Камбара хоронили на следующий день всем Шумгеном и Караоем. В тот же день с далекого русского острова вернулся Есен, привез Нурдаулета. Узнав, что в ауле похороны, Нурдаулет, по старому обычаю, въезжал в аул стеная и плача. Сильный Есен легко держал в руках обрубок тела, который теперь звался Нурдаулетом. Все, рыдая и плача больше Нурдаулета, бросились к подводе.
Привели и Кызбалу, стали нарочно громко восклицать: «Нурдаулет! Нурдаулет!» – но не пробудилось ее сознание, она ничего не воспринимала. Измученный жизнью Нурдаулет, когда его спустили с рук, напрасно заглядывал ей в лицо глазами полными слез и надежды, мольбы и счастья. Не узнала его бывшая красавица-жена.
К возвращению Насыра установился крепкий лед. Наступило время для голодных волков с острова Барса-Келмес. Они ринулись в пески, в поисках живности. Но другие были теперь пески, другие настали времена. Волки могли теперь питаться только барсуками. Дело в том, что джейраны и куланы (бывшие раньше легкой их добычей), оставшись без пресной воды, скоро привыкли к соленой. Но потомство их по этой причине стало резко редеть. Куланы и джейраны теперь рождали на свет детенышей только мужского пола. Повзрослев, они не больно-то шли в пасть к хищнику, – трудно было их догонять наголодавшимся на островах Барса-Келмеса волкам. Были они исхудалые, ослабевшие.
Да и хозяева здешних песков – стаи одичавших собак – встречали их недобро. Дикие собаки держались смело, дерзко. И было от чего. За последние несколько лет стаи их окрепли – скрещиваясь с местными волками, вырастили крепкое потомство. Они свободно рыскали между Балхашом и Синеморьем, крупные, сытые – кого им было бояться?
Этой зимой стаю вел по пескам матерый волк Белолобый.
Недалеко от Караоя они столкнулись лоб в лоб с дикими собаками. Не раздумывая, стаи бросились друг на друга. Собак было больше, это сразу оценил Белолобый. И потому он стал заходить сбоку собачьей стаи; растерзал несколько собак одну за другой. Его стали окружать. Белолобый понял: надо уходить, отбиваться на бегу. Он побежал в сторону, увлекая стаю. Инстинкт самосохранения сработал безошибочно: остальные волки потянулись за ним.
Вскоре над ними завис вертолет. Вертолетчик обернулся к охотникам:
– Как я понимаю, пришлые волки бьются с местными собаками…
– Снижайся, – сказал один из охотников. – Ребята, стреляем только в волков.
Между тем большой кишащий клубок взвизгивающих собак и волков совсем приблизился к Караою, пролетел мимо людей, возвращавшихся с похорон Камбара. Волки отбивались. О нападении теперь не могло быть и речи, и это прекрасно понимал вожак Белолобый. Ему важно было оторвать стаю от собак, лишь тогда они спасутся. Между тем не отставала от них и железная птица. Несколько отстрелянных волков уже осталось лежать на снегу. Собаки прекратили погоню, словно зная – теперь волки на прицеле у железной птицы, а это – верная смерть. Стая исчезла в дюнах. И тогда Белолобый решился. Это был, конечно, риск для его жизни, но таким финтом он мог сбить погоню и спасти стаю. Он повернул в аул. Несколько пуль ударило совсем рядом с ним. Но дело было сделано – вертолет не стал преследовать стаю.
– Стрелки они, конечно, меткие, – заметил Муса, – но безжалостные…
– Не отпускать вожака, – приказал между тем один из охотников в вертолете.
– Он в аул забежал! – крикнул испуганно пилот. – Людей не заденьте!
Мужчины при виде волка шарахнулись в сторону. Муса, однако, всех успокоил:
– Сейчас он никого не тронет. Сейчас он просит у нас защиты…
Мужчины окружили Белолобого – тот каким-то чутьем понял, что стальная птица ему теперь не страшна.
– Ну-ка давай ко мне в сарай, – предложил Муса, открыв дверцу и делая галантный жест. – Давай, не стесняйся, волчище…
Вертолет завис прямо над головами людей.
– Чего им еще надо? – мрачно проговорил Муса. – Не дам я им Белолобого…
Белолобый в сарай не шел: стоял под навесом, лизал раненую ногу. Вертолет пролетел совсем низко.
– Да ведь он крышу снесет! – выскочила из дому Жаныл; она погрозила кулаком вслед вертолету. – Что вы делаете?
– Принеси мне ружье, – мрачно приказал Муса жене. Волк, увидев в руках человека ружье, навострил уши, следя за каждым его движением.
– Муса сам его пристрелит, – проговорил пилот. – Он-то не промахнется, будьте спокойны.
– Может, спустимся ниже?
Муса дважды дал предупредительный выстрел.
– Скорее он в нас целится, чем в волка, – озадачился пилот. – Ладно! Не будем ссориться с этим чокнутым… – И вертолет стал набирать высоту.
Насыр кивнул:
– Смотри, как подобрался весь; шерсть дыбом, глаза горят…
Он невольно залюбовался хищником. И неожиданно вспомнил попутчика Николая. Что-то волчье было в Николае тогда – настороженное, словно он собирался вот-вот прыгнуть на человека. «Среди людей бывают волки», – подумал Насыр и неожиданно проговорил вслух:
– А иногда и волки бывают, похожи на людей, как сейчас этот Белолобый…
Муса согласно кивнул:
– Пойдемте в дом, аксакалы. Он боится нас, боится моего ружья.
Все последовали за Мусой. Белолобый, оставшись один, вышел из-под навеса. Он был свободен. Побежал к дюнам, потом замедлил ход, остановился, сел и стал выть. И лишь потом неторопливо затрусил дальше и вскоре окончательно исчез в песках.
Муса с крыльца смотрел на зверя. Потом пробормотал, смахивая слезу:
– Эх, волки, волки… И вам житья не стало здесь, вместе с нами…
XII
Прибыв в гостиницу, Кахарман привел себя в порядок: побрился, принял ванну, погладил брюки и сел звонить Славиковым. Трубку подняла Наташа. Кахарман узнал: Матвей Пантелеевич уже давно слег, все это время находился в больнице и вот как раз сегодня Игорь поехал забирать его домой.
– Конечно, мы ждем тебя в гости, – тепло сказала Наташа. – Сможешь сегодня вечером?
– Обязательно буду!
Потом дозвонился до старого своего знакомого из Госплана Егора Ушакова. Договорились встретиться у него в кабинете после обеда.
Кахарман тем временем решил не спеша пройтись по улице Горького. Но другое теперь было у него отношение к московской толчее – не то дружественное, в чем-то даже восторженное. Очереди теперь ему показались длиннее, мрачнее выглядели люди в них. Ходили слухи, что золото будет дорожать, и людей это обстоятельство подхлестывало, торопило. Никогда не понимал Кахарман тяги к «желтому дьяволу». Давно, еще в молодости, он подарил Айтуган на день рождения перстенек – больше он золота не покупал никогда. Айтуган, к счастью, тоже оказалась равнодушной не только к золоту, но и к роскоши вообще. То, что они зарабатывали, практически тут же и тратилось: на детей, на одежду, на продукты, сберкнижки у них не было никогда.
Впрочем, женщины на побережье не чурались серебряных серег, браслетов, колец – но шло это не от жадности, скорее следовали они древним обычаям. Издавна на побережье местные зергеры славились своим ремеслом. Каждая вещь, которая они делали, была, по сути, произведением искусства. Древние зергеры, жившие в городах, через которые пролегал знаменитый Шелковый путь, украшали свои изделия неповторимым орнаментом, необычными красками. Но и крепко держали язык за зубами, когда их расспрашивали про секреты мастерства. Эти узоры и необычные краски все же стали проникать в Афганистан и Шираз, Багдад и Шам. Стали там появляться свои умельцы, не уступающие прибрежным. Но с тех самых пор, как стали люди покидать море, сошли на нет и зергеры в их краях. Один Муса еще что-то мог, когда был молод, когда жилось у моря сытно и радостно. К старости и он забросил ювелирное дело. Да и то сказать: притупился его зоркий глаз с годами, не те стали пальцы! Вот Бериш время от времени режет на камне, только вряд ли это талант, скорее детское увлечение. Талант – что-то вроде наваждения, вроде болезни. Тут нужен необычный ум, а откуда он берется, этот самый необычный ум, знает только Бог. И хоть остались до сегодняшнего дня вещи, сотворенные руками зергеров Синеморья, но многие их имена уже забыты. Лишь одно имя в этих краях не меркнет вот уже много лет – имя знаменитого мастера Исламгайыпа.
