Молился он сегодня дольше обычного, а под конец добавил: «Смилуйся над теми, о Аллах, кто утратил душевный покой…» Просил он и за сына – Кахармана.
Входя, обратился к гостям:
– Куда путь держите?
– Сезон наш кончается, Насыр-ага, – ответил Игорь. – Собираемся уезжать: я – в Москву, Болат – в Алма-Ату. Заехали попрощаться…
– Это вы правильно, Икор. Хорошо, что хоть вы с Болатом еще помните о стариках…
Игорь достал из кармана увесистый конверт:
– Вам тут письмо, Насыр-ага…
– От кого же?
– От отца. Он просит, чтобы вы лично вручили этот конверт Кунаеву. Отец уже созванивался с ним: Кунаев обещал принять вас. Сначала надо будет позвонить вот по этому телефону, – Игорь показал на конверте цифры. – Это его помощник. Скажете ему, что есть договоренность.
– Я помогу вам, Насыр-ага? – Болат в ожидании ответа смотрел на Насыра.
– Значит, мне сейчас собираться с вами в дорогу?
– Чем раньше это письмо Кунаев прочтет – тем лучше будет для дела.
– Насыр взял в руки конверт.
– Когда нужно ехать в Алма-Ату? Я готов хоть сейчас! Старуха, соберика мне чистую одежду. – Он с трогательной суровостью посмотрел на Корлан.
– Оу, Насыр, – стала урезонивать его Корлан, – куда же ты собрался глядя на ночь? Давайте лучше все садитесь ужинать. А завтра и тронетесь…
Насыр понял, что проявил неуместную горячность, и рассмеялся:
– Не привык я откладывать дела на завтра. В том и Мустафа виноват, это письмо дало мне крылья! Как он пишет, как пишет! Только так подобает говорить умному человеку. Русский он, а болеет за наше море больше других казахов – как такое объяснить? И все с толком описал – не с чужих слов, все видел сам, все сам обдумал… – Насыр растроганно качал головой. – Матвей, Матвей… Неужто снова тебя не услышат? Да каким же тогда надо быть глухим? Каким слепым? – Какие слова может сказать умный человек, когда видит, что перед ним не люди, а стадо баранов, стадо глухих и слепых! Ладно бы сдохло наше море в одночасье, ладно бы вместе с нии сдохли только мы – так ведь нет! Много лет оно умирает и травит душу. А соль, которую начнет разносить ветер, погубит все живое на тысячи километров вокруг! Эх!.. – Насыр схватился за голову в полном отчаянии, потом махнул рукой. – Надоело! Надоело об одном и том же каждый день, каждый день! На кого мы все похожи: от аула осталась жалкая горстка стариков. А соберутся вместе, говорят все о том же, все о том же – как мы еще тут все не свихнулись, ума не приложу!
Выбрав минуту, Корлан шепнула Болату:
– Боязно мне отпускать его. Только что переболел, не причинил бы вам хлопот в дороге…
– Кстати, покажу его в Алма-Ате хорошим врачам, – успокоил ее Болат. – Как смотрите, Насыр-ага, на то, чтобы побывать в хорошей клинике?
– Уж ты не задерживай его в Алма-Ате, – не на шутку испугалась Корлан. – Как я тут одна-то буду? Да и Новый год на носу…
– Показаться, может, и покажусь врачам, а вот пилюли ихние пить не стану. Мне письмо было недавно от брата Бекназара – обещал привезти Сакболата, тамошнего лекаря, светлая голова, говорят про него, золотые руки. Так что подожду. А травам я верю. Всю жизнь лечился ими – иначе бы давно подох или ходил бы сейчас по Караою на пару с Кызбалой. – Он усмехнулся. – Все я в жизни испытал, а вот сумасшедшим Насыром быть еще не приходилось… – Он глянул на Корлан с нежностью: – Не бойся, не задержусь, понимаю, нелегко будет тебе одной возиться со скотиной…– Да и мы живы еще, – улыбнулся Муса. – Поди, не бросим тебя одну… Не волнуйся, Насыр, за дом: начал дело – доведи его до конца!
