Петрова вдруг похолодела и почти шепотом произнесла:

– Валь, а ты адрес не перепутала?

– Какой адрес? – изумленно переспросила та.

– Как какой?! Тетки твоей.

– Люсь, ты что, дура? При чем тут тетка? Ты что, не слышишь меня? Приехала черт-те куда! В поезде чуть не умерла!

– Скажи еще, чуть замуж не вышла! – попыталась пошутить Петрова и осеклась.

Валентина встала посреди тротуара и заголосила как иерихонская труба. Слезы градом лились по румяным упругим щекам и срывались с подбородка на покрывшуюся пятнами грудь. Ниагара на перекрестках Южной Украины – безусловно, зрелище не для слабонервных. Одессе грозила нешуточная опасность, причем не со стороны моря, а со стороны железнодорожного вокзала. Петрова чувствовала ответственность перед городом-героем и его ни в чем не повинными жителями и потому решительно перешла в наступление:

– Валь, ну ты что? Ну ты что, в конце концов? Что случилось-то?

– Ничо-о-о не случи-и-и-лось, – завывала подруга. – Ничо-о… Домой хочу-у-у…

– Типун тебе на язык! Поступать же приехали.

Люся решительно взяла Валентину за руку и потащила к автобусной остановке, покрытой плотным ковром шелухи от семечек.

– Какой переулок? – прохрипела взмокшая Петрова.

– Пожарный, – неуверенно ответила Валя.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась Люся к высокому мужчине в льняной рубашке с отложным воротником, – как нам добраться до Пожарного переулка?

Вся остановка хором ответила:

– Никак.

– Как то есть никак?

– А никак, – поставил точку обладатель льняного воротничка.

– А почему? – не унималась Петрова.

– А потому что такого переулка в Одессе нема.

– Как это нема?

– Так это нема.

Люся с ненавистью посмотрела на всхлипывающую Валентину:

– Конверт дай.

Всхлип застрял в горле, и Валя судорожно начала рыскать по внешним отсекам огромного рюкзака:

– Потеряла.

Петрова была непреклонна:

– Не может быть. Ищи.

Люсина спутница в очередной раз пошла пятнами, бухнулась коленками в подсолнечную шелуху и лихо щелкнула замками фанерного чемодана:

– Счас-счас-счас-счас, – залепетала она. – Где-то был…

Ничуть не смущаясь любопытных взглядов, Валентина, как норная собака, вгрызалась в содержимое чемодана и выбрасывала наружу все лишнее. Лишним в этом ящике было все, за исключением упакованного в шуршащий целлофан пакета документов: школьного аттестата, свидетельства о рождении и паспорта.

– Где? – прорычала Петрова, наблюдая за тем, как подруга вытряхивает из пакета его содержимое.

– Вот! – Валентина вытянула из паспорта серый конверт, изрядно потертый на сгибах.

– Дай сюда, – скомандовала Люся.

Поправив сползшие очки, Петрова вгляделась в расплывавшиеся перед глазами строки. Пожарного переулка действительно не было. Вместо него значился переулок Полярников.

– Ты безнадежная дура, – вынесла она приговор подруге и показала конверт дядечке в льняной рубашке. – Переулок Полярников.

– Есть, есть такой, – обрадовался дядечка. – Пожарного нема, а Полярников бачил. На «шестерке» доихать можно.

– На «шестерке»? – переспросила Петрова. – А какая остановка?

– Конечная, – уже подсказывала толпа.

От нахлынувшей пять минут назад ярости не осталось и следа, Петровой стало неловко, стало жалко бестолковую Валю. Пытаясь справиться с ненужным, в сущности, раскаянием, Люся присела на корточки и помогла ей застегнуть чемодан.

– Дивчата! – вдруг заголосила вся остановка. – «Шестерка»!

От подъехавшего автобуса пыхнуло жаром, из распахнувшихся дверей горохом посыпались пассажиры, подставляя вспотевшие лица свежему воздуху. И благословляемые криком «Канечная!» подруги вошли в салон и плюхнулись на разогретые солнцем сиденья.

– Люсь, ну не злись, – заискивающе попросила Валентина.

– Я не злюсь, – тихо выдохнула Петрова, избегая смотреть на подругу.

