Перипетии бытия вгоняют его в Мысль – единственное пространство простора и свободы, что человеку осталось, но и тут он упирается в ограниченность смертного ума: «Кахарман сидел в купе и тупо смотрел перед собой. Зло ухмыльнулся: «Все размышляешь, раб божий Кахарман. И не надоело тебе? Вот задумался ты сейчас о жизни и смерти. Конечно, это два разных понятия. Пока ты живешь – ты мыслишь. А вот ответь: что случится с твоими мыслями, когда не станет и тебя? Уйдут с тобой в сырую землю или полетят в небо вместе с душой? Нет, не ответить тебе, человечишко, на этот вечный вопрос. Не дано. Потому что не умеешь ты мыслить, а умеешь только разрушать, осквернять. Сказано: есть предел человеческому уму, а вот глупость его безбрежна… – Так что сиди, молчи в тряпочку, мыслитель…».

И Кахарману – по доброй традиции умников европейской и русской литературы, кому черт является (Фаусту, Ивану Карамазову, Адриану Леверкюну…) – является свой национальный дьявол, джинн – мелкий бес, с забавными восточными приметами и колоритом Плагиат? Нет, цитированье и парафраза, вариация на вечный сюжет, что постоянно во всех литературах (вспомним использование античных мифов, сюжетов и персонажей). И вот как оригинально подан взгляд джинна на человеческий род, на ад и их там, бесов, в службу:

«По мне, я бы весь этот мерзопакостный род человеческий подпалил на адовом огне – слегка, для порядка, чтобы напомнить: вот вам цветочки, подождите – будут ягодки…. Вы уничтожили на земле все, что можно было уничтожить. Когда Бог всех вас за грех изгонит в ад, он прикажет нам, бесам, сойти на землю. Он прикажет: оживите на земле все ручьи и речушки, все озера и моря, которые погубил идиот-человек! Оживите зверей и всех остальных тварей, которыми когда-то наполнил я землю! Из-за вас придется нам впрягаться в это ярмо! Думаешь, легко это будет? Да мы захлебнемся в крови, задохнемся, когда будем разгребать после вас горы дерьма! Так вот, дружок: люди – это звери, не даст им Бог милости, так и знай…».

Такой сюжет – экологический – неведомо было поднимать ни Гете, ни Достоевскому, ни Томасу Манну… Но тут эта трагедия – природу и истории – еще и трагедией ума усилена: невозможность разуму разобраться что к чему, найти правильный путь и мысль; все предательски подводят и оборачиваются ложью и злом (как вон вроде бы идеально-прекрасные принципы «свободы, равенства и братства», или идеал коммунизма как счастья для всех… Стадия «несчастного сознания», как обозначил Гегель таковую в «Феноменологии духа». И она прейдет, но вынести ее человеку, на кого она пришлась, эта фаза в развитии его народа, неимоверно тяжко, и вот наш казах сокрушен….

Однако выход, и благой, намечается. Кахарман перед своим концом напрягает ум, чтобы передать сыну Беришу, к чему пришел:

«Что ж, надо проститься, надо сказать последние слова, пока есть время. Сколько у него минуты: три? – Сынок! Хочу тебе сказать об одном: не смей уставать! Не будет пути – иди по бездорожью! Из последних сил – но иди!»

Что ж, это тоже «конечный вывод мудрости земной», как и в «Фаусте» Гете, достойный его вариант. И тоже – неустанность завещается человечеству:

Лишь тот достоин жизни как свободы,

Кто каждый день идет за них на бой.

(Гете. «Фауст». Пер. Н. Холодковского)

Еще и национальный акцент расслышиваю, процитировав: у германца, земледельца и горожанина, акцент на Времени («каждый день»), тогда как у казаха-кочевника – на Пространстве («путь», «дорога», «бездорожье», «иди»). И там вертикаль Бытия подчеркну erobern, что переведено у нас как «иди на бой», буквально, значит: «превысить», усвоить себе то, что НАД – Оbег. А казахский Логос ориентирован на горизонталь мира, как и естественно быть в космосе кочевника.

Важно и продсужение последних слов Кахармана:

«– Мы рабы с самого рождения, и таким наше поколение останется до конца. Но вы то! Вы то будьте людьми – слышишь, сынок!»

Таков Логос Рода и преемственности поколений: следующее поколение да выполнит то, чего не смогло предыдущее. Это – Логос жирный, стада и приплода. Логос Судьбы. Трудно тут родиться Логосу Свободы, Личности, что так мощно развился в Европе и России. А почему? Благодаря христианству, а в нем – принципу ПОКАЯНИЯ, в силу которого и великий грешник, разбойник, блудница могут вмиг переродиться, стать на новый путь самосозидания, ломая Предопределение.

