Палин побежал в тапочках, которые принес Абдулхаков, на щит дозиметрии, оставив грязные сапоги у противней. Туда же поставили еще несколько пар сапог и стопку комплектов пластикатовых полукомбинезонов, чуней, фартуков…
Палин неотступно думал теперь о «черной трубе». Он сидел за столом в помещения щита дозиметрии, обхватив голову руками, сморщившись, как от зубной боли.
«Господи! Неужели ж так будет всегда?.. Уже двадцать лет…»
Схватился за телефон. «Почему молчит Федосов?..» Нервно задергал тумблером. Наконец звонок. Федосов сообщил: из трубы минус седьмая степень, после разбавления к морю – минус одиннадцатая…
Но Палину было стыдно. Больно. В груди саднило. Ну что? Ну что же он может сделать?! Он вскочил. Прислушался. Тишина. Как после погрома. Забегал взад и вперед.
«Что делать? Что делать?..»
Он будто увидел перед собой огромное сморщинившееся лицо моря, лицо Природы.
«Стыдно, гадко!..»
И вдруг осенило. «Конечно же! Надо просить… Просить Болотова!»
Он лихорадочно бросился к телефону, нажал тумблер блочного щита управления.
– Болотов, – послышалось в капсуле.
– Послушай, Виталий! – Палин орал почему-то во всю силу голоса. – Немедленно! Немедленно отключай дренажные насосы!..
– Это почему?
Палин понял, что надо хитрить, лгать, ловчить, все, что угодно, но лишь бы отключить эти ненавистные, подлые насосы. Разорвать этот грязный поток во что бы то ни стало.
– Миленький, Виталя, пожалуйста! Могут загнать в море пульпу… Ее ведь ничем не разбавишь, а?.. Рыбка съест смолу, ты поймаешь рыбку… Ты меня понял?!
– Сейчас отключим, – сказал Болотов спокойно, почти безразлично.
Палин откинулся на стуле. Сердце бешено колотилось.
«Чего это оно так?» – подумал Палин. Приложил руку к груди: «Тук-тук… Тук-тук… Тук-тук…»
Вдруг навалилась дикая усталость. Руки на стол. Голову на руки. Расслабился. В мозгу стучало.
«Нужна энергия… Нужна энергия…»
Болит голова. Надышался. Звонок от Федосова:
– Труба замолчала… Слышь, Владимир Иванович?.. Вода не идет…
– Да-да-да… – сказал Палин будто в забытьи. – Сторожи, сторожи пока…
Снова уронил голову.
«Вода не идет… Хорошо… Вода… Такая вода не должна идти… Не должна…»
Звонок. Начальник смены АЭС Болотов:
– Владимир Иванович! Звонил Торбин… Начальник главного управления. Лично. Сказал – через тридцать минут прибудут пожарники. Просил принять их, обеспечить ведрами и организовать уборку «грязи» на минус пятой. Я их приму и организую работы. За тобой – доз-контроль, допуск.
– Кто подпишет разрешение на перебор дозы? – спросил Палин с затаенной яростью.
– Все предусмотрено… Торбин сказал – из расчета годовой дозы… Пять рентген на нос…
– Какой он добрый! – сказал Палин.
– Добрый… – Болотов рассмеялся.
– Куда будешь убирать воду и смолу? – спросил Палин.
– Куда?.. В дренажный бак… Больше некуда. Емкости с пульпой заполнены под завязку. Через них же и залило все, сам знаешь. Ну, все… – Болотов отключился.
– В дренажный бак… – тихо повторил Палин слова Болотова. – Это значит – в море… Вот и все… Но что делать?!.. То есть выход есть – дождаться пуска блока спецхимии. И тогда – стоять… Но я бессилен запретить пуск…
Палин впервые в жизни пожалел о том, что власти у него недостаточно и карьера его, похоже, закончилась должностью начальника отдела радиационной безопасности и что выше ему никак не прыгнуть без подсадки. А подсадить некому. Да… Нужных «друзей» не завел.
А милые сердцу – кто умер, кто работает на других АЭС. Теперь – одиночество и борьба.
«Нужна энергия… Нужна энергия… Торбин не отступится. Так всегда… Когда задаешь себе заранее схему, логику действий, жизни… Однозначность… В ней сила, но и слабость внезапного тупика. Жизнь-то всегда многозначна…»
Палин вяло усмехнулся.
«Похоже, точка. Лбом стену не прошибешь. Нужна энергия…» – мелькало в голове.
