Тронулись на вокзал. Таксист перетащил вещи Насыра в вагон. Добрые люди уступили рыбаку нижнюю полку.

– Присмотрите за дедом, – шепнул им таксист. – Он прихварывает. Сами-то куда?

– В Москву мы, – ответил высокий усатый парень. – Старика в беде не оставим, не бойся…

– А насчет болезни, – включился в разговор мужчина по старше, это мы отрегулируем. У меня есть хорошее народное лекарство. – И он весело подмигнул таксисту.

– Ну, ага, прощайте. – Таксист протянул руку Насыру. – Люди попались хорошие, в дороге не пропадете.

– Спасибо тебе, сынок! – Насыр обнял таксиста. – Может, заедешь к Хорсту, а? – Он пробормотал: – Я заплачу, ты не думай… только уж заедь, а?

– Заеду, а вот денег не надо… Не надо…

– Пусть Аллах хранит тебя – славный ты парень… Насыр сел к окну и вскоре задремал – еще до отхода поезда. Усач разбудил его, тронув за плечо:

– Дедушка, а пальто у вас мокрое, как я погляжу. Раздевайтесь, тут и плечики есть.

Насыр снял пальто, парень ловко навесил его на металлические плечики. Насыр в туалете у зеркала смыл со лба кровь. Рану щипало. Насыр внимательно разглядел на виске глубокий багровый подтек. В отсутствие Насыра общительные соседи разложили на столе еду. Насыр тоже принял участие: выставил отварную курицу, открыл соленья. Все это положила ему в дорогу добрая Марфа. Усатого звали Василием. Тут же он сходил к проводнику за йодом и принялся смазывать висок Насыра. Другого попутчика звали Николаем. Когда рана Насыра была обработана, Николай полез в сумку:

– Сейчас будем лечиться!

Он достал большую бутыль, разлил в три стакана.

– Это спирт, – пояснил Василий. – Одолеете?

– Спроси фронтовика! – хмыкнул Николай. – Наверно, он этого спирта попил на войне дай боже – верно, дед?

– Врать не буду: так оно и было. Но пока воздержусь.

– Неволить не будем, – Василий понимающе развел рукам и Насыр, однако, подумал и сказал:

– Да, ребята, много я пережил в эти два дня… Еще и простудился вдобавок… – Он махнул рукой. – Давай стакан!

– Это правильно, дед! И простуду как рукой снимет утром – хоть женись!

Спирт на какое-то мгновение все связал во рту у Насыра, но скоро по телу пошло тепло. Николай тоже выпил, закусил.

– Ну, дед, теперь рассказывай, что у вас тут заварилось. Говорят, русских бьют.

– Бьют всех – почему русских?

– Люди на вокзале говорили…

– Это сплетни, а я все видел своими глазами.

– Вот и расскажи нам, что видел. – Николай последние слова произнес с плохо скрываемым раздражением. Насыру это не понравилось.

– Глаза не обманут.

– Станешь врать, аксакал, – мы это сразу раскусим. Так что потом давай без обиды. Договорились?

– Погоди сердиться, друг, – спокойно ответил Насыр. – Еще никогда никому я не врал. И тебе не советую…

Николай молча уставился на старика – под кожей ходили желваки.

– Коль, брось! – Василий толкнул друга в колено. – Старик хороший – не видишь разве?

Он налил в два стакана, они выпили. Насыр рассудил: в Николае проснулась национальная гордость. Это было естественное чувство, и потому Насыр не стал обижаться на своего собеседника. Если бы русский, видя, что бьют русского, не заступился за него, Насыр презирал бы такого человека. Каждому народу дорога родная земля, дороги соотечественники. Так было, есть и будет.

Он неторопливо, обстоятельно рассказал, что пришлось ему увидеть в эти два дня. Рассказал о том, почему его занесло в Алма-Ату, рассказал о Болате, профессоре Славикове, потом о событиях на площади. Собеседники слушали Насыра молча.

Потом Николай проговорил:

– Правду ты рассказал, старик, – чувствую… Ты в Бога веруешь?

– Конечно. Я же мулла. – Насыр поведал историю о том, как он стал муллой. Собеседники долго смеялись. Насыр сказал с улыбкой:

– Мулла, а вот водку глушу с вами… Не выдавайте меня: узнают земляки – отнимут Коран… Ночью Насыр испуганно вскрикнул и проснулся. Ему приснилась та самая девушка: кровь фонтаном хлестала из ее головы. О небо!

