Пео фыркнул:
– Не думаю. Вряд ли ей когда-нибудь доводилось видеть столь странно одетого, мокрого и грязного молодого человека.
Ланс снова нахмурился.
– Не горюйте, сэр. В следующий раз вы явитесь к ней как настоящий английский джентльмен, со шпагой на боку, галантно испрашивая прощение за ту нелепую историю у ручья...
Такой вариант несколько утешил Ланса. Какое-то время его мысли были заняты только им, а потом он сменил тему:
– Окружной шериф... Забыл, как там зовут этого сукина сына?
– Шериф Бертон, сэр.
– Да, верно, Бертон. Что он хочет от меня?
– Вы сбросили его с лошади, сэр, когда он приехал выяснять подробности вашей стычки с людьми Форка в той таверне... К тому же он вел себя вызывающе.
– Да. Он напился, а когда достал пистолет и стал угрожать мне, я выбил его из седла...
– Именно так, сэр. На вашем месте, сэр, я поступил бы точно также.
– Было ли это оскорблением должностного лица, Пео?
– Да, сэр. Он хотел отвезти вас в магистрат на допрос по поводу происшествия в «Старом колесе», где мы отбили пять шпаг.
– Теперь вспомнил. Мне бы сразу следовало явиться к губернатору и заручиться его прощением. Отец, конечно, пришел бы в ярость.
– Возможно, он уже заплатил необходимый штраф.
– Никогда! Он скорее сам сбросит добрейшего Бертона в грязь, но не заплатит ни гроша. И уж конечно не пойдет к губернатору. Ты же знаешь, он не очень-то жалует Его Превосходительство.
Пео сплюнул.
– Как и многие другие, сэр, как и многие другие... Его Превосходительство уже совсем не тот, каким был в пятьдесят шестом году, когда привел нас в эти леса. Он заболел богатством...
Около мили они ехали молча. Ланс вновь предался мечтам. Надо в ближайшее время навестить портного в Тайндоллс-Поинт. Он докажет ей, что английская одежда сидит на нем не хуже, чем на ком-либо другом. Он отыщет ее, и она поймет: не такой уж он и дикарь.
Во время традиционного осеннего приема в своем частном владении «Грин-Спринг» неподалеку от Джеймстауна, губернатор Беркли, казалось, забывал о симпатиях и антипатиях. Изо всех восточных округов съезжались гости, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение и отпраздновать вместе с ним окончание очередного сева.
Спешившись и привязывая свою лошадь к столбу на конном дворе, Ланс услышал обрывки фраз, долетавшие до него из сада, где толпились приглашенные:
– ...и готова поклясться, что это был джентльмен в одежде индейца,– говорил высокий женский голос.
– Бедняжка Истер! – ответил ему другой.
Уши Ланса вспыхнули и он поспешно направился к дому, но прежде чем он достиг двери восточного крыла, высокий голос произнес:
– О да! Она в ужасном состоянии!
Ланс вошел в переднюю. Истер. Истер Уокер. В ужасном состоянии? Что они имели в виду?
Он рассеянно передал негру-слуге плащ и шляпу и стал подниматься по лестнице, освещенной сотнями свечей. Из огромного зеркала навстречу ему двигалось его отражение. Ланс задержался перед ним, отметив про себя, что уж сегодня он никак не похож на дикаря.
На нем был серебристый камзол тонкого сукна с шелковистой отделкой и парчовыми обшлагами, сорочка голландского полотна с кружевным воротником, а на перевязи, изукрашенной красными арабесками, висела парадная шпага, подарок Карла II сэру Мэтью Клейборну. На черных башмаках всеми цветами радуги сверкали итальянские серебряные пряжки, усыпанные драгоценными камнями.
Завершал наряд новый, завитый по последней английской моде угольно-черный парик, купленный Лансом три дня назад у капитана корабля, приплывшего из Ливерпуля.
Европейская одежда совершенно преобразила Ланса. Это уже не был охотник, житель диких лесов. Перед зеркалом стоял молодой человек, некогда бывший виночерпием при дворе Екатерины Браганса и Карла Стюарта.
Поправив перевязь и одернув камзол, Ланс вошел в залу... и застыл на пороге. Перед каминным экраном, под руку с Эдом Уокером, озаренная ярким светом свечей, стояла она, девушка с пристани Арчерз-Хоуп, и весело смеялась шуткам роящихся вокруг нее мужчин.