Как-то весь вдруг успокоился. Даже ощутил некоторую апатию. Подумалось где-то вторым планом, что его, Палина, разрешающей подписи нигде нет. Совесть чиста. Чего же еще?..
В это время звонок от Абдулхакова. Гортанный, с хрипотцой, глуховатый голос:
– Владимир Иванович! Прибыли пожарники. Все с ведрами. Допускает лично Болотов. Дозиметрический допуск с подписью Торбина. Из расчета пять рентген. Допускать?..
– Допускай… – глухо сказал Палин. – Я скоро приду.
«Вот и все», – снова подумал он, сидя на стуле, опустив голову и вяло свесив меж колен сцепленные в замок руки. Вновь усмехнулся. Острая волна волос на затылке сникла и легла на воротник белого лавсанового костюма. Но голова работала независимо от его состояния. Мозг лихорадило. Обрывки мыслей, вспышки озарений, внезапно всплывающие и тут же тонущие во мраке памяти картины прошлого. Однако на «выходе» из черепной коробки ничего не было. Пустота…
«Работай, работай… – приказал он мысленно своему мозгу. – Думай, думай…»
В висках ощутил пульс. И еще где-то, будто в переносье.
Тук… Тук… Тук…
Звонок от Федосова:
– Труба молчит, Владим Иваныч. Может, мне уйти? Захолодало… Ветер с моря рвет. Штормит… А?..
– Побудь еще чуток. Я скоро сменю тебя. Жди… – попросил Палин мягко. А сам подумал: «Чего ждать?! Пусть идет. Нет, пусть ждет… – И снова приказ себе: – Думай… Думай…»
Но мозг ничего не выдавал. На «выходе» пустота… Встал. Пошел вниз, на минус пятую. Уже на подходе услышал звон ведер, топот десятков ног, бульканье воды, приглушенный говор. И вдруг счет:
– Пятьдесят пять, пятьдесят шесть…
Палин остановился. Сердце замерло. В висках стучало. Он всматривался в людей, вспоминая атомное штурмовое четырехлетье. Там тоже их было много – молодых, сильных, бегущих с носилками, мешками, ведрами с раствором и мусором… И часто среди них Курчатов – вездесущий, напористый, казалось, неутомимый…
– Шестьдесят один, шестьдесят два…
«Считают ведра… Порядок. Норма выработки… Но как же это получается, что нету выхода?..»
И вдруг подумал, что так, пожалуй, было всегда. Только он не знал, не понимал этого. Теперь же задал себе урок, и совесть в западне. Покоя нет…
«Выход только через общее… Общее… Общая победа, общая жизнь, единый порыв… Вперед в целом… Частная моя маленькая совестишка бьется головой о стену…»
Абдулхаков сидит на ступеньке за два лестничных марша до входа в аварийный коридор. Палин подошел сзади, тронул его за плечо. Абдулхаков вскочил. Плоское лицо, остро обтянутые скулы, в черных глазах печаль.
– Работают… – выдавил из себя. Скорбная улыбка: – Они сказали, что пока не кончат…
– Кто сказал?
– Алимов звонил… Ссылались на Торбина…
Глядя сейчас на Абдулхакова, Палин будто заново увидел его всего сразу. Весь образ. Терпкий отпечаток остался… Печаль во всем облике этого сухопарого, дотошного, исполнительного парня. Печаль… Он весь излучает ее. Излучает…
Спустились вниз. Палин надел болотные сапоги, вошел в коридор. Абдулхаков остался снаружи, у телефона.
«Таскают в триста пятнадцатый бокс, – отметил Палин, – сняли гидрозатвор с трапа, льют прямо в коллектор… Считают ведра…»
Сырость в воздухе. Стены и потолок запотели. Крупный капельный пот. Скатываются струйки. Стремительно, одна за другой. Душно. Радиоактивная вода с взвешенной в ней пульпой желтой смолы выше щиколоток. Чуни и пластикатовые пимы, натянутые поверх кирзовых сапог, у большинства пожарников порвались.
«Всех придется раздевать…» – подумал Палин.
Душно. Пожарники в защитного цвета расстегнутых бушлатах. Лица молодые, загорелые, пышут здоровьем. Почти все сбросили респираторы. Трудно дышать. На щеках белые паутинные волокна ткани Петрянова. Белый, заряженный, назойливо прилипающий к щекам пух… Взбалтывают воду сапогами. В ведрах равномерная взвесь радиоактивной пульпы. Передают, расплескивают, обливаются…
– Всем надеть респираторы! – зычно крикнул Палин. – Все-е-м!
Пожарники послушались.
