«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его… Встретили меня стражи, обходящие город: «не видали ли вы того, которого любит душа моя?» Но едва я отошла от них, как нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него, и не отпустила его, доколе не привела его в зал матери моей и во внутренние комнаты родительницы моей.
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно» (Песнь песней 3.1).
Показательно, как ведет себя Возлюбленная: она выбегает на улицу и ищет любимого. Найденного ею она приводит в свои покои и тайно занимается с ним любовью. И то и другое — появление на улице, в одиночку, без сопровождения братьев или родителей, и ночь любви, тайно проведенная в отчем доме, — это нарушение «добрых нравов» времени. Но когда влюбленные об этом заботились! Добрачная любовь находит своего защитника во влюбленных из Песни песней. И любовник ищет свою желанную на тайном запретном пути:
«Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос моего возлюбленного, который стучится: «отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! потому что голова моя вся покрыта росою, кудри мои — ночною влагою». Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их? Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него. Я встала, чтобы отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка. Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел. Души во мне не стало, когда он говорил; я искала его и не находила его; звала его, и он не отзывался мне. Встретили меня стражи, обходящие город, избили меня; сняли с меня покрывало стерегущие стены» (Песнь песней 5.2).
Выше общественной морали право Возлюбленной. И пусть она схвачена и побита стражами города — блюстителями строгой морали, «добрых нравов», желание любимого сильнее. Ею движет желание свободно отдаться ему, о своей невинности, которую рискует потерять, она не задумывается ни на миг. И поэтому так потрясает стон, полный боли, когда любимый уходит: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? что я изнемогаю от любви» (Песнь песней 5.8).
Не бывает любви без любовной боли, без тоскливого стона, которые остаются и когда любимый уже здесь: «Он ввел меня в дом пира… Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.
Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня» (Песнь песней 2.4).
И эта любовь познала страх, и здесь нет ничего, что не сопровождалось бы болью; уже объятие рождает страстное желание получить больше. Любви нужен пейзаж, в котором она хотела бы затеряться, где отражается то, что чувствует душа. И это должна быть не картина зимы, а весна, что грядет:
«Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей. Смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Голубица моя в ущелье скалы, покажи мне лицо твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок, а лице твое приятно» (Песнь песней 2.10).
Возлюбленная в свою очередь делается все более загадочной, становится чем-то непостижимым, таящим в себе нечто необъяснимое: «Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник. Рассадники твои — сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица… Садовый источник — колодезь живых вод и потоки с Ливана» (Песнь песней 4.12).
Возлюбленная, «запертый сад», обладает, однако, тонкой чувственностью, которую можно выразить только языком запахов, благоуханий, тех непостижимых флюидов любовной магии, с которых, кажется, и начинаются возбуждающие игры. Только один раз прорывается избыток страсти, в опасном преддверии союза любви и смерти: «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, люта, как преисподня, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный» (Песнь песней 8.6).
Здесь взрываются рамки простой влюбленности и явственно проступает таинственная близость любви и смерти. Подобно смерти, любовь означает растворение одного в другом.
Мы дали возможность Песни песней самой подробнейшим образом рассказать о себе, ведь тот, кто пишет об этой Песни, ее разрушает. Совершенно очевидно, что Песнь песней — «искусственная», собрание многих песен. То, что ее приписывали Соломону, не случайность. Только в его время представлялась определенная степень свободы в любовных делах, о чем свидетельствует Песнь песней. На время Соломона приходится также открытость всему чужому и иноземному. В конце концов, Соломон был мужем дочери фараона, возможно, это ее вдохновляющее влияние. В Египте ведь многочисленные Песни песней были известны задолго до Соломона. Они, вероятно, наложили отпечаток на Соломонову Песнь песней.
Так, например, в египетской любовной поэзии влюбленные называют друг друга «брат» и «сестра», и у египтян есть сравнение возлюбленного с оленем (Песнь песней 2.9 и 17;8.14), а возлюбленной — с садом (Песнь песней 4.12) или «кобылицей в колеснице фараоновой» (Песнь песней 1.9). Как «пламень» разгорается любовь и в Египте (Песнь песней 8.6) и там же «изнемогают от любви». Достаточно, надо думать, подтверждений, говорящих за принадлежность Песни песней к эпохе Соломона.
Остается вопрос, какая роль отводилась Песни песней в Библии? Один из ответов дал ученый Иоганн Ветцштейн в своей работе, опубликованной в 1873 году, он указывал на свадебные обычаи в арабской части Орана. В день накануне свадьбы невеста исполняет танец с мечом под аккомпанемент песни, восхваляющей ее украшения и прелести тела. Всю неделю, следующую после брачной ночи, молодую пару чествуют как царя и царицу и распевают самые разные песни.
И в Песни песней есть место о мечах (3.8), и влюбленные являются как жених и невеста, а также как царь и царица. Но правомерно ли переносить арабский обычай XIX века на добрых три тысячи лет назад? Атмосфера добрачной свободы, которая пронизывает Песню песней, не хочет вписываться в «супружеский образ» жизни. Ведь Песнь песней — торжество любовной игры, которой еще ничего не предписано. Возлюбленная еще не стала добропорядочной хозяйкой, еще ничего не знает и, пожалуй, не хочет знать о материнстве и уходе за детьми, никакая мораль не повисает на кончике указующего перста относительно великих и малых обязанностей в супружестве, верности и покорности.
Внимания заслуживает трактовка ученого Эрнста Вюртвейна, который с полным правом указывает на строгие формы заключения брака, где вряд ли допускалась свобода. Браки, как правило, не были выражением склонности друг к другу и любви, партнеров определяли родители и род. Брак заключался — и вот тогда вполне могло произойти все то, о чем так откровенно написано в Песни песней. В этом случае она становится своего рода зеркалом, в котором соединившиеся браком могли увидеть отблеск любви, какой они никогда бы не смогли узнать и испытать перед свадьбой. Значит, Песнь песней следует рассматривать как самоучитель по эротике для юных супругов? Насколько действенной оказывалась «шпаргалочка», текст умалчивает.
Нет, этого недостаточно. Песнь песней — это восхваление естественного зова любви, древнее восточное свидетельство слияния эротики с плотскими и духовными потребностями, предписание «любовь всегда права» в противовес всем общественным нормам. А для «эпохи Соломона» это значит, что пришло время освободить любовь и все, что ей сопутствует, от религиозных нравоучений и предоставить законное место праву человека на любовь. «Срывание покрова тайны», т. е. придание любви человеческого образа, как нельзя лучше соответствует «Соломонову просвещению», особенно после того как он зашел так далеко, что отобрал у священников право на суд. На «Соломонову эпоху» приходится «очеловечивание» не столько нравственный стороны отношений, лежащих на поверхности, сколько глубинных — в области чувств.
