- Точно, - согласились сверху, - Смерть под Судьбой ходит.

   - А ну вас всех в болото лешачье! - взорвался один из новеньких. - Завели. Накликать, что ль, решили? Ну, он новик, мозги набекрень, а вы то чего?!

   - А ты не бухти! - сразу стал весело задираться Чеграш. - Мы и укорот сделать могём.

   Так, то в перепалках, то в играх и трепотне шёл день. И всё началось неожиданно, после поверки, когда и одеяла уже выдали, и улеглись все, а свет чего-то не гасили. По коридору мимо решётки несколько раз прошли надзиратели, и чего-то не по одному, а вдвоём.

   - Блатяг обыскивают, - прислушался к шуму в дальнем конце Гиря.

   - Точно, - откликнулся Бурнаш.

   Свет не погасили, так и поговорить можно. Но с нар встать никто не рискнул.

   - Чего они?

   - Забыли чего?

   - А ты спроси.

   - Цыц, - рявкнул Слон.

   И вовремя. Надзиратель стоял у их решётки. Все затихли, будто спят. Но в щёлки между одеялами - почти все заворачивались с головой - блестели глаза, и обмануться надзиратель, конечно, не мог. Но почему-то промолчал. И не постучав дубинкой, голосом позвал Слона.

   - Старший, иди сюда.

   Слон вылез из одеяла и подошёл к решётке. Камера затаила дыхание, прислушиваясь. Но надзиратель говорил слишком тихо, а Слон молча мотал головой в ответ. Чего ж это такое? Слон вдруг обернулся, нашёл взглядом и поманил Седого. Тот быстро встал и подошёл. Теперь говорили надзиратель и Седой, а Слон стоял рядом и слушал. Наконец Седой кивнул, и надзиратель ушёл.

   - Слушайте все, - заговорил Седой. Негромко, но тишина такая, что не услышать нельзя. - Сейчас к нам приведут одного. Новообращённого. Он ляжет здесь, у решётки, чтоб к параше и крану доступ был. И никто, слышите, никто не подойдёт к нему. И не заговорит с ним, и не ответит ему. Утром, перед поверкой его заберут. Понятно? И кто у стены, давайте на нары, а остальные потеснитесь. Чтоб рядом никого не было.

   Распоряжение Седого выполнили быстро и молча.

   - Ежли трепыхнётся кто, - мрачно сказал Слон, - самолично в параше утоплю! Вы меня знаете.

   Камера ответила неясным тихим гулом. Тон Слона исключал всякие возможности другого исхода.

   Гаор - он всё-таки, хоть лоб уже и не чесался, лица одеялом не закрывал - осторожно покосился на соседей. Явно ошарашенные лица, похоже, и им такое впервые. Что же это? Интересно.

   Двое надзирателей подвели к их камере высокого бледного мужчину в испачканной кровью одежде. Его короткие чёрные волосы торчали вверх, открывая лоб, и Гаор даже прищурился, вглядываясь в клеймо, плохо различимое на покрасневшей воспалённой коже. Квадрат... а в квадрате... волна? Как это? Волна - насильник. Квадрат - убийца. Убийца и насильник? Маньяк? Седой и Слон отступили от решётки. Надзиратель открыл дверь.

   - Заходи. Здесь и ложись. В угол иди, понял? И не шевелись.

   Тот молча выполнял приказания. Седой и Слон молча стояли, как бы отгораживая его от нар.

   Что-то в нём, в его движениях показалось Гаору мучительно знакомым. Он даже приподнялся, вглядываясь.

   Слон и Седой вернулись на свои места. Укладываясь, Седой ладонью нажал Гаору на плечо, и тот подчинился.

   Погасили свет. Но не было обычного сопения, храпа. Камера не спала. Лежали, плотно прижавшись друг к другу, и ждали. Чего?

   У решётки негромко, словно пробуя голос, застонали. Камера ответила напряжённым молчанием. Даже перешёптываться никто не посмел. Но и не заснул.

   Первым не выдержал Малец. Он слез с нар и зашлёпал к параше. В напряжённой тишине неожиданно звонко зазвенела струйка.

   - Мальчик, - вдруг сказал лежавший, - подойди, помоги мне, мальчик.

   Малец не успел даже головы повернуть. Гаор узнал этот голос и неожиданно для себя рявкнул "по-строевому".

   - Наза-ад!

   Малец испуганно шарахнулся к нарам. А Гаор уже тише, сдерживая голос, сказал.

   - Заткнись, падаль. Встану, тебе ни мальчики, ни девочки не понадобятся.

   - Мне больно, - вдруг надрывно, а может, и в самом деле плача, донеслось от решётки. - Меня избили. Воды. Дайте воды. Я сам возьму.

   - Лежать! - снова сорвался Гаор.

   - Больно, - хныкали у решётки. - Мне больно.

   И Гаор не выдержал, приподнялся на локте, чуть не придавив лежавшего рядом Зиму, но тот даже не шевельнулся..

   - Больно?! А пацану, что ты у школы подманил, живот ему взрезал и трахал через рану, ему больно не было? А той девчонке, как ты ей груди резал, забыл? Тебе сколько насчитали? Двадцать шесть доказанных, и в подозрении семнадцать! А не нашли сколько?

   - Врёшь! - закричали у решётки. - Всё врёшь!

   - Ты, гад, врёшь. Их ты тоже так подманивал? Что тебе плохо, чтоб помогли?

   Гаор уже не замечал, что кричит в голос, что с той стороны решётки чёрным плоским силуэтом стоит надзиратель. Он выплёскивал всё, не сказанное тогда, когда он сидел в зале суда и слушал деловито спокойное разбирательство.

   - Я воевал! Я фронтовик!

   - Не ври! Не был ты на фронте! Мы там таких сами кончали! Про лесополосу вспомни, девчонки ягоды собирали с голодухи, младшей сколько было? Пять? Она просила тебя: "Дяденька, не убивай". Ты что с ней сделал? А сестрёнок смотреть заставил! Им больно не было?

   Камера приглушенно зарычала.

   - Тебя ж, серый тихушник, даже Контора твоя сдала!

   Надзиратель стукнул дубинкой по решётке и спокойно сказал.

   - Слон, успокой говоруна.

   Перед Гаором вдруг возникла, всё заслонив, огромная фигура Слона. И одновременно Слон оглушительно хлопнул перед его лицом большими полусогнутыми ладонями, вцепившиеся с двух сторон в его плечи руки опрокинули Гаора навзничь, несколько кулаков согласно ударили по нарам, изобразив звук падающего от удара тела, а ладонь Седого жёстко зажала ему рот. Слон повернулся и пошёл на своё место.

   - А этого я успокою, - удовлетворённо сказал надзиратель.

   Гаора продолжали удерживать, зажимая ему рот, и он увидел только мгновенный голубой отблеск и услышал треск электрического разряда. У решётки взвыли.

   - Сейчас добавлю, - пообещал надзиратель, и всё стихло.

   - Всем спать, - выждав немного, сказал надзиратель. - Завтра его заберут, но чтоб до утра он целый был.

   Когда его шаги затихли, Гаора отпустили.

   - Ты откуда знаешь всё это? - почти беззвучно спросил Зима.

   - Я на суде был, - так же тихо ответил Гаор.

   Рука Седого ловко шлёпнула их обоих по губам, и они послушно замолчали.

   До утра в камере стояла та же напряжённая тишина, никто не вставал ни к параше, ни к крану. Свет включили перед побудкой, пришли два надзирателя и молча вывели этого. Как только они ушли, сразу несколько человек сорвались с нар и бросились к крану. Толкаясь, они набирали воду в пригоршни и, подбегая к углу, где спал маньяк, выплескивали её на пол. След смывают, понял Гаор. И невольно поёжился: что с ним сделают сегодня за то, что нарушил правила, заговорил с таким.

   - Иди, - сказал, не глядя на него, Чалый, - разденься и целиком обмойся.

   - Хоть и такая, а всё вода, - так же глядя в сторону, кивнул Зима, - на голову вылей и рот промой.

   Гаор встал и пошёл к крану, ничего не понимая, но, надеясь, что этого будет достаточно для очищения. На "губе" нарушения неписаного Устава смывали кровью. Ему сразу уступили место. И по этой готовности, он понял, насколько дело серьёзно. Он разделся догола, бросив рядом прямо на пол рубашку и брюки, и стал мыться. Вода смывает. Так что лучше, наверное, не обтереться, а облиться. Он набирал пригоршни и выливал воду себе на голову, грудь, плечи, в лицо, пару пригоршней плеснул на спину. Вода стекала, холодя тело.

   - Одевайся, застудишься, - сказали сзади, и он понял, что очищен.

   И как раз уже кричали побудку и поверку. Будто ничего и не было.

   Гаор встал на своё место в строю, удовлетворённо отметив, что его не сторонятся. Значит, и вправду, очистился. Но интересно получается. Как вчера говорили? Водаматёрая, вода материна, вода мёртвая. Похоже...