– Что это за полуночники наведывались?
– Поди сюда, доченька!
Бостан, позевывая, подошла к матери и, увидев разложенные на полу вещи, присела на корточки.
– Откуда это, мама? Чье?
– Ашир прислал, доченька… Он стал большим начальником, советская власть платит ему золотом… Вот, смотри!
– Ашир сам приехал?
– Нет, доченька, говорю же – прислал. Ночью приходили трое… Ты спала. Впотьмах да и сослепу не разобрала, кто. Сказали – друзья Ашира из Ашхабада, проездом в Бахарден, торопились больно… Я вначале засомневалась… Да червонцы вот в платок Ашира завязаны. Это ж твой узор, Бостан?
– Да, мама, – раздумчиво произнесла девушка. – Как не узнать? Сама вышивала… Но с чего Ашир дорогих вещей накупил, когда у нас простых-то нету… На Ашира не похоже. Тут что-то не так, мама!
– Богатство нам и не снилось, – Огульгерек кротко улыбнулась и стала чем-то похожа на сына. Ее морщинистое лицо разгладилось, помолодело. – С таким добром и не уснешь… Вон почему баям-то не спится: за деньги, за отары, за ковры дрожат.
Собрав шелковую ткань, бусы, платья, Огульгерек запихала их в порожний мешок, запрятала туда же деньги и, вцепившись костлявыми пальцами в поклажу, отволокла ее в дальний угол мазанки, прикрыла старой кошмой. Приедет Ашир, пускай сам разбирается. Не прикоснулась она и к чувалу с зерном, хотя в доме не набралось бы и наперстка пшеничной муки. Дай, Аллах, здоровья Ашир-джану, не перевелся пока ячменный чурек, мать с дочерью с голоду не помрут.
А темные тени уже кружили в эту ночь вблизи новой мазанки, где поселился Нуры Курреев с женой Айгуль и с маленьким сынишкой. Не прошло и года, а молодое семейство обзавелось хозяйством, у Нуры есть уже овцы, участок поливной земли. Зная особое расположение к Нуры ашхабадского командира взвода Ашира, а также его друга Мовляма, секретарь партийной организации Игам Бегматов здорово помог молодоженам, когда те строили себе мазанку; Бегматов сам месил глину, ставил столбы, помогал накрывать крышу… А Марина готовила мужчинам еду, ходила за водой, стараясь освободить от забот Айгуль, которая была на сносях.
Нуры, получив надел хорошей земли, пай воды, подрабатывал еще на бывшей байской водяной мельнице, принадлежавшей теперь коммуне. Жизнь шла своим чередом – поле, мельница, дом, семья. Басмаческие скитания казались тяжелым сном, и Нуры стал постепенно забывать о них. Вечерами его встречала Айгуль; сынишка был такой крохотный и прелестный, что Нуры души в нем не чаял. Худо-бедно, но в доме не переводился хлеб, сахар, чай, почти каждый день Айгуль готовила то мясной суп, то густо наперченную лапшу с кислым молоком. Нуры втягивался в работу, в нем гасла зависть к Хырслану, или ему так казалось, что она гасла… Нуры стал уже спокойно спать по ночам, не подозревая, что вокруг его жилья бродят какие-то призраки. Он почти забыл о своей службе телохранителем хана, голоса сердитых юзбашей, крики разъяренного Джунаида… Но не забыли о Нуры сыновья хана.
Пригасив лампу, вслушиваясь в сладкое посапывание жены и сына, спавших в передней комнате, Нуры хотел лечь и вдруг услышал: за стеной что-то завозилось. Приподняв голову, он прислушался. Все стихло. Однако беспокойство уже разбередило душу… Нуры попытался сомкнуть глаза, а в голову лезли мысли… Слава Аллаху, Айгуль спит спокойно, как мышонок. Бедняжке доставалось каждый день: она вставала чуть свет, пекла чуреки, кипятила чай, хлопотала по дому, возилась с малышом, кормила Нуры… А когда муж уходил в поле, она, оставив сынишку на попечение матери Мовляма, бежала следом, трудилась наравне с Нуры. Возвращались они иногда вместе, и жена разжигала огонь в очаге, готовила ужин.
