Итак, в тот раз игра стоила свеч. Я знал, что и на этот раз дело обстоит так же. Я должен был вернуться и посмотреть в лицо мертвой блондинке. Причем мне следовало сделать это независимо от того, кто оборвал ее жизнь — я или другой. Но, надеюсь, вы поймете меня, если я скажу, что простое желание выяснить этот ключевой для моего самосохранения факт — ведь я не знал, кого мне бояться: закона или всего, что вне закона? — играло для меня меньшую роль, чем ощущение неотвратимости повторной поездки, ибо наиболее глубокой из постигнутых мной истин была такая: важность мероприятия пропорциональна страху, который оно мне внушает.

Не стану описывать свои долгие колебания. Скажу только, что ближе к полуночи мне удалось подавить ужас настолько, чтобы начать путешествие в мыслях; таким образом, я приготовился к тому, чтобы, пускай лишь в воображении, выйти из дома, сесть в машину и отправиться на просторы шоссе, по которому и в этот час гулял ветер и, словно сонмища призраков, неслись сухие листья. И вот, представляя себе каждую деталь этой поездки, выстраивая ее в уме еще до старта, я почувствовал в самом сердце своей паники спокойствие трезвого расчета. Итак, я наконец собрался с духом и подошел к порогу, готовый ступить в настоящую ночь, но вдруг дверной молоток стукнул снова — гулко, как по моей могильной плите.

Бывают вмешательства, чересчур серьезные для того, чтобы нарушить ваше спокойствие. Человека не бросает в дрожь при встрече с палачом. Я отодвинул засов и распахнул дверь.

Вошел Ридженси. В первый миг, увидев его напряженное лицо и сердитый блеск в глазах, я решил, что он пришел меня арестовать. Он остановился в прихожей и уставился на мебель в гостиной, чуть наклоняя голову то в одну сторону, то в другую, но продолжалось это так долго, что я успел понять: эти сокращения шейных мускулов вызваны его собственными душевными проблемами.

— Я не выпивать пришел, дружище, — наконец сказал он.

— Все равно могу налить.

— Потом. Сначала потолкуем. — Он ткнулся своими сердитыми блестящими глазами в мои, но потом в изумлении — поскольку ему вряд ли когда-либо приходилось замечать во мне такую решимость — отвел взгляд в сторону. Не мог же он знать, к чему я только что подготовился.

— Неужто вы работаете по воскресеньям? — спросил я.

— Вы ведь сегодня не были в Уэст-Энде?

Я покачал головой.

— И не знаете, что происходит?

— Нет.

— Сегодня у «Вдовьей дорожки» побывали все городские копы. Все, как один. — Он поглядел мимо меня. — Не возражаете, если я сяду?

Я и возражал, и нет. Я сделал жест, который можно было понять двояко.

Он сел.

— Слушайте, Мадден, — сказал он, — я знаю, вы человек занятой, но может, вы помните утренний звонок Мервина Финни?

— Хозяина «Вдовьей дорожки?»

— Вы же столуетесь там постоянно — и что, не помните его имени?

— Эй, — сказал я, — не гоните волну по мелочам.

— Ладно, — ответил он. — Почему бы вам тоже не присесть?

— Потому что я сейчас ухожу.

— Финни звонил насчет машины, верно?

— Она еще там?

— И вы сказали Мервину Финни, — произнес Эл-вин Лютер, — что не можете вспомнить имя женщины, которая была с Пангборном.

— Не могу. А это важно?

— Может, и нет. Если она не его жена.

— Мне так не показалось.

— Ну хорошо. Вы ведь здорово разбираетесь в людях.

— Все же у меня не хватает смекалки понять, что произошло.

— Ну, это-то я мог бы вам объяснить, — сказал он, — но не хочу, чтобы вы судили предвзято. — Он снова взглянул мне в глаза. — Что вы думаете о Пангборне?

— Юрист из какой-нибудь корпорации. Смышленый. Отдыхает с блондиночкой.

— Ничего из ряда вон?

— Да нет, разве что малосимпатмчный.

— Почему?

— Потому что я хотел развить отношения с Джессикой, а он мешал. — Я замолк. Ридженси был очень неплохим полицейским. Он умел незаметно оказывать давление, причем постоянное. Рано или поздно ты ошибался. — Ох, — сказал я, — вот как ее звали. Только что вспомнил. Джессика.

Он записал это.

— А фамилия?

— Пока не получается. Может, она мне ее и вовсе не называла.

— Какое от нее впечатление?

