Очень довольный собой: какой он умный и с ходу просчитал, что из чего получается, - Гаор отложил просмотренную газету и взял следующую. Оказалась воскресная, толстая, с большой вкладкой "вестей из столицы". Здесь тоже названия ему известны лучше фамилий, но... но... Армонтин?! Чёрт, он же помнит, Кервин из Армонтинов, о нём?! Что?!

   Гаор рывком отбросив одеяло сел, а потом встал прямо под лампочкой, будто ему не хватало света.

   Разгул преступности... бездействие полиции... конец рода... редактор газеты "Эхо" Кервинайк Армонтин похищен и убит неизвестными грабителями... при попытке ограбления квартиры погибла экономка и мать бастардов... Возможная причина - хранившиеся в доме деньги, предназначенные для выплат сотрудникам... Брехня! Кервин не держал дома деньги, всё было в редакционном сейфе... Похищен и убит... да никакой шпане, даже самой... в голову не придёт похищать Кервина... Похищают для выкупа, а какой выкуп с редактора? Чёрт, когда это было? Пишут как о давно всем известном... ага, вот, месяц назад, и преступники так и не найдены. Но почему конец рода? Ведь у Кервина был наследник, он помнит... стоп, читай сначала и слово за слово, как по минному полю ползи, а не скачи как под обстрелом.

   С третьего раза он понял уже всё. Чёрт, никакие это не уголовники, с Кервином расправились совсем другие. Убили. Выстрелом в затылок, ну, это мы знаем, где такие стрелки. И его... как её? А да, Мийра, убили, выбросили из окна, о смерти детей нет, хотя, чёрт, он же помнит, их было трое, наследник и два бастарда, парнишка и совсем маленькая девочка, Кервин их всех растил вместе. Конец рода, остались бастарды, значит, наследника, того большеглазого малыша, тоже убили. Чтобы под корень. Сволочи, зачистили Армонтинов! Да, точно, зачистка. В центре Аргата, днём, сволочи...

   Гаор сидел на нарах, зажав в кулаке скомканный лист, и тупо смотрел перед собой. Ничего не было, кроме острой, разрывавшей его изнутри боли. Ничего... ничего... ничего... А вслед за болью медленно и неотвратимо надвигалась серая пустота. Сейчас она сомкнётся вокруг него, и он останется внутри со своей болью, и будет только один выход. Кервин, за что тебя? А то ты не знаешь? Ещё тогда по краешку ходили, где-то оступился и... где-то? Себе не ври. Ты виноват, твоя статья. "Серый коршун". Рабское ведомство журналистов не любит, а тут такое, изнутри его ковырнули. Но... но, значит, Кервин не сдал тебя, и... пуля в затылок. Вместо тебя, за тебя. Ты виноват и больше никто. Весь этот месяц пил, жрал, баб трахал в своё удовольствие, а Кервин... Кервин, друг, прости меня, я же не знал, приду к Огню, всё от тебя приму... Нет, всё не то, тебя матери-владычицы прикрывают, а Кервин беззащитным был. Сам укрылся, а друга под обстрелом бросил.

   Гаор понял, что больше не выдержит, и ему сейчас нужно только одно. Слишком близко стоит серая пустота, а ненависть выплеснуть некуда, те, убийцы Кервина, недосягаемы, а здешние, что спят в своих спальнях на хозяйской половине, невиновны. Пусть спят. Чёрт с ними. Но это ему сейчас нужно. Или он и впрямь в разнос пойдет и уже ни на что не посмотрит.

   Он встал и как был, не одеваясь, в одном белье, босиком, по-прежнему сжимая в кулаке бумажный комок, вышел из повалуши.

   Света Гаор включать не стал и шёл бездумно, но дверью не ошибся. Правда, его ещё хватило, чтобы не рвать её, а постучать.

   - Кто там? - спросил из-за двери не так испуганный, как рассерженный голос.

   - Я это, Старшая Мать, впусти.

   - Рыжий? - изумилась Нянька, открывая дверь. - Да ты чо, совсем ошалел? Ты куда лезешь-то?

   Почти оттолкнув её, Гаор вошёл в повалушу, большую, но тесно заставленную шкафами, сундуками, сундучками и полочками. На маленьком столике-тумбочке у изголовья настоящей кровати горела лампочка-ночничок. Гаор тяжело сел на один из сундуков.

   - Дай водки, - глухо сказал он.

   Не потребовал, но и не попросил, а просто сказал.

   - Да ты чо, Рыжий, и впрямь с ума сошёл?!

