Но нельзя и оставаться здесь. Он влипнет еще больше, ведь его понудят совершить настоящее преступление, за которое рано или поздно придется ответить. Нет, кроме мудрого всемогущего деда никто не может здесь помочь. Роба все ему расскажет, и они вернутся сюда вместе, чтобы разрулить ситуацию. Всё – решено окончательно. Как же сочинить письмо? Скоро мА уже проснется…

И все же озарение Робу посетило. К своей короткой записке он приложит пространное письмо деда. В нем все объясняется. Почерк его мА знает. Правда, она относится к деду далеко неоднозначно и, кажется полагает, что он связан с нечистой силой. Но здесь будут уже факты, которым придется поверить.

В записке Роба попросил мА понять его и простить. Он констатировал, что оказался случайно в очень неприятной ситуации, которую можно разрешить только с помощью деда, к которому он и отправляется. Еще он просил ни в коем случае не предпринимать мер к его поиску – это только усугубит положение. Кроме того, писал дальше Роба, пусть мА позвонит на работу и скажет, что ей срочно нужно уйти в краткосрочный отпуск, на недельку, не больше. И эту недельку ей необходимо провести на даче, в город не выбираться ни по какой нужде.

– У меня мА умная, она, конечно, психанет, но все поймет и все мои просьбы выполнит, – вслух сказал Роба, чтобы подбодрить себя. – Все, вперед! Как это по латыни: Аве, цезар моритури тэ салютант!*

Роба тяжело вздохнул и отправился в дедов кабинет, включив, на всякий случай, режим невидимости и стараясь не шуметь. Свою записку и письмо деда он сколол канцелярской скрепкой и оставил на кровати. Его одежда состояла из спортивного костюма с карманами и кроссовок. Как и просил дед, он положил в карманы несколько коробков спичек и два маленьких швейцарских ножика с несколькими лезвиями и множеством разных миниатюрных инструментов.

В дедовом кабинете царил утренний полумрак. Первым делом Роба взял с полки телеустройство в виде книги, раскрыл его, стараясь не смотреть в воронкообразные отверстия глазниц неведомого трехглазого существа, и крепко примотал его к животу прозрачным скотчем. Так он его точно не потеряет. Волшебная пластинка, которую дед почтительно именовал Повелителем мгновений, висела на шее на длинном шнурке от мобильного телефона. Для надежности он и ее примотал скотчем к своей груди, оставив саму пластинку висевшей в подвижном состоянии.

Затем сел в неожиданно скрипнувшее кресло, переключил пластинку на третью фазу луны и стал совмещать изображения трехглазого существа на обоих предметах, как и писал дед – лицом к лицу. Через некоторое время пластинка ответила сильной вибрацией и стала очень горячей…

* Ave, Caesar, morituri te salutant (лат.) – Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть тебя приветствуют.

Теперь наступил решающий момент. Роба, зачем-то, набрал полную грудь воздуха и переместил рычажок на последнюю фазу луны. И сразу же зажмурил глаза. Вначале был звон. Но звон не натуральный, а как бы только в голове. Никаких звуков не было. Вдруг наступило ощущение, что он оказался внутри тесного пузыря. Роба почти физически чувствовал это. Голова, плечи, локти – все туловище стало пленником какой-то тесной смирительной рубашки. Затем этот пузырь стал расширяться и вдруг беззвучно лопнул. Роба открыл глаза. И сразу же после этого комната завращалась вокруг Робы, который, как бы стал центром или, вернее, стержнем этого вращения. Вращение быстро нарастало и вскоре превратилось в бешеное верчение, смазавшее все контуры, тени и цвета в одну черно-коричневую воронку. Воронка эта стала удлиняться узким раструбом вверх, и Роба почувствовал, что его всасывает в этот раструб головой вперед, и он летит вслед за его стремительно удаляющимися краями. Причем летит вверх, но чувства такие, как при падении вниз с тысячекратным ускорением. Наступила полная темнота, и лишь где-то далеко-далеко впереди светилась ослепительно-белая искорка. Ощущение времени пропало, казалось, что Роба несется бесконечно в какой-то пространственной безбрежности, держа нескончаемый путь к этой далекой искорке. И внезапно в Робином мозгу что-то заискрило, замкнуло, и все ощущения вообще пропали. Не было ни Робы, ни пространства, ни движения, ни путеводной искорки. Не было ничего… Последним проблеском робиной мысли было: вот как оказывается люди умирают…

…Затылок сверлило нудной пульсирующей болью. Как будто какой-то изощренный палач воткнул в робину макушку донельзя раздербанную электродрель и то убавлял, то прибавлял ее обороты.

– Наверное, пора вставать в школу, – боль стала затихать, покидая голову затухающими толчками. – Как не хочется… Но надо. К тому же у него на сегодня запланировано что-то очень-очень важное. Но что именно?

Роба пытался вспомнить, но никак не получалось. Он сморщил лицо и нехотя разлепил глаза…

Яркий солнечный свет, помноженный на синее до нестерпимости небо, резко и больно ударил по зрачкам, и веки непроизвольно сжались.

– Ну, здравствуй, внук! – узнаваемый, слегка усмешливый голос поразил Робу до такой степени, что он продолжал держать глаза плотно закрытыми.

Слух воспринимал известные звуки, но сознание, отказываясь их зафиксировать, отталкивало прочь, как нечто невозможное. Этого не может быть, потому что не может быть никогда – кроме такого вот дурацкого постулата на ум ничего не шло. Я схожу с ума? Или это всего лишь сон?

– Приветствую тебя на древней земле горных арауканов, о досточтимый Роберт! – эта хорошо известная пафосная интонация заставила Робу осторожно приоткрыть один глаз.

Над ним склонилось знакомое, только дочерна загорелое лицо с седыми усами, ставшими совсем-совсем белыми. Роба всхлипнул и обхватил его руками, уткнувшись носом в эти прокуренные усы с неистребимым сигарным запахом.

– Дед… Де-е-да-а!