Гляжу, ему - особый трап. Он шляпу надел и в "Чайку"... У меня глаза на лоб полезли... Спрашиваю стюардессу: "Кто это мужик летел?" - "А,. - говорит, - это министр сельского хозяйства всего союза". А я его по плечу...

- Это он, может, в самолете не пьет. А так-то дома, под икорку...

- А чего? Я тоже без закуски не пью...

- Налью тебе стакан, пить не будешь?

- Не буду.

- Ну, это ты скажи тому, кто не знает Фому, а я - дядя ему.

июль 1971 г.

Прошлое воскресенье у меня с утра трещала голова, и я решил пройтись по городу. Сначала потолкался на барахолке, ходил мимо развешанного на заборе тряпья и разного старого хлама, разложенного прямо на снегу. Потом вошел в самый базар. Не выдержал - с жадностью съел у прилавка замерзший соленый помидор и такой же ледяной огурец. Больше было тут нечего делать, и ноги понесли меня по направлению к столовой "Заря", где, как я знаю, изредка бывает пиво.

В просторном и неопрятном зале было немноголюдно. Посетители сидели строго разбившись на два лагеря - поближе к кухне те, что пришли поесть, поближе к буфету те, что пришли выпить пива или портвейну. Я купил у буфетчицы кружку и пошел к столику у окна. За ним сидел в одиночестве крепкий тридцатилетний паренек с красной физиономией и оттопыренными ушами. Одет он был почти щегольски - шерстяная рубашка и добротный синий костюм. Пиво пил важно и сосредоточенно.

- Разрешите? - сказал я.

Он молча кивнул, и я уселся. Говорить и мне не хотелось. Каждый из нас был занят своей кружкой. Моя кончилась быстрее, я встал и подошел к буфету.

- Повторить? - услужливо спросила буфетчица и налила мне новую порцию.

Я вернулся за столик.

В зал вошли еще три человека. Оглядевшись, они приблизились к моему соседу и молча пожали ему руки. Потом, очевидно решив, что мы с ним собутыльники, поздоровались и со мною.

Один из них - личность примечательная. Высокий, худой.

На лице и на переносице несколько глубоких царапин. Нос опух,и нельзя разобрать, природная на нем горбинка или благоприобретенная.Глаза совершенно заплыли. Пестрый бумажный свитер, под которым скорее угадывается, чем виднеется расстегнутая черная рубашка...

Двое других - шестерки. Один такой серенький с припухшими губами, а другой - белобрысая челка и носик выемкой.

Эти двое принесли пиво и стаканы, куда немедленно был налит цвета марганцовки портвейн. Мне тоже предложили, но я отказался. Они осушили стаканы, запили пивом.

Сначала заговорил Юрка - тот самый, солидный, в синем костюме, к которому я подсел.

- Прихожу,понимаешь, с работы - матери нет. Я в гардероб. Смотрю, нового пальто тоже нет. Я - к соседям. Говорят,не бывала.Я - к снохе. И тут нет. Я туда, сюда... Иду в больницу.

Точно, говорят. В Горький отправили. В больницу. Рак у нее.Желудка. Мы со старшим братом к врачу ходили. Говорим, нам-то хоть скажите.Рак, говорит, желудка. Ей-то не говорят. Хронический, дескать, гастрит у тебя. И есть ничего не может. Только молоко, сметану... Тут недавно прихожу, говорит: "Юрка, чего-то пельменей хочется". - "А чего? - говорю, - мясо у нас есть. Много ли нам вдвоем-то надо? Давай накрутим". Ну и накрутили. И вот, поверишь, только что четыре штуки съела - вырвало. Шестьдесят два года. Сколько еще протянет?.. И младший брат вернется, чего будет делать?..

- Толька? - сказал Витек, худой с разбитым лицом.

- Ну! - подтвердил Юрка, - Это ведь какой жук! Он в зоне, мне ребята говорили, он там работает, как лось... А выйдет - все. Ему какая хочешь зарплата, хоть шестьдесят рублей, только бы ему не работать. Только бы ему ни х... не делать. И, главное, хитрый ведь какой. Вот ты ему говори - он тебе поперек ни слова. Как будто соглашается. Знает, старший брат. Будет спорить, я же на него наору. А отойди ты на два шага, все по-своему сделает. В зоне вкалывает, а тут не хочу - и все!

