— Тоже господин фельдфебель, дает приказания! — деланно недовольным тоном перебил песню Яскелайнен. — Пошел бы в такую дорогу сам Риута!

Эти слова, несомненно услышанные противником, окончательно убедили его в том, что мы свои.

— Кто вы?

— Из отряда Риута! Нет ли у вас, ребята, прикурить? — приостановил свой запев Рахияки.

Мы плотно въехали в середину отряда противника. На двух из них были форменные егерские шапки. Нас было девять, их — десять.

— А мы на помощь отряду Риута.

— Действительно красные бандиты у вас там зашевелились?

— Сказки одни... — ответил сухопарый Лейно. — Откуда им здесь взяться?

— А если бы и взялись, так смерти своей не порадовались бы, — вступил в мирную беседу лахтарь в егерской шапке, парень лет двадцати.

Во время разговора, который мы вели нарочно в замедленном темпе, передовая часть отряда незаметно подошла к месту действия и почти вплотную окружила нашу группу. Куст можжевельника качнулся, подошедший Тойво дышал прямо в затылок. Я живо обернулся, увидал поднимающийся пар его дыхания и громко крикнул:

— Смирно, слушай мою команду! Руки вверх!

Лахтари не успели даже толком сообразить, что и почему, как были захвачены и разоружены.

Впрочем, они и не думали сопротивляться.

Самый старший из них — человек с окладистой русой бородой — заявил Антикайнену на вопрос, как он попал в отряд лахтарей:

— Как не попасть, когда мобилизация поголовная, от восемнадцати до сорока лет! — И он злобно плюнул на снег.

— Когда они пришли из Финляндии, говорили, что и семь держав помощь посылают, и хлеба семь миллионов килограммов уже в пути находятся, и продналог, и продразверстку совсем навсегда отменят. Многие тогда сдуру и записались сами. Ну, а потом на попятный двор с этими нелегко пойти, — и он со злобой взглянул на парня в егерской шапке. — Ну, а я сам-то мобилизованный, силой мобилизованный.

Из девяти человек семь оказались мобилизованными. Двое в шюцкоровских шапках прибыли из Финляндии в момент восстания.

Один из них, повидимому, начальник группы, был студентом Гельсингфорсского университета, другой — сыном деревенского торговца, тоже в Финляндии.

Это были «освободители» Карелии. Они «освободили» ее от всего того немногого, чем она до того владела; они и подобные им «освободили» от жизни тысячи карельских трудящихся, тысячи финских рабочих, и, если бы могли, они перерезали бы с такой же легкостью сотни тысяч русских рабочих...

Студент замкнулся в себе и все время молчал.

Второй же сначала, видимо, очень боялся, что мы прикончим своих пленных таким же манером, каким в подобных случаях действовал он сам, но, видя, что мы, кроме жесткого допроса, ничего с ним не собираемся делать, разошелся, начал болтать и говорить даже то, о чем его никто и не спрашивал.

Через полчаса он даже обнаглел и развеселился.

От пленных мы узнали, что следующий этап связи находится в рыбачьих хижинах, верстах в четырнадцати от Кимас-озера, что туда должен скоро притти, а может быть даже уже пришел, второй отряд, идущий на помощь фельдфебелю Риута.

Мы пошли вперед.

У нескольких пленных сняли верхнюю одежду — их полушубки, их валенки, варежки, шапки — и, по приказанию нашего изобретательнейшего командира (недаром он был комсомольцем) товарища Антикайнена, Рахияки, Яскелайнен и Лейно нацепили на себя всю эту сбрую и отправились минут на восемь-десять ходьбы впереди отряда.

Они должны были явиться в лесную избу и сказать, что фельдфебель Риута сам со своим отрядом идет из Конец-острова в Кимас-озеро, что никакой опасности нет и что лучше всего подкреплению ждать самого фельдфебеля и не тратить лишних сил на ходьбу. Во время этих разговоров отряд наш должен был окружить избу со всеми, кто в ней находился, потому что ни один человек не должен уйти от нашего отряда, ни один человек не должен был проскочить, убежать и притти в Кимас-озеро раньше нашего отряда.

Это было условие, не выполнив которого мы сразу проиграли бы весь наш поход.