«Ох, каторга», – думал Нуры. Ради чего он столько лет мыкался по Каракумам в отряде Джунаид-хана? Чтобы опять возиться жуком в навозе, ходить, как предки, за сохой, глотать пыль, давясь потом, чтобы убиваться самому и требовать того же от любимой жены? И все за кусок хлеба, за ложку чорбы-супа? Нуры было жалко оставленных в пустыне овец… Удирая от Джунаид-хана, он не мог их гнать в аул. Если бы отары были здесь, то теперь не обойтись бы без батрака. А что Хырслан? Он же не семи пядей во лбу! Но Нуры помнит ту далекую ночь у колодца Палчыклы, где ханский юзбаш с десятком нукеров захватил караван с коврами, каракулем из Хивы. Нет, Хырслан не отправил богатство в лагерь Джунаид-хана, а переправил за кордон, в Кумушгалу… Поэтому, говорят, он и отгрохал себе в городе дворец, окружил себя слугами, торгует с Афганистаном, открыл духаны… И жену Джемал уволок с собой. А он, Нуры, первый телохранитель самого Джунаид-хана, заглядывает в глаза какому-то недоноску Агали Ханлару, стелется перед Аширом, который получил власть и ходит у большевиков в командирах. «Почему Хырслан, а не я?» Почему Ашир, а не он, не Нуры? Живут, умея ловчить, для себя живут… Неужели он, Нуры, такой уж балбес… И, сравнивая себя с Хырсланом и Аширом, с сыновьями хана, он кипел бессильной злобой…
Вспомнились беседы, рассуждения Джунаида; Нуры часто видел, как мелочен и труслив хан, как он трясется перед каждой стычкой с большевиками… Почему? Не на того коня ставит Джунаид-хан! На англичан… Это же вчерашний день… Германия – вот сила! Недаром Гуламхайдар, этот хитрый торговец, день и ночь бредит немцами. Неужели Джунаид-хан не понимает, что надо быстро переметываться к немцам?! Трус… Не ханом он родился, а хитростью пробился в ханы. Разве не может он, Нуры, управлять так, как Джунаид? Ха-ха… Лучше хана! Курреев знал, что сыновья хана завидуют ему, его отчаянной смелости, изворотливости, сметливости… Сам Джунаид-хан говорил: «Ты, Нуры, бестия, умен, быть тебе моим министром. Только грамоты не хватает. Подучился бы малость у ишана…» И сейчас Курреев почти ежедневно ходит в ликбез. Никто не знает, с каким остервенением постигает он азы письменности. А Нуры задыхается от ярости, когда чувствует в себе какую-то ущербность. О, если бы он мог убить, растерзать в себе одного из двух людей, которые поселились в его теле, он прикончил бы того, который родился дайханином (пусть будет проклят тот час!) и не может вырваться из заколдованного круга…
Ох, тяжело… «Уснуть, поскорее уснуть и забыться», – приказывал себе Нуры, пряча голову под одеяло, но ему вспоминалась беседа с Аширом Тагановым… Они оба увидели на стене мазанки паука, который полз, расставляя клешни. Гадкий членистоногий каракурт. Заметив приближение Ашира, он выставил вперед хвост, как бы занял оборонительную позу, готовый нанести жалом смертоносный укол. Ашир смахнул его волосяной веревкой на пол. «Ты знаешь, Нуры, сколько лет существует на земле этот черный паучок? Триста миллионов лет». Ашир явно хвалился перед Нуры своей ученостью. Нуры и без него было известно, что каракурт убивает верблюда, не всегда после его укуса выживает человек… «Он кичился передо мной своими знаниями», – думал Нуры. Триста миллионов лет… Человека, мол, еще не существовало. Даже обезьяны еще не бегали по земле и не лазали по веткам, а каракурт уже жил и был таким, какой сейчас. Он обладает особой способностью выживать в любых условиях. Человек встал на землю, в мозгу у него забились мысли… А каракурт обходится без них. Неужели он глупый? Если он способен выжить в любых условиях, то он не дурак. Вот бы так и Нуры приспособиться к жизни, никого не бояться, а чтоб тебя все страшились!..
Нуры опять вздрогнул: кто-то ходил за стенами мазанки. Кому вздумалось тут разгуливать? Приподняв голову, Нуры долго, затаив дыхание, ждал повторных шагов… Их не было. Жалея Айгуль, Нуры, несмотря на издевки аульных обывателей, ходил по воду к Алтыябу, носил тяжелые ведра с водой на виду всего Конгура. Это приспособление к условиям? Аульчане привыкли к утренним походам Нуры, перестали насмехаться, что он занимается бабьим делом.
Сон затягивал пленкой сознание Нуры, когда в овчарне беспокойно заметались овцы. Сдурели! Может, шакал приблудился! Рассерженный, что ему не дают уснуть, Нуры встал с постели. На овец у зверя силенок не хватит, думал он, да напугает их до смерти, разнесут они загородку и умчатся в ночь, ищи их потом… Накинув старый чекмен на исподнюю рубаху, Нуры вышел во двор, заглянул в овчарню, обошел ее вокруг – никого. У высокого стога колючки, приваленного к овчарне, мелькнула тень. Нуры пожалел, что вышел без оружия. Может, померещилось? Не успел подумать, даже напугаться, как его окружили трое. Нуры почувствовал на спине дуло револьвера. Тот, кто стоял перед ним, приложил палец к губам.