Ее голубые глаза, чуть тронутая загаром кожа и золотистые волосы были такими же, как запечатлела его память, но сейчас, в своем вечернем платье из великолепного пурпурного атласа, оживленно беседующая с приятелями девушка, казалась существом из другого мира.
Она взглянула на него со спокойным любопытством, но не улыбнулась, когда ее брат поспешил навстречу вновь прибывшему.
– Ланс Клейборн! Где ты пропадал!
Смущенный Ланс пробормотал в ответ что-то невнятное, однако отвешенный им галантный поклон мог удовлетворить самому придирчивому вкусу. Когда он поцеловал ее узкую теплую руку, кровь сотнями тамтамов стучала ему в барабанные перепонки. Но, подняв голову, Ланс с отчаянием понял по ее глазам, что она не узнала его, более того, в них мелькнуло холодное, осуждающее выражение.
– Вы... знаменитая личность, мастер Клейборн,– только и произнесла она, едва не сказав «печально знаменитая».
Ланс проронил дежурное «вы очень любезны» и отошел в сторону, нервно теребя край перевязи. Он был раздавлен. Потребовалось некоторое время, прежде чем его ум заработал спокойно. А почему, собственно, она должна была узнать его? Почему должна радоваться, видя его вновь? Сейчас он похож на того грязнулю-спасителя не более, чем удод на выпь. На пристани Арчерз-Хоуп был полуголый обросший дикарь в кожаных крагах, а здесь, на приеме, он ничем не выделялся среди еще двух дюжин щегольски одетых молодых кавалеров... Парик делает его старше своих лет, и одно это могло оказаться вполне достаточным, чтобы она не узнала его.
– Я много слышала о вас, мастер Клейборн,– снова заговорила девушка, и в голосе ее послышался прежний холодок.
– Но вы довольно долго жили в Лондоне,– едва выговорил Ланс.
Они обменялись еще несколькими фразами обычной светской беседы двух незнакомых людей: она – спокойно и безо всякого видимого интереса, он же – безнадежно пытаясь воспользоваться случаем и вызвать в ее памяти некие воспоминания... Но напрасно. Она видела в Лансе лишь очередного молодого дворянчика-забияку с дурной репутацией, нового возможного воздыхателя, которого следует держать на расстоянии, иначе он может стать навязчивым. И она продолжала улыбаться другим, не обращая на него почти никакого внимания.
Эд Уокер, мучимый любопытством, принялся расспрашивать Ланса о его встрече с шерифом три месяца назад:
– Так чем же все кончилось, Ланс? Мне говорили, ты... сбежал?
Ланс нахмурился и предложил было сменить тему разговора, но окружившая их молодежь, также заинтригованная всей этой историей, решительно настаивала. Юноша с досадой пожал плечами и ответил:
– Не думал, что меня считают беглецом.
– Шериф так считает,– продолжал поддразнивать его Эд Уокер.– По его словам, ты прихватил свои пять шпаг и удрал в Каролину.
В отчаянии Ланс обратился к девушке:
– Дело в том, что шериф был пьян и очень груб. Надеюсь, вы не станете судить меня слишком строго за это нелепое приключение...
Она промолчала.
Лансу вдруг захотелось все объяснить, но он заметил, что девушка явно скучает: подозвав Тома Хэнсфорда и еще одного своего ухажера, она стала о чем-то их расспрашивать, как бы давая понять, что не желает бесконечно обсуждать банальную драку.
Тяжело вздохнув, Ланс оставил их. Новая встреча с Истер оказалась еще более драматичной, чем на Арчерз-Хоуп. Где-то в самой глубине его существа зародилось и болезненно запульсировало некое неприятное чувство. Ему казалось, что сердце упало в желудок и медленно умирает там. Плечи сотрясала мелкая противная дрожь. Достав носовой платок и отерев им лоб, Ланс с удивлением обнаружил, что батист насквозь промок. Ноги еле двигались. Ему стоило нечеловеческих усилий унять дрожь в коленях, когда он отвешивал приветственные поклоны леди Беркли, Его Превосходительству и членам Совета колонии.
Никогда еще коварные стрелы Купидона не ранили его так глубоко. Ему была знакома страсть, он знал и ценил красоту, но оказался совершенно не готов к той странной смеси нежности, любопытства, желания, печали, отчаяния, смятения духа и еще Бог знает чего, вызываемой в нас порой существом противоположного пола, которое, с первого же взгляда, вдруг покажется нам совершенством, богиней, венцом всего, что создал Господь.
