— А сейчас, — обратился папа к ученикам, — рисуйте кто что захочет. А я буду рисовать на доске.

Славка открыла альбом и задумалась: что ей нарисовать? Она хотела бы нарисовать маму, но поняла, что это будет не очень-то красиво здесь, среди детей, у которых нет мам. Придумала! Она нарисует своего бедного, своего любимого Тильди. Сначала большой стеклянный графин нежно-голубого цвета, а в нём, прижавшись лбом к стеклу, сидит грустный-грустный гном. Тильди получился таким похожим, что Славка чуть не заплакала.

Но сдержалась и только шмыгнула носом. Потом взглянула на доску и ахнула: папа нарисовал цветными мелками удивительный сказочный город. Оранжевые от горячего южного солнца, стояли домики под разноцветными черепичными крышами. Балконы, увитые виноградом и плющом, каменные ступеньки. А там, за домиками, синее море и фиолетовые горы…

Славка не отрываясь смотрела на доску. И все дети, отложив кисточки, тоже не могли отвести глаз от картины учителя. Им казалось, что перед ними не доска, а большое окно в какой-то сказочный мир.

Папа обернулся и сказал, смеясь:

— Э, нет, братцы, так дело не пойдёт! Мой рисунок бы рассмотрите потом, а сейчас рисуйте свой. Посмотрим, кто на что способен.

И дети снова принялись за работу.

Славка покосилась на рисунок своего соседа, и сердце её тревожно забилось. Что же она увидела? А вот что: мальчик нарисовал дом, Славкин дом. Только не разрушенный, а целый-целёхонький, да ещё с верандой, увитой виноградом. Рядом с домом стояло дерево, а под деревом — скамейка.

— Папа, папочка! — на весь класс закричала Славка. — Смотри! Он нарисовал наш дом!

Папа быстро подошёл к мальчику и заглянул к нему в альбом.

— Откуда ты знаешь этот дом, мальчик? — голос папы слегка дрожал.

Курчавый мальчик поднял на папу спокойные серые глаза:

— Так это ж мой дом, я его помню. Ничего больше не помню, только дом…

Папа обхватил голову мальчика своими большими ладонями, крепко поцеловал его сначала в один глаз, потом в другой и сказал:

— Шурочка, сыночек, наконец-то я тебя нашёл!

Шурка заплакал, заплакали и другие дети. Они, конечно, радовались за Шурку, но и немного завидовали ему.

А Шурке казалось, что всё это происходит во сне, что ему снова, в который раз, снится, как его находят папа, и мама, и дедушка, и сестричка…

Распахнулась дверь, и в класс вошёл директор.

— Что за шум? — спросил он строго.

— У Шурки нашёлся папа! И сестрёнка! И все-все!

Директор взглянул сначала на папу, потом на Славку и Шурика и расплылся в улыбке:

— Как я рад за тебя, Шура!

А Шурка спросил:

— Папа, а мама… она где?

— Мама на работе, но мы ей сейчас позвоним по телефону, и она примчится!

Директор пошёл звонить Славкиной маме. Мальчик снова заплакал, но Славку это не удивляло: она уже знала, что и от очень большой радости иногда плачут. Она ведь тоже плакала, когда вернулся папа.

— А почему ты Славка? — шёпотом спросил её Шурка. — Тебя же звали Светой…

— Что ты! Меня всегда звали Славкой, ты просто забыл!

— Может, и забыл, — засмеялся Шурка.

— Ребята, посидите минутку тихо, я только схожу за нашим дедушкой на первый этаж, — сказал папа.

Через несколько минут появился дедушка.

— Шурочка, внучек!

Шурка кинулся к нему и уткнулся лицом в дедушкин измазанный глиной пиджак.

А что было, когда прибежала мама, этого никакими словами не опишешь! Мама целовала Шурку, гладила его по голове, обнимала, а Шурка смеялся и плакал.

А утром было солнце, был Славкин весёлый смех, папин «Марш танкистов» и мамины хлопоты. Был первый день каникул.

Дети выбежали во двор. Толик и Витька уже гоняли голубей.

