* * *

   Фрегор приходил в себя больше недели. Чем он занимался в своих комнатах, Гаор не знал: впервые за последние месяцы его ни разу не потребовали наверх. И он сам, никого ни о чём не спрашивая, вернулся к режиму с утренней работой в гараже и вечерней тренировкой, тем более что заниматься на гимнастической площадке в парке было уже холодно, да и... наглеть всё же нельзя: раз он не на выезде теперь, то и после отбоя ему в парке делать нечего. Ни Мажордом, ни тем более Милок к нему не цеплялись, но и он не нарушал и не нарывался. Разве только в тот вечер... хотя нарушением это назвать нельзя. Ну, так сказать... отпустил душу.

   Просто он спустился после тренировки в рабский подвал, предвкушая отдых и ужин. Сегодня тренировка затянулась, и, похоже, он только-только в душ успеет. В коридоре суетились вернувшиеся с работы. И уже на входе в спальню он вдруг услышал... гитару?! Откуда?! И он пошёл на звук.

   Играли в первом правом будуаре. Мелодия показалась Гаору знакомой, а голос, певший без слов, приятным, и он толкнул дверь. На кровати сидели Цветик и та, в бордовом. Играла в бордовом, а пела Цветик. Когда дверь открылась, она замолчала, а вторая продолжала перебирать струны уже без мелодии.

   - Чего тебе, Дамхарец? - после недолгого молчания спросила Цветик.

   - Ничего, - пожал плечами Гаор и усмехнулся, - просто гитару услышал. Интересно стало.

   - Скажешь, что умеешь? - насмешливо спросила в бордовом.

   И Гаор, будто его кто подтолкнул, вошел, не закрыв за собой дверь, и мягким, но властным движением взял у неё гитару. Перебрал струны, тронул слегка колки. На гитаре его учила играть Силни, сестра Жука, хотя в училище бренчали многие. В каждом если не отделении, то взводе был свой гитарист, это не возбранялось ни Уставом, ни начальством. Правда, денег на свою гитару у него, разумеется, не было, но всегда можно было одолжиться, а Силни играла хорошо, как он уже тогда понимал, по-настоящему. Всё это мгновенно и сразу вспомнилось, пронеслось в голове вместе с воспоминаниями о редакционных редких и потому особенно весёлых и памятных вечеринках, где тоже приносили гитары и пели.

   Цветик и вторая переглянулись и выжидающе посмотрели на него. И Гаор запел почему-то тот старинный романс, что впервые услышал от Силни и тогда же запомнил с её голоса.

   - Ночь тиха... над рекой ярко светит луна... и блестит серебром голубая волна...

   Он пел, глядя не на них, а в пустую стену, и чувствовал, как за его спиной в коридоре собирается напряжённо молчащая толпа.

   - Милый друг, нежный друг... я как прежде любя... в эту ночь при луне... вспоминаю тебя...

   Совсем рядом, у себя под боком, он почувствовал чьё-то жаркое дыхание и, скосив глаза, увидел Снежку. И улыбнулся ей.

   - Под луной расцвели голубые цветы... этот цвет голубой - это грёзы мои... к тебе грёзой лечу, твоё имя шепчу... милый друг, нежный друг... о тебе я грущу...

   Цветик и вторая смотрели на него удивлённо и даже чуть испуганно.

   - В эту ночь при луне... на чужой стороне... милый друг, верный друг... вспомни ты обо мне...

   Гаор перебрал струны последним аккордом и в тишине протянул гитару женщине:

   - Держи.

   Она молча покачала головой, а Цветик хрипло сказала:

   - Спой ещё.

   Гаор улыбнулся:

   - Что, понравилось? Неужели раньше не слышала?

   Ответить она не успела. Потому что раздался визгливый голос Мажордома, ругавшего дикарей за толпу и нарушение режима. Гаор досадливо выругался вполголоса, сунул гитару Цветику и повернулся к двери, едва не столкнувшись с Милком.

   - Ты куда лезешь, Дамхарец, - спросил тот с тихой, но достаточно явной угрозой. - Тебе это кто разрешил?

   - Я и не спрашивался, - огрызнулся Гаор. - А ну, отвали с дороги, пока не уронил.

   Милок, зло ворча, посторонился. Снежка сразу ухватилась за руку Гаора и, гордо семеня рядом с ним по коридору, тараторила, чтоб он всё своё прямо сейчас ей отдал, а уж она и отстирает, и...

