- "Как?! Это что такое? - говорит. - Какой тебе там отдых будет?" Я говорю: "Дай мне хоть в этом волю"...
Нет, это уж был девятнадцатый год, Великой Матушки уже не было... Прихожу я в обитель к Батюшке: "Вот я в отпуск к вам".
- "Правильно, - говорит, - давно бы так..."Ну,а кончился мой отпуск под преподобного Серафима. Иду к Батюшке в кабинет, он: "Ну, отдохнула, теперь, значит, на работу пойдешь?"
А я говорю: "Не пойду! Я теперь не пойду!" А Батюшка так удивленно говорит: "Как же так?" - "Как хотите, сяду вот на лестнице и не пойду никуда. Не пойду домой..." Он прямо удивился очень:
"Да, - говорит, - давно бы тебе пора к нам... Все-таки сходи еще раз к маме, попроси благословения..."
Я побежала пешком с Ордынки на Тверскую... Бежала, такая жара была ужасная... А сестра младшая меня встречает, девятнадцать лет, замужняя уже была...
"Соня, я в обитель поступаю!" - "Ну и что?" - "Я вот маме боюсь сказать..." - "А ты скажи и все!.."
Я села за стол... Мама сидит у самовара, чай разливает. Чувствую, она неспокойная. Вообще-то она со мной не разговаривала почти. Я прямо и бахнула: "Мама, я поступаю в обитель!"
Как она вскочит, всплеснула руками: "Так я и знала! Доканали! Иди на все четыре стороны! Ты мне не дочь!" А я и не знаю, что ей сказать. Я говорю: "Мама, все-таки надо меня пожалеть. Сколько лет я вам служу и никому... Братья все женились, сестра вышла замуж. И никто тебе ничего не говорил, разрешения не спрашивали, сами устроились и все. А мне уж пора подумать о своем будущем. Вы же знаете, замуж я не пойду...А если бы я и пошла, разве бы я вам так могла служить, как буду вам служить в обители?.."
- "Я тебе сказала: ничего мне от тебя не нужно, иди на все четыре стороны. Я тебя не знаю..."
Вдруг папа приходит. Я к нему тогда: "Папа, ну когда же вы меня отпустите? Я вишу между небом и землей: ни у вас я, ни там я..." Папа говорит:"Мать, надо отпустить..." Только он это сказал, схватила я икону - Скоропослушницу - встала на колени перед мамой: "Благословляй!" Заставила ее в руки икону взять и ее руками себя крещу... А папу и забыла... И кубарем с лестницы, так и убежала. Только икону под мышку...
Прибежала к Батюшке красная как рак. Целый час я бежала по Садовой улице. "Батюшка, благословила!" (Уж не сказала ему, как она меня благословляла.)
"Ну, слава Богу,теперь ты - наша сестра..." Так и поступила... А вот этот снимок - патриарх Тихон. Он нашу обитель любил. И Батюшку нашего с Батюшкиной Матушкой Ольгой в монахи постригал, так что уж Батюшка стал архимандрит Сергий, а Батюшкина Матушка - монахиня Елизавета...
Любил Патриарх нашу обитель. Бывал часто. Встречали его... Девочки наши воспитанницы в ряд выстраивались и розы ему под ноги бросали. У нас двадцать две девочки круглые сироты воспитывались и среднее образование получали... Одинокие старухи жили, за ними сестры ухаживали. Мальчик один, помню,был расслабленный, калеки, бедные всякие... Великая Матушка снимала еще специальные дома - один для чахоточных женщин, а другой для фабричных девушек. Обеды были в обители бесплатные. Каждый день пятьсот обедов для бедных. Больница на тридцать кроватей тоже бесплатная. Амбулатория, самые известные профессора принимали...
И все сами сестры обслуживали, и на кухне, и всюду. И аптека была, давались бесплатные лекарства. Сестры ходили по домам на окраины города, где подвалы. Искали бедных. Кому что нужно. У одних, например, отец безработный -работу находили. У других мать шить может, а машины нет. Машину покупали. Одежду раздавали, детям обувь. Великая Княгиня переодевалась и даже на Хитров рынок ходила, оттуда людей вытаскивать... А к Рождеству у нас устраивали в амбулатории елку громадную для бедных детей. На елке игрушки, сласти; а главное - теплая одежда, сестры сами шили. И валенки для девочек и мальчиков. А последнее дело Великой Матушки,уж она его не кончила, начала строить пятиэтажный дом кирпичный. Для бедных студентов, чтобы все для них общее. И все бы это свои бы сестры обслуживали... А сестер у нас принимали всех званий и состояний: княжны у нас были Оболенская, Голицына - и самые деревенские. И всем вначале одинаковое послушание давалось. Княжна ли ты, графиня или самые крестьянки полевые...