Из дома вышел дедушка и подозвал Славку и Шурку:

— Подите-ка сюда!.. Что это вы у меня такие нелюбопытные? Я в ваши годы был куда как пошустрее. Надо же — до сих пор даже на чердак не залезли! Приказываю: всё разведать и донести…

На чердаке было светло, ведь это, собственно, были только обломки чердака. Над разбомблёнными комнатами не было ни потолка, ни крыши.

— Смотри, диван! Вот здорово! Будет на чём дедушке спать, а то на сундуке ему жёстко.

— Это же наш диван! — Шуркин голос задрожал. — Я узнал его… Потом мы купили новую мебель, а диван отправили на чердак.

— Я что-то не помню…

— Ещё бы! Тебя ж тогда и на свете-то не было.

Дети смахнули пыль с дивана и залезли на него с ногами.

— Шурик, ты так хорошо рисуешь…

— Ты тоже. А я всё хотел тебя спросить, кого это ты нарисовала тогда в классе? Какого-то человечка в графине…

Славка рассказала своему брату всё: о скучном человеке, о гноме Тильди, о пряничном жирафе и о Жозефине. Шурка сначала недоверчиво усмехался, но потом стал слушать серьёзно.

— Подумать надо, Славка. У меня уже возник один план…

— Если бы ты знал, Шурик, как я рада, что ты нашёлся.

— А я, думаешь, нет?

Дети отыскали на чердаке ещё много хоть и старых, но полезных вещей: примус, ведро, корыто, топор и ещё всякую всячину. Но самое главное — с чердака они спустились настоящими друзьями.

За завтраком Славка глянула на картину, подаренную тётей Наташей.

— А знаешь, Шурик, когда я была маленькая, в этом домике — честное слово! — светилось окошко. Такое ярко-жёлтое окошко… А однажды оно куда-то подевалось — может, сбежало, а может, погасло. И картина сделалась такая хмурая, что я даже боюсь на неё смотреть… Давай ты снова нарисуешь на ней окошко.

— А не попадёт?

— Нет, никто даже не заметит!

Шурка достал с полочки отцовские краски, придвинул к картине табурет и… в домике на опушке леса вдруг вспыхнуло уютное золотое оконце. Вся картина ожила и засветилась, словно открыла глаза.

И Славкины глаза засветились радостью.

А у скучного человека были свои заботы. Он шёл по бульвару, в портфеле его лежал стеклянный графинчик, и он напряжённо думал, куда бы ему этот графинчик подевать. Держать дома было опасно, потому что вездесущая синяя птица могла его углядеть, да и Жозефине больше доверять не следует. Конечно, можно было наглухо закрыть окно, но этого скучному человеку делать не хотелось. Он очень следил за своим здоровьем и всё время закалялся, поэтому окно в его квартире было раскрыто настежь даже зимой.

Проходя по Ботаническому саду, 2×2=4 сел на скамейку и задумался.

Вдруг на кусте бузины он увидел синюю птицу. И тут у скучного человека родился коварный замысел. Он снял шляпу, закрыл ею лицо и сделал вид, что горько плачет.

Синяя птица мгновенно слетела с куста и, звонко щебеча, закружила над головой скучного человека. Она хотела его утешить, потому что не могла спокойно видеть плачущих людей. А 2×2=4 всё всхлипывал, одним глазом хищно подглядывая за птицей. Наконец, когда она доверчиво села скучному человеку на плечо, он мгновенно схватил её и запихнул в бумажный пакет.

— Вот так-то будет лучше! — злорадно пробормотал он. — Завтра воскресенье, и я продам её на Птичьем рынке. А сейчас — скорее покупать клетку! Заодно и сдам графин в бюро находок. — И развеселившийся 2×2=4 направился в центр города.

А Поэт всё ещё писал свои стихи о таблице умножения. Он писал их уже три дня и три ночи. Поэт устал, но никак не мог остановиться. Ведь чисел на свете так много! Он уже написал, чему равняется сто тысяч пятьсот сорок восемь, умноженное на триста девятнадцать, и прежде, чем приступить к сочинению следующей строфы, решил перечитать всё сначала. Это было уже не стихотворение, а огромная поэма!