Темпера вспомнила про ангела, на которого, по словам отца, она похожа. Ведь картина висит прямо напротив письменного стола герцога.

А вдруг он тоже заметит сходство?

Но она тут же возразила себе, что это было бы уже совсем невероятно.

Разве станет он присматриваться к ней, чтобы сравнить ее с образом на картине одного из величайших художников?

Ее лицо внезапно осветила улыбка.

— Ты права, матушка. Я делаю из мухи слона. Отнесись равнодушно ко всему, что бы ни сказал тебе герцог. А вот что я тебе еще хотела сказать…

— Граф делал мне прелестные комплименты, — мечтательным тоном прервала ее леди Ротли, и Темпера поняла, что мачеха ее не слушает.

— Я всегда считала, что у итальянцев обворожительные манеры, — продолжала та, — но даже самая откровенная лесть звучит у них, как голос сердца.

— Да выслушай же меня, матушка! Я хочу рассказать тебе о картине, которую ты могла бы упомянуть в разговоре с герцогом. Это работа ван Эйка, я уверена, ты запомнишь эту фамилию. Это замечательное полотно, настоящее совершенство!

— Именно так граф назвал меня. «Вы — совершенство! — сказал он. — Воплощение солнечного света!»

Темпера сделала еще одну попытку.

— Ты меня совсем не слушаешь, матушка.

Леди Ротли встала.

— Я ничего не хочу слушать, Темпера. Я устала, и у меня болит голова. Расскажешь мне о картине в другой раз.

— Но лучше бы ты поговорила о ней с герцогом сегодня за ужином.

— Мы здесь не ужинаем. Мы ужинаем в Монте-Карло, у принцессы Плесской. Как я поняла из слов леди Холкомб, там будет только избранный круг, и я должна надеть свое лучшее платье.

Темпера прекратила напрасные попытки поговорить с мачехой.

«Может быть, завтра это удастся лучше», — подумала она и принялась помогать леди Ротли раздеться, чтобы та могла прилечь перед ужином.

Поужинав сама, Темпера вернулась к себе в комнату и, достав краски, стала доканчивать картину, которую начала в саду.

Розы уже на ней были, как и очертания лилий. Остальные цветы она к счастью, обнаружила в вазах в комнате мачехи. Одну вазу она принесла к себе, поставила на туалетный столик и, присев на кровать, стала пытаться передать на холсте их форму и цвет.

Она понимала, почему герцог удивился, что она не взялась писать пейзаж, но ей как-то особенно нравились цветы.

Один из ее учителей всегда поощрял ее писать именно цветы, а не портреты или пейзажи.

Она полагала, что он считал, что цветы более подходящий объект для женщины, но Темпера любила цветы просто так.

В спальне ее матери висело несколько из ее ранних работ.

— Эти наверняка можно продать, — сказала мачеха, когда они снимали картины со стен после смерти отца.

— Боюсь, не получится, — возразила Темпера. — К тому же в скором времени они могут оказаться единственным украшением, какое мы сможем себе позволить.

— Мне кажется, что они очень миленькие, — сказала леди Ротли, явно с намерением поддержать падчерицу, — гораздо красивее, чем некоторые из тех картин, что висели у твоего отца.

Темпера засмеялась и поцеловала ее, но восприняла ее слова не как комплимент, но как свидетельство ее невежества.

И вот она смотрела на свою картину и вспоминала, как восхищался ею герцог.

«Это была простая вежливость с его стороны», — сказала она себе. Но у него ведь не было никаких оснований обращаться так изысканно вежливо с какой-то непримечательной особой, даже до того, как он узнал, что она всего лишь горничная.

«Может быть, мне удастся даже немного подзаработать этим, когда вернемся в Лондон», — подумалось ей.

И тут она поймала себя на том, что уже смирилась с крушением надежд леди Ротли.

«Мачеха достаточно хороша для герцога, — продолжала она размышлять. — Беда лишь в том, что он слишком умен, и ему нужна женщина, с которой он мог бы поговорить на интересные темы».

Но, возможно, она рассуждает чересчур пессимистично. Ведь и отец был очень умен, однако же был счастлив со своей второй женой.

Он обращался с ней, как с ребенком Он, несомненно, восхищался ее красотой, но Темпера чувствовала, что, любуясь ею, он пропускает мимо ушей все, что она говорит.

Около полуночи Темпера закончила картину и по опустевшим коридорам, в тишине, прошла в комнату мачехи.

— Я буду дожидаться тебя, — сказала она ей перед отъездом — Все остальные камеристки ждут своих хозяек, и они пришли бы в ужас, если бы я не стала этого делать.

— Я готова зайти к тебе и разбудить, чтобы ты помогла мне раздеться, как у нас заведено, — сказала леди Ротли. — Или могу нарочно громко заговорить в коридоре, чтобы ты услышала, что мы вернулись. Но знаешь что, Темпера, лучше тебе лечь и поспать в моей постели до моего возвращения.

— Если бы меня кто-нибудь увидел, он бы в обморок упал от такого зрелища.

— Запри дверь, — возразила леди Ротли. — Когда вернусь, я тихонько постучу.

Темпера поцеловала ее.

— Ты так добра и внимательна ко мне, матушка.

— А как же иначе? Ты сама так добра ко мне, Темпера, и ты только что сказала, что я прекрасно выгляжу. Но это все потому, что ты так ловко меня причесала.

Леди Ротли и в самом деле выглядела великолепно, подлинная тициановская богиня.

— Желаю приятно провести время, — сказала ей Темпера — И не забывай — все внимание герцогу!

— Если там окажется граф, будет трудно не слушать его комплименты, — поддразнила ее леди Ротли. Но увидев выражение лица Темперы, поскорее добавила: — Не волнуйся. Я отлично помню, что я — наживка, а герцог — рыбка, которую мы хотим поймать. И ему от меня не ускользнуть!

Она засмеялась и, подхватив атласную сумочку, куда Темпера не положила денег, спустилась вниз.

Будучи встревожена — очень встревожена, как она призналась самой себе, — Темпера не стала ложиться в постель, а подошла к окну.

В небе появился месяц, и звезды отражались на неподвижной морской глади.

Зрелище было настолько прекрасное, что ее удивило, почему тысячи художников не стремятся запечатлеть это на полотне.

Внизу светились огоньки деревушки Балье. Правее, совсем далеко, в Вильфранш, мерцали огни судов и яхт в порту. «Как все это прекрасно, как мирно и тихо, — думала Темпера — Какое значение, по сравнению с этим, имеют мои глупые мелкие проблемы! Наверняка они разрешатся как-нибудь сами собой».

Она долго стояла у окна, глядя на море.

Когда она затем легла в постель, ей показалось, что прохладная успокаивающая рука опустилась ей на лоб, и она мгновенно погрузилась в сон.

На следующее утро, завтракая с двумя другими камеристками, Темпера слушала их жалобы по поводу позднего возвращения хозяек.

— Всегда так, когда мы на юге, — ворчливо сказала мисс Бриггс — Я подумываю сказать ее милости, что, если так и дальше пойдет, я поищу себе другое место.

И мисс Смит, и Темпера хорошо понимали, насколько это маловероятно: мисс Бриггс служила у леди Холкомб двенадцать лет и, несомненно, была привязана к ней.

И все-таки Темпера им сочувствовала. Она не сомневалась, что ни одна не нарушила бы столь вопиющим образом все приличия, улегшись в хозяйскую постель.

Прошлой ночью, услышав голоса на лестнице, Темпера проснулась и дожидалась леди Ротли у открытой двери.

Когда мачеха обернулась, чтобы попрощаться с леди Холкомб и леди Барнард, Темпера мельком увидела задержавшихся в холле джентльменов.

Герцога можно было узнать сразу. Он был выше всех гостей и отличался от них уверенными манерами.

Но тут леди Ротли вошла к себе, и Темпера больше не могла его видеть.

Утро уже подходило к концу, когда она снова появилась в спальне мачехи. Леди Ротли выглядела сонной, но явно была вне себя от своих успехов накануне.

— Десятки мужчин просто осаждали меня со своими комплиментами, — сказала она. — Скажу без ложной скромности, Темпера, я произвела сенсацию!

— Я счастлива, дорогая, но ешь, пожалуйста, пока завтрак не остыл. Повара шокировало, что дамы потребовали английский завтрак, хотя он уже привык готовить его для джентльменов.