Один человек, видавший нас и не захваченный нами, означал бы полную гибель нашего отряда.

Мы шли вперед, осторожно следя за каждым деревом, за каждым кустом.

Лишних выстрелов не могло быть.

А каждый выстрел был бы здесь лишним.

Уже кончился короткий зимний день, и ночь полностью охватывала леса со всей пернатой и млекопитающейся и плохо питающейся, как мы, например, живностью, когда мы увидали яркий костер у рыбачьих изб.

Около избы стоят сани, несколько человек беседует у костра с нашими посланцами, беседа протекает, повидимому, очень мирно.

Развязываются кисеты, и запах табака кепстона тревожит наши привыкшие к махорке ноздри.

Мы окружили избы. Мы подходим к ним все ближе, почти вплотную.

И вот резкая команда:

— Смирно, руки вверх! Кто побежит — будет мертв!

И они все застыли в изумлении, в неожиданности, но один из них сделал резкий скачок в сторону от костра, к лесу. Я, не успев прицелиться, выстрелил в него из верного своего нагана. Он почти исчез в темноте.

Я побежал за ним. У него было преимущество: он был в темноте — я шел от костра на него. Но я тогда об этом не думал. Главное — не упустить. Главное — не дать ему уйти.

— Сдайся, и ты будешь жить! — крикнул я.

Но в ответ получил дикую ругань, и выстрел едва не ожег меня своей близостью.

На вспышку выстрела я выпустил один за другим три патрона.

Ответа не последовало.

Я прошел вперед.

В пяти шагах от меня лежало еще теплое тело. Человек был мертв.

Десять пленных были живы. Всего, значит, мы захватили за сутки двадцать человек. Их надо было отправить в тыл, в Реболы, куда уже должна была прибыть часть южной колонны.

— Ночевать будем здесь, — объявил нам Антикайнен с веселой усмешкой. — Можете заваривать в котелке весь ваш чай. В Кимас-озере получим новый, а до него всего лишь четырнадцать верст.

И мы расположились на последнюю нашу ночевку перед решительным боем. Может быть, последнюю ночевку для большинства из нас.

Костры горели ярко — я никогда не видал таких ярких костров, как в ту ночь. Я у костра отчерчивал сегодняшний путь на карте, когда Суси встал и пошел от рыбачьих хижин.

— Куда он? — спросил я у сидевшего рядом со мной Хейконена.

— Завтра утром — решающая операция. Товарищ Суси сам пошел в разведку.

Пленный сынок торговца из Финляндии тем временем совсем разошелся:

— Зачем я пошел в армию и сюда в Карелию? А потому, что с детства еще очень люблю командовать, я хочу офицером стать.

Другой пленный — студент — смотрел на краснобая с нескрываемым презрением.

— На нашу голову офицером стать захотел! — хмуро вставил пленный, мобилизованный лахтарями, уроженец Конец-острова.

— Тоже человек! — сказал бородач, обращаясь к Тойво. — Неделю назад, когда некоторые ребята наши сказали, что не хотят драться с красными, как собака, перед строем забегал, маузер вытащил и вопил: «Всех расстреляю!»

Сын торговца, слушая эти слова, даже съежился немного.

— Макарьев из Кимас-озера вышел вперед и сказал ему, — продолжал мобилизованный: — «Стреляй, коли рука не дрогнет! Много ль перестреляешь! Слышали мы выстрелы и сами готовы стрелять, когда потребуется!» Так тот тип, которого он убил, — пленный кивнул головой в мою сторону, — на месте Макарьева пристрелил. Вот как!..

— Так ты, может быть, к нам в Петроград на командные курсы поступишь? У нас на командиров обучают, — спокойно спросил Тойво.

Сынок торговца принял слова Тойво за чистую монету и обрадованно забеспокоился:

— А что, меня примут? Если примут, так что же, я не против... Напротив того, я даже очень хорошим красным офицером выйти могу: ведь я очень люблю командовать, а сам я всегда левым был. Вы мне дадите рекомендацию в вашу школу? — залебезил он перед Тойво.

Но здесь добродушие покинуло Тойво, и он крикнул:

— Я дам тебе лучшую рекомендацию — на тот свет. Приготовь там помещение для твоего папаши, его тоже скоро пошлют вслед за тобою.