Это уж потом, по уму-разуму, кто на что способен. А вначале хоть ты княжна, а мой пол, мой посуду. Это Батюшка назначал. Он у нас был духовник и настоятель... Великая Княгиня тоже всех принимала сестер. К ней все идут жаловаться. К ней с такими делами, скоторыми скорее идти к матери, чем к отцу. Она как мать была, а Батюшка как отец... А это - белый-то, клобук - митрополит Елевферий. После двадцать третьего года, как нашего Батюшку в первый раз сослали, он у нас в обители служил. Тогда был отец Вениамин.
А потом видишь,архиереем стал, был Ленинградский Владыка. Санкт-Петербургский... А после войны мы с Фросей тетку его навещали, совсем уж старенькая она была. Плачет горькими слезами:
"Фросенька, Веничку-то моего как обидели... Назвали-то как - Елиферь какой-то..."
Да... А в Туркестане мы с Фросей хорошо жили. До тридцать восьмого года. А тут приходит моя Фрося с базара и приносит открытку, а на ней так - домик и дорога. Показывает мне и говорит: "Поедем-ка мы с тобой в Москву. У Батюшки побываем..." А Батюшка наш после второй ссылки опять тут, в деревне был... Ну, сели и поехали. И у Батюшки тут побывали... А только присылают нам из Туркестана письмо, что арестовали там Надежду Эммануиловну, нашу сестру (она княжна была) и Агафью Александровну, старосту церковную... А церкви в это время уже обе закрыты были... И вот Агафья Александровна ездила все хлопотала, чтоб хоть одну на весь город открыть. Открыто хлопотала. И когда мы уехали в Москву, их забрали и обеих расстреляли...
Шофер НКВД знакомый был, он потом рассказывал. Княжна очень кричала, ей тряпкой заткнули рот. Так она, говорит, наверное, задохнулась. А Агафья Александровна ехала - только молилась. Ее тоже поставили, она молча встала... Они выстрелили, она упала... Стали ее землей засыпать. А она кричит: "Я жива! Жива!" Так ее и засыпали... Мученица великая, Царствие ей Небесное... Только за церковь хлопотала.И у нас с Фросей на квартире был обыск, так что нам написали, чтобы мы пока не ехали. Пока это все не уляжется...
И вот приехали мы сюда, к Батюшке. Смотрим, старенький уже такой старичок в синей курточке... А сюда не позволяли к нему ездить власти. Чтобы никакого общения с ним не было. И церковь тут уж не служила, она в тридцать третьем году кончилась. Он тут сидел - ни шагу, никуда...Так только в магазин ходил... Да... А в Москве у моего брата нас не прописали. Сказали: "Мы непрописываем сейчас никого".
Туда мы сунулись, сюда... Фрося говорит "Поедем в Харьков". Там у ней много родственников было - племянников, племянниц, что-то такое семьдесят человек. Вот мы поехали туда. Нас в Москве мои родные снабдили. Громадный узел дали: там дадите своим, что же вы так приедете... Шали, платки, отрезы.... Приняли нас хорошо. Там у одних племянников, там у других. А мы, по глупости, рассказали, отчего нам в Туркестан нельзя ехать.И вотвсе стали бояться нас прописывать. А там ловили которые без прописки. И на машинах отправляли на какие-то работы.
Потом предстояло время выборов. И перед выборами такое волнение - всюду искали непрописанных... Прямо шкафы открывали. А тут мы уже жили у одной Фросиной племянницы. Молодая вдова, племянница. Хорошая такая женщина, простая... Домик собственный. И Фросе снится преподобный Онуфрий и говорит ей: "Какая ты малодушная. Ничего не бойся!"
И вот Настенька, эта племянница, говорит: "Пойду последний раз попрошу, чтобы начальник вас прописал". А Фрося дала ей с собой иконку преподобного Онуфрия. Приходит она в милицию, а там прям плач стоит - никого не прописывает.Он всех гонит. Орет на многих. Ну, тут Настенькина очередь доходит, а уж она ни жива ни мертва... Вдруг он улыбнулся: "Ты, - говорит, - что так волнуешься?"
