Задача стояла непростая — в предельно короткие сроки разгрузить все доставленное, многие тысячи тонн: разборные дома, самолеты, запасы горючего и продуктов. В любой момент ледяной припай могло разломать, кроме того, на подходе были еще два судна — теплоход “Кооперация” и дизель-электроход “Лена”, которым также предстояло разгружаться. Пока начальство совещалось, прибывшие стихийно собрались около вертолета. Объятия, смех, шутки, не очень-то разнообразные взаимные вопросы:
— Ну, как вы здесь?
— А как вы там?
В центре внимания оказался бортмеханик Василий Мякинкин — общепризнанный остряк, всегда и во всех экспедициях быстро становившийся общим любимцем.
— Поверьте накопленному за год опыту, здесь не соскучитесь, — .балагурил Василий. — Сидячая болезнь геморрой вам не грозит, не надейтесь. А вот рабочую болезнь, грыжу то есть, я вам стопроцентно гарантирую… Главное, запомните формулу — круглое кати, плоское тащи… А квадратное — кантуй!
— Формулу-то сам вывел?
— Сам, сам. С помощью начальства, конечно… Сейчас проверите формулу!
К нашей группе незаметно подошли Сомов, Черевичный, Трешников и Петр Павлович Москаленко, командир авиаотряда второй экспедиции,
— Все травишь!
— А как же, нужно же передавать опыт первопроходцев.
— Ну, молодец! А теперь запускай свою технику, — Черевичный выдержал паузу, — первопроходец!
Трешников улетел с Черевичным и Сомовым. А Москаленко по дороге на судно посвятил нас в результаты переговоров “в верхах”. Решение было предельно ясное: все на разгрузку! Полеты наш отряд начнет, когда уйдет “Обь”.
Через час мы уже постигали в деле мудрость “формулы Мякинкина”. В основном пришлось катать “круглое” — двухсоткилограммовые бочки с горючим. Впрочем, и кантовать их тоже пришлось — бочки надо было расставить на приготовленные стеллажи из досок.
Трудились мы в две смены — по двенадцать часов в сутки. А отряд Черевичного, к нашей зависти, продолжал полеты. Когда же мы? Так хочется посмотреть Антарктиду с высоты…
“Обь”, разгрузившись на припай, уже ушла встречать “Кооперацию”. А мы все еще катали. Страшно подумать, на “Кооперации”, на “Лене” тоже немало грузов. Да будет ли этому конец? Ставя очередную бочку “на попа”, я предавался мрачным размышлениям и не заметил, как подошел Москаленко.
— Лебедев! Иди переоденься и быстро к Черевичному на Ил-12. Он собирается на ледовую разведку в море Дейвиса. Ознакомишься с обстановкой да заодно и самолет примешь, как говорится, из рук в руки. Тебе на нем летать!
Тот первый свой полет в Антарктике я никогда не забуду. Картину, открывшуюся передо мной, не назовешь иначе как величественной. В море Дейвиса дрейфовали сотни и тысячи гигантских, многокилометровых айсбергов, настоящих плавающих гор.
— Здесь на малой высоте не пойдешь, как в Арктике, — делился опытом Черевичный. — Говорят, у этих горушек девять десятых под водой. Но и вверх они торчат метров на пятьдесят, а то и на сто. Обрати внимание — видимость сейчас хорошая, более десяти километров, а высота облачности всего сто пятьдесят метров. И облачность сплошная — над морем почти всегда. Вот и решай, как витязь на распутье: выше пойдешь — в облака зайдешь, а ниже — того и гляди, за айсберг зацепишься.
Мы летели на высоте сто метров, все дальше уходя от берега. Крупные айсберги остались позади, под нами проплывали обыкновенные поля ровного морского льда. Сплоченность их не превышала двух-трех баллов, о чем мы и сообщили на “Обь”. Без ледовой разведки наш флагман уклонился на восток и попал в девятибалльный лед. До “Кооперации”, по их данным, было около пятисот километров. При подходе снова появилось множество гигантских айсбергов, разглядеть среди них “Кооперацию” оказалось непросто. Радиокомпас показывал, что судно где-то рядом. Но где?
— Вижу! Вон оно, справа! — громко оповестил Черевичный, показывая пальцем.
Мы почувствовали какое-то разочарование — по сравнению с гигантскими ледяными горами “Кооперация” явно “не смотрелась”. Создавалось впечатление, что это не судно, а осколок айсберга, даже осколок осколка! Заметить его действительно трудно — белое суденышко среди белых льдов.