– На том тебе спасибо, Муса. А за сивой уж присмотри особо, жалко мне ее, ох как жалко…
– Присмотрю, – успокоил его Муса. – Я гнедому этому скоро чего-нибудь устрою, ей-богу. Совсем обнаглел…
Однако назавтра тронуться в путь им не удалось. Ночью ветер усилился, а к утру превратился в самую настоящую бурю. Опять аул погрузился в грязно-серый мрак. В ожидании погоды они просидели четыре дня в Караое, практически запертые в доме Насыра. За разговорами, для которых у них было предостаточно времени, Игорь и Болат признались в том, что наблюдаются все признаки, которые, как правило, сопутствуют умирающему морю. Обстоятельно объяснили они Насыру и задачи лаборатории, как бы ни было то горько слушать ему. Они сочли, что скрывать от Насыра что-либо теперь не имеет никакого смысла. И хоть Насыр не в первый раз слышал про эту лабораторию, лицо его потемнело и выглядел он жалким.
– Значит, так… – пробормотал Насыр, сам не зная, что он хотел сказать. – Значит, так…
Он зажмурился, сильно тряхнул головой – кровь отхлынула с лица, а левый глаз перестал дергаться в нервном тике. Ему надо было успокоиться, ему надо было мужественно выслушать и принять эту истину.
– Так… так… – снова пробормотал Насыр и смахнул слезы, которыми невольно подернулись его глаза. Да, заметно сдал он после болезни, поослаб духом. Да, с возрастом люди становятся слезливее; часто ему про это говорили старики, тот же Акбалак, теперь он убеждается в этом сам.
Буря бушевала четыре дня – в Караое питьевая вода была на исходе. Есен запряг своего верблюжонка и тронулся к дальнему колодцу, потом стал развозить фляги с водой по домам.
– Один ты у нас мужчина, – ободрил его Насыр, когда Есен появился на пороге с флягой. – Не забывай об этом…
– Мать всегда напомнит, если забуду, – Есен вытер со лба белую пыль. – Гонит, из дому почем зря: мужчина, мужчина. Думаю еще одну сделать ездку, на всякий случай, не утихает.
– Один возишь? – спросил Болат.
– Больше некому. Рыбаков наших как-то неловко трогать: пусть отсыпаются, по полгоду каждый не был в семье, соскучились по женам… – улыбнулся он. – А мне, холостому, скучать не приходится…
– Мы тоже холостые, – Игорь поддержал его шутку. – Ну что, Болат, поможем? Хорошая у нас бригада холостяков получится…
Болат оживился. Есен почесал затылок:
– Как-то неудобно, вы все-таки гости. Сидите уж. А вот вечером прошу ко мне. Пусть Корлан-апа отдохнет. Надоело, наверно, стряпать да готовить на четверых…
– Да какие мы гости? – запротестовал Игорь. – Мы свои.
– Ну тогда пошли, – согласился Есен. – Втроем оно веселее…
Однако ночью буря стихла, а к утру ее как и совсем не было. Насыр проснулся от непривычной тишины. Корлан уже встала. Он тоже оделся, вышел во двор. Всходило солнце. Небо, будто вырвавшись из тяжелого плена облаков, взлетело высоко и легко дышало там, синее-пресинее. Весь Караой почти, что до печных труб был заметен снегом и песком. Хорошее настроение вмиг покинуло Насыра. «Это предупреждение», – мрачно подумал он. Море умрет. Очень быстро – буквально через пару лет! – эти низкие домики останутся навсегда погребенными под песком. Уже и сейчас не помогают камышовые заграждения вокруг домов – песок легко перешагивает и все больше и больше обволакивает собою домишки…
Отойдя за дом, Насыр справил нужду, совершил омовение и приблизился к Корлан, которая сидела на завалинке прикрыв глаза, укутавшись теплой шалью. Насыр сел рядом, Корлан открыла глаза:
– Кахарман снился… Нехорошо мне как-то, тяжело на сердце. Другая бы радовалась таким снам, а мне все нерадостно…
– Нелегко ему на чужбине, конечно. Гордый он у нас, самолюбивый, не привык кланяться…
– Насыр, может, бросить все да отправиться к сыну, а?
– Что ты такое несешь, старуха?
– Не могу я больше. Как ни увижу его во сне – все над ним какой-то клочок черной тучи, прямо как отметина. Я теперь боюсь этого клочка – сразу же и просыпаюсь, не могу больше уснуть…
Насыр помолчал и ответил невесело:
– Нет, никуда я не уеду. Здесь мне умирать, это я давно решил…
Корлан снова прикрыла глаза и безучастно замолчала, будто бы и не слышала слов Насыра. Снова перед взором матери предстал Кахарман, и снова сердце ее сжалось, как только она подумала о безрадостной его доле. Насыр посидел еще, потом отправился в дом: ставить чайник. К тому времени проснулись и молодые ученые. Болат удивленно выглянул в окно:
