Она вспомнила, как ей удалось счастливо избежать столкновения с ним сегодня утром и как одного его взгляда при первой их встрече ей хватило, чтобы понять, что надо держаться от него подальше.

Он был одним из тех типов, которые, как она слышала, соблазняют одиноких молоденьких гувернанток, а тех потом увольняют без рекомендаций.

«Негодяй, — подумала она. — Не могу поверить, что герцогу известно о его поведении, иначе он бы его не пригласил».

Ее, как ножом, пронзила мысль, что и герцог может считать прислугу легкой добычей. Но она тут же устыдилась этой мысли.

Как может человек, способный понять то, что она говорила про красоту ночи, которую нужно наблюдать и слушать, не быть порядочным и честным?

Как бы ни вел себя лорд Юстас, она была готова голову отдать на отсечение, что герцог чист и безупречен.

И все же и его придется избегать.

Эта мысль тяготила ее, но она дала себе слово, что не сделает ничего, что бы могло отвлечь его от мачехи.

Нелепо и думать, что она могла заинтересовать его как женщина, но она могла заинтересовать его как художник. Это, конечно, совсем другое дело, но все равно такое переключение внимания ни к чему.

Темпера была уверена, что, если бы герцог сделал мачехе предложение, она не стала бы флиртовать с графом. Она знала, как любит мачеха великосветское общество и как мечтает стать в нем звездой первой величины.

И от всей души надеялась, что леди Ротли не станет открыто показывать предпочтение, которое она отдает обольстительному графу.

Когда Темпера была ребенком, он казался ей стариком, потому что был почти ровесником ее отца. Но теперь, думая о нем, она припоминала его темные сверкающие глаза на худощавом лице с чертами подлинного патриция. Вспоминала его голос, бархатный и звучный, и еще ей теперь казалось, что он часто смеялся.

«Это как раз то, что нравится мачехе, — думала она, — игристое пенистое шампанское, которому ей придется предпочесть респектабельное английское меню».

Метафора ее позабавила, но она тут же вернулась к мыслям о серьезности своего положения.

Единственная случайность, которую она не предусмотрела в их рискованном предприятии, это возможность, что мачеха впервые в жизни влюбится.

Но именно это и случилось.

Она была влюблена, и единственное, что удерживало ее на стезе добродетели, был прирожденный снобизм.

Все это так беспокоило Темперу, что, вернувшись в свою комнату, она долго стояла в нерешительности, погруженная в путаницу своих мыслей, не в состоянии взять в толк, где находится.

Но наконец она сказала себе, что, если она намерена положить картину на стол герцогу, сейчас для этого самый подходящий момент.

Гости завтракали на террасе.

Еще и часа не прошло, как они сели за стол, а Темпера знала, что ланч длится вдвое, если не втрое, дольше.

Увитая бугенвиллеями терраса была восхитительна. Сидевших гостей защищал от солнца навес. Решетка отгораживала их от лежащей внизу пропасти. Темпере показалось, что терраса напоминает орлиное гнездо, высокое, но надежное и безопасное.

Это был ее шанс, которого она ждала.

Взяв картину, она осторожно спустилась вниз, подумав, что, если она кого-то встретит, лучше всего будет сказать, что она ищет потерянный носовой платок. Гостиная оказалась пуста, и только издали доносились голоса и смех.

Она бросила быстрый взгляд на картины, словно поздоровавшись с ними, как со старыми друзьями.

Вошла в кабинет герцога и, к своему облегчению, никого там не застала.

Она положила картину на стол, чувствуя себя так, будто сделала безвозвратный шаг к чему-то совершенно новому, повела себя так, как никогда раньше.

Она не повторит прежних ошибок, и больше нельзя выходить из дома ночью, она ни за что не рискнет еще раз встретиться с герцогом при лунном свете.

Это опасно не только для их с мачехой планов, но и для нее самой.

Она не стала копаться в причинах этого предчувствия: в глубине души она знала, в чем дело, но не решалась признаться даже себе самой.

На столе лежал огромный бювар с серебряными уголками и монограммой герцога на обложке, тоже из серебра.

Чернильница выглядела очень красиво. У Темперы не было сомнений, что она сделана еще при Карле Втором и представляет собой большую редкость.

Какое-то время Темпера рассматривала ее, прежде чем прислонить к ней свою картину. А потом, повинуясь непреодолимому порыву, она подняла взгляд на ангела Леонардо да Винчи.

Кто бы ни был автором копии, она была выполнена мастерски. Темпера была уверена, что художник копировал свою картину с оригинала в Лувре, а не с варианта, что хранится в Национальной галерее.

— Неужели я на него похожа? — спросила она себя.

Нежное, тонкое лицо ангела настолько запечатлелось в ее сознании, что стало ей знакомо так же, как ее собственное отражение в зеркале.

А что думает об этом герцог?

Темпера сказала себе, что, если бы он заметил в ней сходство с ангелом, которого видит перед собой каждый раз, когда садится за письмо, он бы наверняка упомянул об этом.

Прошлой ночью они были так близки, что она почти могла читать его мысли, и он тоже понимал все, что она хотела выразить. Когда они заговорили о картинах в его кабинете, он мог бы сказать, что ее лицо напоминает ему какой-то образ Леонардо да Винчи, написанный четыреста двадцать один год назад.

«Быть может, это придет ему на ум потом», — подумала Темпера и тут же испугалась скрытого смысла собственного предположения.

Она направилась к двери, но не устояла и задержалась, чтобы еще раз взглянуть на «Мадонну в храме».

«Она выделяется среди других сокровищ в этой комнате, — подумала Темпера, — как редкий алмаз».

Взгляд ее задержался на одеянии Мадонны, на венце на ее голове, сияющем в солнечном свете, проникавшем сквозь готические окна храма. И вдруг Темпера замерла на месте.

Она всмотрелась в картину, шагнула ближе и всмотрелась еще пристальнее.

Она закрыла глаза, сморгнула и повернулась чуть-чуть влево, чтобы посмотреть под другим углом зрения.

Что-то тут было странное, чего она раньше не замечала, — или она просто забыла?

Темпера никак не могла понять, в чем дело, но картина выглядела по-другому.

Она сказала себе, что это ей только кажется. Картина, конечно, была все та же, какую она увидела в первый раз, когда та так взволновала ее, как самое прекрасное творение из всех, какие она только видела.

Но теперь картина не вызывала у нее такого чувства. Не говорила с ней. Ее дух не затрагивал в ней ни одной струны.

Что случилось? В чем дело?

Темпера сняла картину с крючка и поднесла к окну. Несколько минут она вглядывалась в нее, а потом повернула обратной стороной.

И тут без всяких видимых доказательств на основании одного лишь глубокого убеждения она поняла, что перед ней подделка.

Пройдя под аркой калитки, Темпера вышла за ворота и, свернув с дороги, пошла по узенькой, извивающейся тропинке, ведущей в долину.

Миновав оливковую рощу и оказавшись там, где ее уже невозможно было увидеть из замка, она села на траву.

В любое другое время ее очаровали бы лиловые гиацинты, желтые и красные жонкили и дикие анемоны. Но сейчас она сидела, прислонившись к стволу старого оливкового дерева, погруженная во мрак собственных мыслей.

Словно после долгого пути по солнечной долине перед ней разверзлась пропасть, которую она не могла ни пересечь, ни обойти.

У нее не оставалось сомнений в том, что произошло на самом деле, словно кто-то ясно сказал ей, что подлинник «Мадонны в храме» заменили подделкой.

Не было также и никаких сомнений в том, кто именно это сделал. Зачем бы еще лорду Юстасу вставать в такую рань? Что ему делать в кабинете герцога? Зачем он там оказался?

Теперь Темпера поняла, что он стоял перед картиной. Он только что повесил подделку на место оригинала и отступил, чтобы оценить эффект.

Войди она в гостиную несколькими минутами раньше, она ничего бы не увидела. Даже узнав подделку, она бы не догадалась, кто мог бы украсть оригинал.