Так вот. Кроме ума и красоты, Бог наделил Кызбалу и характером. Ни одному мужчине не позволила она взять себя за руку. Уж не святая ли она, стали говорить все. И в самом деле, такая чистота дается только святым. А я скажу проще: тебя она ждала, Нурдаулет, только тебя…

И кто знает, не прогони из Караоя Марзию эти дурехи, бесноватые жены Откельды, – может, и излечила бы она травами Кызбалу… Может! Это знает теперь только Аллах…

Однажды я принесла Кызбале бульон. Она бредила. Марзия щупала ей пульс. Я подсела. Марзия сказала мне откровенно: «Покойный Откельды, конечно, справился бы с ней. А меня не хватает…» Я тоже сказала ей, о чем думала: «Если бы сейчас вошел в дом Нурдаулет, к ней бы вернулся разум. Как ты считаешь?» – «Такое возможно. Таким людям сильные потрясения иногда идут на пользу – бывают случаи, Откельды мне рассказывал. Травами можно помочь только телу, травы не лечат душу. Кызбала однолюбка. У таких людей особенная психика…»

Разговаривая, мы с Марзией и не заметили, что Кызбала в это время подняла голову. Ее милое лицо пылало. Она внимательно смотрела на нас, беззвучно двигала губами. Потом заговорила: «И мужа моего, и сына моего Бог забрал к себе на небо. Но они вернутся… – Она помолчала, собираясь с силами, потом вскрикнула: – А я не умру, пока не вернется Нурдаулет!»

Мы с Марзией были поражены – настолько ее слова были разумными. Крикнув это, она упала на постель. Марзия пощупала ей пульс: «Ничего страшного, жара уже нет…»

«Ты заметила – это она сказала как нормальный человек: и про Бога, и про Нурдаулета?»

«Мне тоже так показалось».

«Может, сознание вернулось к ней?»

«Только на миг. А почему – не могу понять. Сознание человека – это сложная загадка…»

«Говорит, Бог забрал на небо. – Я не могла взять в толк. – Как же это получается, Марзия? Бог ведь забирает себе только души человеческие…»

«Отекен говорил, что и тело может забрать к себе Бог», – ответила мне тогда Марзия.

Много лет прошло с тех пор – и вот получили от тебя письмо, Нурдаулет. Все мы в ауле и обрадовались, и удивились. А я вспомнила слова Кызбалы и теперь думаю: может, она ясновидящая?»

Калека Нурдаулет, слушая эти рассказы Корлан, со слезами на глазах повторял шепотом: «Не умру, пока не вернется Нурдаулет!»

– Сам бог велел ей сказать эти слова, – прибавил растроганный Насыр.

…Когда стало известно, что дом инвалидов на острове Валаам решено распустить, его обитатели крепко задумались. И было от чего. Для калек, которые провели на острове большую часть своей жизни, он стал родным. Куда бы отправились они теперь? Можно было представить, каким бы испытанием для них явилась смена жизни. «На войне мы были нужны, – стали роптать калеки, – мы за победу отдали руки и ноги, а теперь что: катитесь к чертовой матери? Почему так обращаются со сталинскими солдатами?» Старые, искалеченные войной бойцы задавали друг другу эти вопросы, но ответа не было. Можно было понять отчаяние стариков, их злые выкрики, хотя главврач успокаивал их как мог: «Товарищи, пожалуйста, без паники! Государство не бросит вас на произвол судьбы!» Но калеки не слушали его, все вокруг полнилось самыми невероятными слухами, самыми зловещими догадками. Молчали, не принимали участия в общих спорах и разговорах только он, Нурдаулет, и его друг Иван Дергачев, лежавшие на крайних кроватях, у стены. Иван воевал в дивизии Бауыржана Момыш-улы, был полковым комиссаром – имел сдержанный, в чем-то даже и скрытный характер. Он тоже потерял ноги во время войны. Жена вышла замуж за другого, а он переселился на этот остров. Был у него сын, который иногда ему присылал праздничные открытки. Сын уже повзрослел, а у Ивана все не хватало решимости повидать его. По окончании института сын прислал письмо. Писал, что собирается к нему. Ивана распирало от радости и гордости, он отправил сыну деньги на билет. Потянулись долгие дни ожидания. Каждый день бывший комиссар подкатывал на своей тележке к ограде и жадно вглядывался в пространство. Но пуста была дорога! Целый месяц они с Нурдаулетом дежурили у ворот – безрезультатно. Их приятель Сидор высказался прямо: «Деньги он твои, Ваня, получил и благополучно пропил. Если за твое здоровье – скажи спасибо. Не приедет, не жди. На кой черт мы им нужны – утки из-под нас выносить?»

Комиссар ничего не ответил, хотя было видно – сильно изменился в лице, побледнел.

Вскоре получил он от сына второе письмо. Сын писал, что его планы нарушились – вынужден был уехать в Сибирь по институтскому распределению. «Так что не обижайся, отец, – извинялся он в конце. – Деньги я тебе обязательно верну с первой же получки…»

«Вернет? Как это вернет? – недоумевал комиссар. – Мы что же, чужие люди, чтобы возвращать долги?» Но слегка повеселел, всем стал объяснять: приедет сын, вот только утрясет свои дела в Сибири. Сидор же вновь усмехался: «Не вернет он тебе денег, успокойся – совсем по-родственному. Никогда не вернет, как и полагается у родственничков…» Нурдаулет вспылил: «Слушай, Сидор. Ты человек неглупый, а вот щадить чужое самолюбие не научился!» – «Самолюбие – хорошее дело. А я человек в самом деле неглупый – поумнел за те пять лет, которые прожил среди них сразу после войны. Деньги, деньги и ничего кроме денег – и мать продадут, и отца за деньги, и собственное благополучие. Раньше был Бог, перед которым боялись грешить. Потом был Сталин, которого боялись как строгого отца. А теперь ни Бога, ни Сталина – ничего они не боятся. Они теперь свободные… – Сидор повернул гневное лицо к комиссару, как будто бы тот был виноват во всем этом. – Уж ты не обижайся, Ваня, а сын твой, по-русски говоря, – подлец, и всё тут!» Комиссара, казалось, хватил удар. «Ты… ты что… – захрапел он. – Да ты…» Долго он после этого разговора не мог прийти в себя, его потянуло к уединению – рухнула последняя надежда комиссара, угасла. Нурдаулет же извлек для себя из этого горький урок: никому не надо сообщать о том, что ты жив, не надо им навязываться – плюнут в душу не задумываясь.

Вскоре после этих тяжелых дней на имя комиссара пришла посылка. Сроду здесь никто не получал никаких посылок, так что калеки были просто потрясены, когда в комнату внесли деревянный ящичек. Но когда комиссар прочитал обратный адрес, просиял. «Бауыржан! – воскликнул он. – Знаете от кого посылка? От Бауыржана Момыш-улы!» Открыли в ту же минуту ящичек и зажмурились: комната мгновенно наполнилась ароматом алма-атинского апорта! Прослышав про посылку, в комнату постепенно стекались другие калеки. Около месяца тому назад комиссар отправил легендарному полковнику письмо, в котором писал про казаха Нурдаулета. Полковник счел своим долгом откликнуться: прислал Ивану и Нурдаулету по книге, сопроводив свой дар коротким письмом. Это была книга Александра Бека «Волоколамское шоссе». Она пошла по рукам, ее прочитали в доме инвалидов практически все…

И вот теперь посылка. Комиссар забыл свою обиду на сына, с того дня на душе у него стало покойнее.

Однако кривотолки, слухи не утихали: разговор с главврачом не внес ясности в будущее инвалидов. Старые солдаты собрались писать письмо министру обороны, хотели отправить телеграмму Горбачеву. И хоть спокойнее стало на душе у комиссара, но тревога до конца не оставляла его. Как-то он сказал Нурдаулету вот что: «Hyp, хочу тебе посоветовать…» Он смолк, собираясь с мыслями, вернее подбирая слова, в которые мог бы облечь свой совет. Человеку непосвященному мало что говорили эти паузы, порой возникающие в разговорах между калеками. Однако в этих паузах, в этих заминках был большой смысл. Прожив много лет рядом, они хорошо знали характер друг друга, знали самые ранимые точки чужих душ и потому трогательно щадили самолюбие каждого. Бывало, что в полной безысходности они проклинали судьбу, проклинали даже Бога, но к соседу по комнате каждый из них относился бережно.

Комиссар помолчал и стал читать:

«Мы похоронены где-то под Нарвой,

Под Нарвой, под Нарвой,

Мы похоронены где-то под Нарвой,