Через несколько дней он съехал из пансионата Магнхильд Бё и поселился у одной женщины в Сёрскуген, которая сдавала комнаты и имела дочку на выданье. Там он жил по-королевски, насколько было возможно жить по-королевски в крестьянской усадьбе в Сёрскуген. Хозяйка подавала ему и дочери кофе в постель. Мы с Асбьёрном были в восхищении от этого городского прохвоста, но нисколько не удивились, когда в один прекрасный день он вместе со своим велосипедом и чемоданами умчался на поезде, идущем в Осло. Сапожник Ульсен остался с парой огромных башмаков, которые никому не мог продать, но едва ли только он пострадал от этого шарлатана.

Веселье, серьезность, чудесные солнечные дни пасхальных каникул, товарищи, радости и печали первых неспокойных дней начала юности. Я никогда не забуду мои последние беспечные годы в Эурдале.

Раза два я проезжал там потом. Во время войны бои шли по всей долине Бегны, дома и усадьбы горели. Когда я в последний раз ехал по восстановленному Эурдалу, там все так изменилось, что я ничего не мог узнать. Эрик Фрюденлюнд тихо и незаметно скончался во время войны, мы узнали об этом лишь много времени спустя. Старая швейцарская вилла с почтовой конторой, которая была моим домом три школьных года, больше не существовала.

Я зашел в лавку Отто Дисерюда и встретил там своего прежнего друга Андреаса. Когда-то на его машине я в восемнадцать лет получил сертификат или, как теперь говорят, водительские права. Тогда это было просто. Ты садился с кем-то, кто умел водить машину, трогал с места, проезжал примерно километр, останавливался и выходил. Никаких вопросов по правилам движения — нужно было только быть внимательным и ехать с правой стороны дороги — и права были у тебя в кармане.

Я спросил Андреаса:

— Узнаешь меня?

— Нет, но что-то очень знакомое…

Я назвал себя, и он расплылся в улыбке. Последний раз мы виделись двадцать пять лет назад. Он пригласил меня в лавку выпить виски. Мы немного поболтали. Потом простились, и больше я его никогда не видел.

Поэта Нурдала Грига я впервые увидел осенью 1930 года. Это был очень симпатичный молодой человек, высокий, красивый и совсем не похожий на своего старшего брата Харалда, толстого и приземистого. Нурдал поселился недалеко от Лиллесанна и приехал к нам в гости. Той же осенью, только немного позже, он приезжал еще несколько раз, уже вместе с братом.

Отец, что явствует из многих его писем, плохо себя чувствовал, и ему предстояла операция по тем временам достаточно серьезная. Но он не говорил о ней, — он вообще при неприятностях проявлял больше выдержки, чем при успехе. К Нурдалу, не скрывавшему своего восхищения писателем, который во многом повлиял на все его поколение, отец отнесся очень дружески.

«Август» уже вышел и был восторженно встречен критикой. Отец давно перестал читать всякие отзывы и рецензии на свои произведения, но из-за болезни, которая могла оказаться для него роковой, он не остался бесчувственным к похвалам молодого Грига и его брата.