В романе Сейсенбаева персонажи все более обращаются от гнусной и нелепой жизни сей к сверхценностям: предания, легенды, песни, что из народной сокровищницы фольклора и из древности протягиваются, но и еще выше – тянутся к Богу, Аллаху, Корану. И цитируются из этой книги прекраснейшие стихи – о сотворении благого мира и дивной природы. Более того, принимается интернационализм в религиях: Библия тоже читается. Правда, оттуда берется, из Нового Завета, самая «языческая» его книга – Откровение Иоанна, или Апокалипсис, где чуть ли не адекватно описывается то, что совершается вокруг Кахармана.

И все же тот предел в Духе: послушание Корану, заветам отцов. Ну а если я такой блудный, сорвался уж с путей, как вон джигит Кахарман и многие персонажи Сейсенбаева из его поколения, – им то как быть? Нет в них той закваски и мерного ритма, что в их отцов вложены патриархальным бытом. Они уж расшатаны изначально – и как собраться в целость, Личность? Или так и оставаться ареной противоборствующих импульсов и понятий, в шизофренической ситуации распада, раздвоения и разумножения личности, как наш Кахарман, с умом, не развитым культурой, но с сильной натурой, рвущейся действовать? Самочинно взятый им на себя долг вершить правду-справедливость приводит его к убийству, а совесть – к самосуду самоубийству. А улучшение рода, породы и развитие в личность предоставляет сыну, МИНУЯ СТАДИЮ ПОКАЯНИЯ. Но как же сыну улучшиться, коли он снова по тому же кругу будет идти и не получил в отце опыта-примера: осилить отчаяние, переступить преступление даже свое с помощью раскаяния – и так выйти на второе дыхание, на следующие ступени восхождения в Личность? Ведь и наш добрый Кахарман в общем пребывает в убеждении, что этот мир – зол, а сам он хорош, и если стал дерьмом, то это от условий мира, а не от себя. И в этом плане высший (даже по сравнению с Кораном) казахам уровень подан Абаем, к кому в книге Сейсенбаева не раз обращаются. Абай ведь устремлял вектор казаха внутрь себя: как вылечить свое зло и пороки.

Вслушаемся в контекст, в котором появляется образ Абая. В районе Синеморья (их Арал) седьмой день бушуют соляные ураганы. «Ураган часто меняет направление и способен уничтожить весь урожай в целинных областях, не пощадив и хлопок Узбекистана. Тогда и над Иртышом пройдут соляные дожди…

«Значит, беды наших родных краев могут сказаться и за тысячи километров?» – простодушно удивлялась Айтуган (жена Кахармана. – Г.Г.).

«Да, недуг, который случается в одном конце Земли, обязательно даст знать о себе совсем в другом. Таковы закономерности природы. Вот бы так было и в человеческом обществе! Увы, нет этого»…

«Ты все о том же печалишься, Кахарман, – мягко ответила Айтуган. – Раньше я не понимала строчек Абая: «Не будь сыном своего отца, а будь сыном своего народа», – думала: как же такое может быть? А теперь знаю: есть такие люди на земле, и один из них…» – Она не закончила, отвернулась, зарделась…»

…Мчатся годы, все чаще и чаще человек задумывается о своем предназначении, и если ты мыслящий человек, тебе невозможно пройти мимо великого Абая. Кахарман издавна не расставался с книгой Абая. Он страдал над ее страницами. Ибо была она и правдива, и горька. Но и черпал в ней силы, оттачивал ум…. Он понял, что Абай – разный. И еще – что у каждого свой Абай».

Вот это, личность Абая в каждом, – уже переход от Судьбы к Свободе, от Рода – к Личности. (Не могу еще добавить: от фатализма ислама, с его акцентом на Предопределении и судьбе, – к христианскому творчеству личности в свободе…).

А ведь загадочно звучат эти строки Абая, как коан дзенбуддийский. «Не будь сыном своего отца» это прерыв цепи Рода и его рока (подобно и у Христа: да оставит человек отца и мать и пойдет за Мной…) и означать может свободу выбора человеком своего пути и возрастания в Личность, становясь членом более широкой общности – народа. Но тут подстерегает еще большая взаимозаменимость индивидов, джигитов, как особей природных. Так что как «сын своего отца» – более в этом может быть индивидуальности и ближе переход к Личности.