Черевичный снизился, .прошел над “Кооперацией”.
Наверное, все население теплохода высыпало на палубу. Там и наши товарищи — летчики. Сделав три круга над судном, послали приветственную телеграмму и посоветовали капитану изменить курс — круче забрать на Мирный. После этого пошли к горе Гаусса — то ли потухшему, то ли “спящему” вулкану. Но на меня он впечатления не произвел — похож на обыкновенный террикон в Донбассе.
В течение всего полета (а он продолжался шесть часов) я внимательно присматривался и прислушивался к работе моторов и другого оборудования, ведь на этом самолете мне придется летать…
На посадку заходили с запада. За время нашего отсутствия на взлетно-посадочной полосе появились промоины — Антарктида Антарктидой, но все же лето, и солнце пригревает. Поэтому на пробеге слегка подбрасывало. Конечно, это не бетонная полоса аэропорта Внуково!
Когда зарулили на стоянку, Черевичный пожал мне руку. Это был его последний, а мой первый полет в небе Антарктики. Запомнился день — 9 января 1957 года.
Уже назавтра мы начали принимать дела у отряда Черевичного, а также почти ежедневно летать на ледовую разведку и аэрофотосъемку. “Кооперация” уже разгружалась, на подходе было и третье судно — дизель-электроход “Лена”. И вскоре нашей главной задачей стала .перевозка грузов на вновь создаваемые станции: Пионерскую, Комсомольскую и Оазис (оазис Бангера).
Когда разгрузка судов уже заканчивалась, в кают-компании зашел неожиданный разговор — о воде. Дело в том, что теплоход “Кооперация” строился еще в двадцатых годах. Судно отличалось изысканной комфортабельностью, но не имело, к сожалению, опреснительных установок, которыми оборудуются современные суда. Впрочем, и нужды в опреснительных установках раньше не возникало, поскольку плавания “Кооперации” были обычно сравнительно недолгими и запасов пресной воды вполне хватало. Однако теперь вопрос этот стал чрезвычайно острым. Воды — только для приготовления .пищи на обратном пути, и то при условии строжайшей экономии.
Капитан теплохода Янцелевич за ужином рассказал о своих подсчетах, но лишней воды, конечно, не было ни на “Оби”, ни на “Лене”, И тут я вспомнил, что во время ледовой разведки нам встретился небольшой айсберг с целым озером талой воды. Янцелевич ухватился за идею: “Разыщи нам этот айсберг!” Поддержал его и Сомов.
На следующий день, вылетев на очередную съемку, мы вначале пошли в море. Выполнить задание оказалось не так-то просто. Айсбергов сотни, и разыскать среди них единственный нужный. было трудно, конечно. Я то и дело поглядывал на нашего штурмана Попова:
— Где же наш-то, Женя?
— Не торопись, командир, найдем. Возыми еще пять градусов вправо.
Я уже ругал себя, что вчера так неосмотрительно “расхвастался”. Легче, оказывается, случайно наткнуться, чем потом найти.
— Не волнуйся, командир, разыщем. Не мог же он растаять, — успокаивал меня Попов. Но в голосе его сквозили нотки сомнения.
Мы напряженно всматривались в лежащую под нами гладь моря Дейвиса. Даже с высоты тысячи метров айсберги покоряли своим величием, хотя поверхности их выглядели весьма прозаично — словно рифленые подошвы калош.
— Смотри, командир! Вон, правее того айсберга, кажется, и наш “осколочек” плавает.
Я взял курс на указанный Поповым маленький айсберг.
— Точно, Женя, вроде бы он. Только озеро что-то маленькое. Вчера, мне кажется, воды в нем побольше было. Как ты думаешь?
— Да нет, столько же!
— Боюсь, им не хватит.
— Хватит, хватит. И еще останется!
Снизившись до высоты пятьдесят метров, я сделал круг над “нашим” айсбергом. Длина его — около километра, и на всхолмленной поверхности хорошо просматривалось небольшое озеро пресной воды.
Передав на “Кооперацию” уточненные координаты, мы ушли на съемку, но, завершив работу, вновь подвернули к айсбергу. Времени прошло достаточно, и, по нашим расчетам, Янцелевич уже должен был начать бункероваться. А меня беспокоила мысль: хватит ли воды в озере и не придется ли краснеть перед капитаном?