   В спальне в общей толкотне переодевавшихся из рабочего в расхожее Гаору объяснили, что играть на гитаре и петь разрешается только тем, кто из первой спальни, и то не всем, а по хозяйскому выбору.

   - Здорово ты остроносых умыл, - шёпотом хохотнул уже за столом сидевший напротив Беляк.

   - А то они задаются, что только они умеют, а нам, дескать, не дано, - поддержал Беляка сидевший на углу стола чернобородый, но светлоглазый мужчина из парковой бригады.

   И всё, тем всё и кончилось. И Гаор искренне не посчитал это нарушением. А кого и как он уязвил своим пением... да по хрену ему они все с их закидонами и амбициями. Тем более что снова начались выезды и разъезды. Съездили пару раз в Исследовательский Центр, да ещё в несколько мест, видно, добирать остатки или что-то проверить. Ничего нового, скажем так, он в этих поездках не увидел, разве только...

   ...Белый госпитальный коридор, одинаковые двери без номеров и названий. Свои и так знают, а чужих здесь не бывает. И все, даже рабская обслуга в белых комбинезонах и халатах, даже на ногах белые мешочки поверх обуви.

   - Нет, сюда вы можете пройти только без него.

   Фрегор не так рассерженно, как удивлённо уставился на высокого и худого врача. Белый глухой халат, белая круглая надвинутая до бровей шапочка, большие очки с толстыми выпуклыми стёклами. К удивлению Гаора, Фрегор согласился с запретом:

   - Жди меня здесь, Рыжий.

   - Да, хозяин, - откликнулся он, - ждать здесь.

   Неестественно круглые за стёклами очков жгуче-чёрные глаза врача оценивающе и... запоминающе осмотрели его. И когда за Фрегором и врачом закрылась дверь, белая и безликая, как всё здесь, Гаор перевёл дыхание с невольным облегчением: хватит с него здешних тайн и секретов.

   - Парень, - вдруг позвали его негромко и хрипло. - Будь человеком, подойди.

   Гаор вздрогнул и повернулся на звук. У стены так, что стоя лицом к двери, за которой скрылись врач и хозяин, и не заметишь, кровать-каталка. Широкие белые ремни прочно удерживали на ней распластанное обнажённое тело. Обе ноги ниже колен туго замотаны белой тканью. "Полуфабрикат"? Гаор быстро оглядел стыки потолка и стен и, не найдя глазков камер наблюдения, подошёл. И удивился до немоты. Привязанный к кровати мужчина - явно чистокровный дуггур, без ошейника и клейма. Свободный?!

   - Что, - мужчина скривил лицо, обмётанное недавно проступившей редкой чёрной щетиной, - не видел такого? Посмотри. Смотри, смотри, лохмач.

   С усилием мужчина повернул привязанную к каталке руку ладонью вверх, и Гаор увидел синюю татуировку - открытый глаз.

   - Точно, парень, - мужчина снова усмехнулся. - Он самый и есть. Попал в аварию, ноги всмятку, а мы лечению не подлежим. Назначен на утилизацию. Что это такое, знаешь?

   Гаор кивнул.

   - И что?

   - Перечислить стадии и фазы, господин? - разжал губы Гаор.

   - Пошел ты...! - мужчина бешено выругался. - Я к нему как к человеку, а он мне господином тыкает. Врезать бы тебе, да привязан.

   - Могу и отвязать, - спокойно ответил Гаор. - И врезать. Как человек человеку. Огонь справедлив.

   Мужчина облизал сухие в серой корке губы и вздохнул.

   - Думаешь... может, и так. Только... я ведь не сам, поверь, я по приказу... прикажут, и куда ты денешься. Ладно, покурить у тебя есть? Дай, будь человеком.

   Гаор покачал головой. Мужчина зло сощурил глаза, и тогда он пояснил:

   - С собой носить запрещено.

   - Такой ты и послушный?!

   - Спина чешется, - усмехнулся Гаор. - И жить хочется.

   - Это да, - вздохнул мужчина, - жить хочется.

   Теперь они молча глядели друг на друга.

   - Запомни, - вдруг совсем тихо сказал спецовик. - Мы тоже люди, понимаешь? В печке все равны.

   - Как тебя зовут? - спросил Гаор.

   - Неважно, у нас семей нет. Запрещено нам, понимаешь? Сволочи, хоть бы вкололи что, чтоб заснуть и не проснуться, а они...