   - Дай, Старшая Мать, - тяжело поднял он на неё глаза. - Дай, или я вразнос пойду. Душа у меня горит, понимаешь? Залить надо. Мне всё равно сейчас чем. Не дашь водки, кровью залью.

   Гаор не угрожал, а объяснял. И, поглядев на него, Нянька молча отошла к угловому шкафу, покопалась там и достала бутылку. Он потянулся к ней, но она ударом отбросила его руку.

   - Никак из горла вздумал, обойдёшься. Как ни горит душа, а до конца-то себя не роняй.

   Она налила ему стакан почти вровень с краями и подала.

   - Пей.

   Он выпил залпом, мотнул головой и выдохнул.

   - Ещё.

   - Не берёт никак? - не сердито, а озадаченно спросила Нянька, наливая второй. - Крепко ж шарахнуло тебя. Пей.

   Второй стакан показался ему столь же безвкусным, и, глядя, как он пьёт, равнодушно, будто по обязанности, Нянька сокрушённо покачала головой.

   - Однако, Рыжий... ну давай, я тебе ещё половинку налью. А если не проймёт... тогда уж только за Мокошихой посылать, она волхвица сильная.

   На последнем глотке Гаору обожгло грудь и горло, он поперхнулся и закашлялся. И кашлял, пока на глазах не выступили слёзы.

   - Плачь, Рыжий, - удовлетворённо кивнула Нянька, убирая почти опустевшую бутылку и стакан и садясь рядом с ним на сундук. - Плачь, слезой у человека горе выходит.

   Гаор потряс зажатой в кулаке газетой.

   - Вот, Старшая Мать... Сволочи, что ж они с ним сделали... Сволочи, в затылок из пистолета... И жену его, и сына, всех, понимаешь, Старшая Мать? Зачистили, как посёлок... Всю семью, Старшая Мать, целому роду конец. Старшая Мать, сволочи... Ребёнка-то за что, я ж помню его...

   Он говорил, давясь слезами и руганью, а Нянька молча сидела рядом с ним в одной рубашке-безрукавке до колен, с рассыпанными по плечам чёрно-седыми волосами. А когда он замолчал, тихо спросила.

   - Родич он тебе?

   - Пошли они, родичи мои... - Гаор бешено выругался. - Друг это мой, больше, чем друг, жизнь он мне спас, меня самого, какой я есть, спас, понимаешь, Старшая Мать, его же за меня, за то, что он мне... - и замолчал, поперхнувшись, на последнем клочке разума остановленный внутренним запретом говорить о газете, статьях, связи.

   - Друг выше родича, - задумчиво сказала Нянька. - Быват. Один сын у него был?

   - Нет, - всхлипнул Гаор. - Двое, и дочка ещё.

   - Значит, не весь он умер, человек в детях продолжается, - убеждённо сказала Нянька.

   - Те бастарды.

   - Ну так чо? - спросила Нянька.

   Гаор недоумённо повернулся к ней, настолько это противоречило всему, усвоенному с раннего детства, вроде это он ещё до Сержанта знал. Что род ведут законные дети, а бастарды так... сбоку припёка.

   - Ну, чо смотришь? - с ласковой насмешкой улыбнулась ему Нянька.

   - У них же имени родового нет, - попытался он объяснить.

   - Вона ты о чём? Так глупости это всё. Сами придумали, сами и верите. А коли дети есть, да дочка ещё, гришь, уцелела, то и по крови, и по утробе род продолжится. Да и ты остался, пока ты помнишь о нём, и ему в Ирий-саду тепло да светло будет.

   - Он дуггур, Старшая Мать. Он к Огню уйдёт.

   - Ну так чо? Хороший человек был?

   - Да, - убеждённо ответил Гаор.

   - Ну, так поклонится Огню, а там его Сирин с Алконостом до Ирий-сада и доведут. Когда убили-то его?

   - Месяц назад.

   Гаор уже не плакал и отвечал на её вопросы с детской старательностью.

   - Ну... - Нянька пошевелила губами, что-то подсчитывая, - ну так. Три дня ты здесь, потом в рейс съездишь, а как вернешься, я тебе помогу тризну по нему справить. Как раз на сороковой день Ирий-сад для души ворота открывает. И он у Огня побывать успеет. А ты теперь спать иди. Иди-иди. Сам-то дойдёшь, или покликать кого, чтоб довели? А то свалишься, по-пустому шум подымешь.

   - Дойду, - Гаор тяжело встал, уронив на пол бумажный комок из разжавшегося кулака, поклонился Няньке и пошёл к двери.