– Я же вижу…

«Дивчата» молчали всю дорогу, до самой конечной остановки, в которую упирался знаменитый переулок Полярников. Выглядел он как китайская слобода: одна хибара тесно примыкала к другой. Плетни утратили защитную функцию, превратившись в декоративный элемент, нуждающийся в ремонте. Казалось, к городу слобода почти не имела отношения.

Петровой стало не по себе: она безошибочно уловила внутренний ритм слободской жизни, напоминающий тот, который царил в шахтерских поселках. Была суббота, о чем свидетельствовали развешанное на веревках, а то и по плетням, выстиранное белье и витиевато поднимающийся банный дымок. «Китайская» слобода замерла в предвкушении вечернего отдыха.

Подруги молча брели по переулку, еле передвигая ноги в плотной пыли. Люся чихала, периодически задвигая очки на лоб, чтобы протереть слезящиеся глаза. Они рассматривали номера домов, причем обнаруживали их в самых неожиданных местах. Где мелом, где масляной краской цифры были написаны на покосившихся дверях, скорчившихся калитках, а иногда и на почтовом ящике, прикрепленном прямо к плетню.

У дома восемь оказался неожиданно благопристойный вид: жестяная табличка с названием переулка и номером висела в положенном месте; стены выкрашены свежей краской омерзительного синего, как солдатское одеяло, цвета; доски в заборе – одной высоты, ладно пригнаны друг к другу, и, наконец, перед калиткой на небольшом травяном островке грязно-зеленого цвета развалилась мохнатая животина, вывалив розовый язык прямо в пыль.

Собака часто дышала, изнемогая от полуденной жары, и службу несла как-то лениво, вполсилы. Размеры пса впечатляли. Подруги остановились, не осмеливаясь подойти к калитке.

Молча постояли минуту-другую, а потом Валентина расправила плечи и решительно, как ей казалось, сделала шаг вперед. Собака, не сводя с посетителей глаз, перевалилась на спину, позволив барышням определить свой пол. Но когда Валя подняла ногу, чтобы сделать еще один шаг, кобель утробно зарычал.

– Ой! – от прежней решительности Валентины не осталось и следа. – Люсь, вдруг укусит?

Сменившая гнев на милость перед лицом общей опасности, Петрова шепотом произнесла:

– Если не делать резких движений, не укусит.

Пес, видимо, считал по-другому. Как-то неожиданно рассвирепев, он вскочил, задрал голову и отчаянно залаял.

– Мухтар! – послышался певучий женский голос. – Идь сюда!

Пес дернулся, но боевых позиций не сдал, залаяв звонко и устрашающе.

– Мухтар, ко мне! – скомандовала невидимая хозяйка.

Кобель занервничал, разрываясь между службой и интересом. Служба оказалась сильнее: рявкнув на прощание, Мухтар степенно вошел в калитку.

Девочки поспешили за ним. Навстречу им катилось нечто шарообразное, но невероятно обаятельное:

– Прыихалы? От и хорошо, што прыихалы!

Валентина после этих слов подбоченилась, выступила вперед – но шарик прокатился мимо:

– Валюша, дитынька, – шарик уткнулся в бок изумленной Петровой. – Прыихала. Як на батьку похожа! Така же худа, як он.

Люся растерялась. Зато Валентина, не скрывая неодобрения, отодвинула подругу и с обидой сказала:

– Валюша, между прочим, – это я!

Шарик заметался и поменял траекторию:

– Валюша, дитынька, прыихала! Як на мамку похожа! Така же толста, як вона.

Родственницы обнялись – встреча состоялась. И вскоре Петрова разглядела симпатичную физиономию, обнаженные от плеч налитые руки, натянутое на крепкое тело платье с огромными красными розами и две колотушки-ноги с толстыми грязными пятками.

– Теть Нина, – улыбнулась женщина и потянулась к Петровой.

Люся стояла как истукан, не зная, что делать: целоваться с незнакомыми людьми она не умела, а протянуть руку для приветствия просто не догадалась.

– Это Люся, – по-хозяйски представила подругу Валентина. – Со мной приехала поступать.

Интонация, с которой крупная Валя говорила о Петровой, отдавала некой снисходительностью и переворачивала ситуацию буквально с ног на голову. По тону Люсе слышалось, что она сплошное недоразумение, что взять ее с собой учиться в славный город-герой Одессу – это необдуманный шаг, что нянчиться с подругой не входило в Валины обязанности и что сочувствие к очкарикам – это тяжкая ноша для любого мало-мальски понимающего жизнь человека.