Он был весь в поту, хотелось пить. Приподнялся, налил в стакан воды. Николай не спал.

– Ты чего испугался, дед?

– Приснилась та девушка… о которой рассказывал… бедняжка…

– Эх, дед, то ли еще будет… Согласен с тобой: кажется, бог отвернулся от людей совсем. Вот ты рассказываешь, море погубили, реки губят… – Николай помолчал, собираясь с мыслями. Потом махнул рукой. – Спирту выпьешь, дед?

Насыр отрицательно мотнул головой.

Николай налил себе и выпил.

– Ты закусывай, – посоветовал ему Насыр. – Тогда оно лучше пойдет…

– Есть одна бесовская сила, которая может справиться с русским человеком. Это водка. Только она может его одолеть. Да так одолеть: отца родного и мать русский продаст за водку. Это от русских пошло по всей нашей «Римской империи»: беспробудно пить и взятки брать. Если казахи не одумаются – они тоже сопьются. Говорю тебе авторитетно – это все я понял из самой жизни. А я ее вижу иногда. Не все же время я сижу…

– Где сидишь? – не понял Насыр.

– На зоне, где же еще? Сроку я отсидел в общей сложности двадцать два года. Думаешь, жалею? Не очень… Вот освободились сейчас – спасибо Горбачеву, амнистию дал…

– Оба сидели?

– Васька всего три года, семечки… За воровство, хотя ничего не крал. А теперь вышел – одна, говорит, мне дорога: воровать! Его, значит, авансом посадили…

– Разве могут посадить, если он ничего не украл?

Николай присвистнул:

– Да, дед! Ты хоть и мудрый старикан, а наивный, как ребенок. В восемнадцать лет, согласно выводам следствия, я отправил на тот свет человека. Все бы хорошо, да маленькая загвоздочка: этого человека я никогда в глаза не видел…

– Что ты такое говоришь? – ужаснулся Насыр.

– У нас такое часто случается. Дали восемь лет. Вышел я оттуда натуральным головорезом. Сделали там меня таким… Скажи, аксакал, – вдруг спросил он, – ты в перестройку веришь?

– Я? – кисло переспросил Насыр. – Не очень.– То-то и оно. Я вот тебе скажу про зону. Там перестройкой и не пахнет. У меня подозрение никто еще даже не понял масштабов этой самой перестройки на зоне. Там надо менять, к чертовой матери, все! Все на корню! А сейчас на зоне пуще прежнего бросились скрывать свой бардак, пытаются болезнь еще глубже загнать… Э, да о чем я говорю? В обществе ведь то же самое – все наполовину, полугласность, полуправда… Такое ощущение, что не осталось уже людей, которые бы сказали всю – понимаешь, всю! – правду… Был один такой, давно оказался не нужен: Солженицын. Знаешь ты такого писателя? Нет, ты, конечно, не знаешь. Считай, это нынешний Толстой. Мне политики рассказывали – ни в чем он в своем «Гулаге» не погрешил против правды. Посмотришь на русский, народ – вроде бы не обидел его бог талантами. Но такого человека, который бы повел сейчас вперед заблудившихся людей, – нету! Все сидят, прости меня, в заднице – и рабочие, и интеллигенты, и те же писатели. Вот партия все похваляется – выведем страну из застоя! Брехуны! Это они очищаются так – привели к застою, теперь будут выводить якобы. Ну а мы все за ней – сначала в застой, теперь из застоя: колеблемся вместе с партией, как и положено… Знаешь, аксакал, не тянет меня, если честно, на свободу. Погуляю маненько – и опять на нары угожу. Такая, видать, у меня судьба. Мне сегодня сорок стукнуло. Но справедливости еще не видел. А душа болит, дед, за все болит: и за море твое, и за речки, и за молодежь – за казахскую, за русскую, за китайскую – за всякую… Ладно, пойду, покурю. А ты, дед, давай – спи спокойно да забудь мой бред… Это спирт меня повез…

Насыр прикрыл глаза. Еще один несчастный был перед ним – с исковерканной жизнью, с поломанной судьбой. Он говорит: таких невинных там – не сотни, а тысячи и тысячи… Что же сделали мы со своими людьми за семьдесят лет? За что мы их так? А впрочем, спрашивал уже, нет ответа…

В Джамбуле поздним утром поезд остановился на десять минут. Николай послал Василия за газетами. Просмотрел «Правду» и протянул Насыру: