– Байрамгуль, – подсказал Эшши-бай.
– Эшши и ты, Аннамет, объясни своей красавице, пусть забирает с собой половину всех отар, верблюдов. Когда они не понадобятся, убьет. Тихо, без шума. Лучше в пропасть сбросить…
Чуть набычившись, Джунаид-хан взглянул поверх очков на ишана Ханоу.
– Вторую группу поведет наш уважаемый ишан-ага… Вы, ишан-ага, отберете лучших нукеров и погоните с собой вторую половину отар. Ваш путь совсем безопасен, перевал у Барсовой скалы, восточнее Душаха. Если верить карте Хачли, там пограничники вовсе не ждут…
– Это точно, отец, – подтвердил Эшши-бай. – В прошлый раз я сам уходил по Барсовому перевалу… Я объясню ишан-ага, как это лучше сделать.
– Сам буду с третьей группой. – Джунаид-хан снова взглянул на карту и, поводив по ней пальцем, добавил: – Со мной все, кто сидит здесь. За исключением ишан-ага и Байрамгуль. Пойдем налегке, на одних конях. Прорвемся, если Аллаху будет угодно, вблизи Конгура, по берегу Алтыяба, у трех черных валунов, что возле Куланового ущелья.
– Там же погранзастава, отец, – вырвалось у Эшши-бая. – Дорога ведет прямо к пограничникам…
– Что делать? Кому-то надо умирать… Мы воины, отобьемся. Не посылать же на гибель уважаемого ишан-ага!
Эшши-бай осекся, смекнул: скот свяжет обе группы по рукам и ногам. А третья группа вольна как птица, ее ничто не обременит. Не иначе отец что-то замыслил. Не будет же он ради этого ханжи в чалме и паршивых овец жертвовать собою, рисковать жизнью сыновей. На первый случай в хорджунах запасных коней есть кое-какое золотишко… Но это толика того, что хан загодя успел переправить за кордон…
– Мой господин! – взмолился Курре. Сидевшие не сразу узнали его голос – так жалобно он прозвучал. – Позвольте мне пойти с ишан-ага…
За всю долгую, верную службу хану Курре впервые осмелился выразить свое желание, поднял глаза на своего хозяина. Мохнатая лисья шапка, такая же рыжая, как и борода басмаческого предводителя, подчеркивала его широкие скулы.
– Ты что, Курре, трусишь? – Джунаид-хан прекрасно знал, что сейчас юзбаш дрожал не за жизнь, а за своих овец в отаре. – Ишан-ага не хуже твоего приглядит за отарой. Там его овец немало… Он дорожит ими не меньше твоего. Не жадничай, Курре! Выберемся из пекла живыми, даст Аллах, я вознагражу тебя! Всех озолочу. Золота у меня и на ваших правнуков хватит.
Мягко стелил Джунаид-хан. От этих людей сейчас зависела его жизнь, его спасение. А Курре был особенно нужен – силен, вынослив, меткий стрелок и, главное, предан как собака.
– Послушай моего доброго совета, Курре, – голос Джунаид-хана задребезжал расстроенной струной дутара. – Или ты к чекистам задумал переметнуться? То-то на колодце Кырк Гулач ты с Таганом и его сыном Аширом миловался… О чем ты тогда шептался? Помилование зарабатывал?!
– Я не шептался с ним, мой господин. – Душа Курре ушла в пятки: «Донесли, змеи! Ведь убьет, не моргнет… Вот Непес зенки вылупил, ждет знака». – Встретились мы случайно. Я все отворачивался от него, держался подальше, а он признал меня, заговорил… Люди наши разговор весь слышали…
– Да, люди слышали!
– Моя совесть перед вами чиста, мой тагсыр, – Курре сник, голос его дрожал. – Я пойду с вами… Готов хоть на край света.
– Так-то оно лучше, Курре, – Джунаид-хан устало прикрыл веки. Голос его звучал вкрадчиво, даже ласково. Нуры, переживавший за отца, облегченно вздохнул.
Джунаид-хан оставался верным себе до конца. Всем своим существом был убежден, что миром правят лишь сила и страх. Только они повелевают поступками людей, меняют судьбы народов… Чувство долга? Перед кем? Джунаид-хан никому не должен, наоборот, воины обязаны ему… Он их повел за собой, дал им власть над толпой, обогатил… Долг? Джунаид-хан признавал лишь чувство долга перед самим собою, своими наследниками. Сохранить свою жизнь, своих детей, выжить любой ценой, пускай даже придется шагать по чужим трупам. На то они чужие. Совесть? Это такой же товар – продается и покупается.