— Дамочка из высоких кругов. Я бы сказал, южнокалифорнийский тип. Но не аристократка. Просто денежная.

— Однако вам приглянулась?

— Я подозревал, что в спальне она ведет себя как порнозвезда. — Этим я хотел его шокировать. И преуспел больше, чем ожидал.

— Не люблю порнухи, — сказал он. — И не хожу на нее. Честно говоря, охотно перестрелял бы десяток-другой этих порносветил.

— Вот в чем прелесть органов охраны порядка. — ответил я. — Надень на убийцу форму, и он уже не сможет убивать.

Он поднял подбородок.

— Дешевая философия хиппи, — сказал он.

— Не рекомендую ввязываться в дискуссию, — заметил я. — У вас в мозгах полно минных полей.

— Возможно, — весело произнес он и подмигнул. — Ладно, давайте-ка вернемся к Пангборну. Он не показался вам неуравновешенным?

— Не особенно. Даже, пожалуй, совсем нет.

— Не торопитесь.

— Не торопиться?

— По-вашему, он не голубой?

— Может, он моет руки после занятий любовью, но на голубого вроде бы не похож.

— А в Джессику он, по-вашему, влюблен?

— Я бы сказал, ему нравится то, что она может предложить, но он уже слегка устал. Похоже, для него она чересчур женщина.

— То есть вы не думаете, чтобы он был влюблен в нее до одурения?

Я хотел было сказать «вроде нет», но потом решил спросить:

— Что значит «до одурения»?

— Это когда человек влюблен настолько, что уже не контролирует свои действия.

Где-то в глубине моего сознания произошел осторожный расчет Я сказал:

— Элвин, куда вы клоните? Пангборн что, убил ее?

— Не знаю, — ответил Риджснси. — Ее никто не видел.

— А он где?

— Сегодня после обеда Мервин Финни позвонил и спросил, нельзя ли убрать их машину с его стоянки. Но она была припаркована законным порядком. Так что я пообещал ему для начала оставить предупреждение на ветровом стекле. И сегодня же, во время обхода, решил заглянуть туда. Что-то мне в этом деле не правилось. Бывает, что пустая тачка наводит на подозрения. В общем, я сунулся в багажник. Он был не заперт. Пангбори лежал внутри.

— Убитый?

— Любопытно, что вы это сказали, — заметил Ридженси. — Нет, приятель, это было самоубийство.

— Да ну?

— Он залез в багажник и захлопнул его. Потом накрылся одеялом, сунул в рот пистолет и спустил курок.

— Давайте выпьем, — сказал я.

— Ага.

Его взгляд застыл от ярости.

— Очень странное дельце, — сказал он.

Я не смог сдержаться. Э. Л. Ридженси умел влиять на своих собеседников.

— Вы уверены, что это самоубийство? — спросил я, понимая, что вопрос вряд ли пойдет мне на пользу.

Хуже того. Наши глаза встретились с явственно ощутимым взаимопониманием: так бывает, когда двое видят одно и то же. Я видел кровь на сиденье своего автомобиля.

Он выдержал паузу и произнес:

— Никаких сомнений. У него следы пороха вокруг рта и на нёбе. Разве что его накачали наркотиками, прежде чем убить, — Ридженси вынул блокнот и записал несколько слов, — хотя я не понимаю, как можно запихнуть человеку в рот дуло, застрелить его, а потом уложить тело так, чтобы не смазать брызги крови и не выдать себя. Пятна крови на полу и стенке багажника полностью соответствуют картине самоубийства. — Он кивнул. — Что-то я разочаровался в вашей проницательности, — заметил он. — С Пангборном вы ошиблись на все сто.

— Да, самоубийцу я в нем точно не разглядел.

— Забудем это. Он чокнутый гомик. Мадден, вы даже понятия не имеете, что тут на самом деле кроется.

Замолчав, он принялся рассматривать комнату, точно желая сосчитать двери и оценить мебель. В его глазах мой интерьер явно представлял собой малоприятное зрелище. Обстановку в основном выбирала Пэтти, а она любила дорогую безвкусицу в стиле Тампа-Бич — то есть белую мебель, разноцветные шторы, коврики и подушечки, обивку в цветочках, высокие табуреты с пухлыми кожаными сиденьями, розовые, зеленые, оранжевые и светло-желтые для своего будуара и гостиной, — в общем, этакую леденцовую пестроту, совсем неуместную зимой в Провинстауне. Охарактеризует ли это мое внутреннее состояние, если я признаюсь, что редко испытывал душевный подъем, позволяющий заметить разницу между цветовой гаммой своего дома и дома Ниссена?