Державший в страхе всех, кто соприкасался с ним, Джунаид в порыве откровенности иногда говорил своим приближенным: «Над туркменом надо стоять с семижильной камчой или с маузером. Чванливого хлестать, а непокорного стрелять. Хочешь видеть его покладистым – держи полуголодным… Насытится – ожиреет. Разжиревший ишак бесится – хозяина лягает. В аду, говорят, над всеми котлами, в которых кипят грешники, стоят шайтаны с вилами, они не дают выбраться наружу никому, спихивают обратно… Над котлом, где варятся туркмены, шайтана не увидишь. Как только один из несчастных уцепится за край казана, чтобы выкарабкаться оттуда, его за ноги свои же братья тащат вниз… Нет, мол, не уйдешь! Нам плохо, пускай и тебе будет плохо! Зная мерзкую натуру туркмен, Аллах у котла охраны не выставил. Туркмены – бараны. Да-да, стадо баранов! Им нужен вожак, сильный вожак. Они боятся сильного, признают только силу. Если туркмен не боится, не уважит… Ни один народ не кричит о себе: туркмен! Я – турок! Отчего это? От скудоумия и чванливости… Жаль, что я родился туркменом. Жаль!»
От острого взгляда Джунаид-хана не ускользнула тень беспокойства на лице ишана.
– Не подобает в моем сане за отарой бегать, – ишан от волнения стал поправлять и без того аккуратно уложенную чалму. – Лучше, если я буду с вами, Джунаид-хан…
– Вам, ишан-ага, овцам курдюки крутить не придется. – Джунаид-хан по привычке вглядывался в холеное лицо Ханоу. – У вас под рукой будут десять лучших, как огонь, джигитов. Мало – я пошлю с вами моего Непеса…
Ишан заерзал на месте, словно сидел на горячем тамдыре. Почему Джунаид-хан не берет с собой служителя Аллаха? Паук каракурт, чувствуя свою гибель, жалит смертельно… Хан посылает ишана на верную смерть. Какая в том ему выгода? Ведь Кейли еще жив, и если они удачно перейдут границу, то Джунаиду придется держать ответ перед бледнолицым англичанином за гибель духовника… Ишан, хорошо знавший хищную натуру басмаческого главаря, смутно подозревал, что план перехода границы, предлагаемый ханом, для одних означал смерть, а для самого Джунаида должен быть спасением. Джунаид без корысти и пальцем не пошевельнет. Но зачем хан по доброй воле лезет в зубы самому шайтану? Разве жить надоело?
Хитрый Джунаид, назначая ишана главой группы, рассчитывал избавиться от лишней обузы, от обленившегося служителя Аллаха, не умевшего даже стрелять… О втором замысле никто, кроме самого хана, пока еще не знал.
– Спасибо, Джунаид-хан, – торопливо проговорил ишан. – Я обойдусь без Непеса. Не хочу лишать тебя незаменимого слуги…
Хан довольно улыбнулся, медленно обвел всех взглядом. Увидев, что с губ Нуры был готов сорваться вопрос, ласково спросил:
– Ты, Нуры, что-то хочешь сказать?
– Простите мою дерзость, мой господин. – Нуры смущенно шмыгнул носом. – Позвольте мне съездить в Конгур. Обстановку разведаю и, если будет на то ваше благословение, жену прихвачу. Связывать вашу группу не буду – если позволите, пройду в другом месте…
– Еще что вздумал?! – возмутился Эшши-бай и вопросительно взглянул на отца. Тот загадочно улыбался. Эшши-бай, вскочивший с места, сел.
– Коза – о своей шкуре, а мясник – о ее сале, – бесстрастным тоном заметил Джунаид-хан, уже решивший, что не стоит отказывать в просьбе Нуры. Не время настраивать против себя отца и сына. Нуры сжег за собой все мосты, и отступать ему некуда… А хану и его сыновьям он еще сослужит верную службу. – Каждому свое. Дело молодое… Пускай возьмет жену, Айгуль нашим коням ноги не свяжет.
Поздней ночью Нуры проснулся от легкого толчка в плечо. Над ним, прижав палец к губам, склонился Эшши-бай. Он кивал головой, показывая на дверь.
Нуры сел, бестолково уставился на Эшши сонными глазами, огляделся вокруг. Место, где лежал Сапар, пустовало. Не было и Непеса. Сбоку посапывал отец. Нуры встал, крадучись по-кошачьи, перешагнул через разметавшегося во сне ишана, бесшумно вышел и следом за Эшши-баем юркнул в ханскую юрту.
Джунаид-хан не спал – окруженный сыновьями, Непесом и Сапаром, он сидел на ковре, задумчиво взирая на догорающие в очаге уголья саксаула. Увидев Нуры, улыбнулся.