- Он вообще чудак, - сказал Витек. - Вот он мой ровесник. Двадцать семь ему, а уж он почти червонец сидит. Только выйдет, его обратно в зону тянет...

- И там он работает, как лось, - сказал Юрка. - Чего теперь будет делать, не знаю. На мать уж надежда плохая. Старший брат - у него семья. Сестренка у нас в институте учится. Хочешь не хочешь, а каждый месяц - тридцатка. Ему бы какая ни зарплата, только бы ничего не делать. Я в Прибалтику уезжал, на асфальтовом заводе работал. Говорю мастеру: "Возьми братишку на мое место". Там три дня в неделю работаешь, остальные на Клязьме лежишь загораешь. И меньше ста восьмидесяти не получается. Если ты там два дня прогулял, бригадир никогда тебе ничего не скажет. Ноне пятнадцать же дней. Тут тебя уж никто не покроет. А мать у меня такая. Никогда денег не спросит. Сколько ей в получку принес пять рублей - пять. Сто семьдесят - сто семьдесят. Никогда не спросит. Положил на швейную машину и все. Утром говорю:"Мать, мне похмелиться надо, дай два рубля". Без звука...

- У меня такой характер, - сказал Витек, - сколько денег есть, только стакан попал - все! Все пролетят. Ты вот ухитрялся три раза в день напиться? А я почти каждый день так... Лечиться думаю.

- Мне лечиться ни к чему, - сказал Юрка. - Я захочу - не пропью. Тут мать приходит, говорит, в ателье материал есть по двадцатьчетыре рубля метр. "Цвет, - спрашиваю, - какой?" - "Черный, - говорит, - без полоски". - "То что надо". А денег ни копейки. Так вот, веришь, я из аванса три рубля пропил, а из получки - два. Нет, и все! Или вот я в Прибалтике жил. Двести сорок зарплата, девяносто командировочные. И все подчистую пропьешь.Иной раз на питание не хватает. Придешь к семейному: "Дай десятку, на питание не хватает". Вот дочего доходил. А тут отпуск. Ну, думаю, мне деньги будут нужны. Целый месяц тут надо гулять. И как отрезал. Говорю: "Не высылайте мне зарплату. Только командировочные". На питание хватало - во как! В воскресенье бутылку возьмешь, и нормально...

- Нет, у меня все летит, - сказал Витек. - Характер такой... Слыхал? Казбек из особого в строгий перешел? "Через четыре года я, - говорит, - опять тут буду". Понял?

- У него ведь побег отсюда, из нашей зоны был, - сказал Юрка. - Я тогда в милиции на "Победе" работал. С автоматчиком его вывели, посадили в машину. С тех пор я его не видал.

- Не, ты соображаешь, особый на строгий? - сказал Витек.

- Значит, он чего-то там думает...

-Таких артистов сколько хочешь, - сказал Юрка. - К нам, помню, прокурор по надзору приезжал, рассказывал. До 1 ноября шестьдесят девятого года в "крытке" легче было, чем в строгом. Так такие есть артисты. Он тебе такое нарушение сделает, что срок ты ему не добавишь, а в крытку перевести надо. Таких артистов сколько хочешь. Или вот симулянты. У нас в зоне многие на аппендицит косили. Скажет все признаки, ну, его и режут. Каждый день - операция. Полбарака резали. Ну, одного они все ж поймали. Он все признаки сказал, а его врач и спрашивает: "На каком, - говорит, - ты боку спишь?" А он и скажи: "На левом", - говорит. "Иди - говорит, - отсюда, симулянт". А там оказывается, на левом спать - он еще хуже болит. Кишки как-то там натягиваются. "Иди, - говорит, - отсюда, симулянт".

- Тащи еще пиво, - сказал Витек белобрысому с выемкой на носу. - У тебя вроде червонец был?

"Выемка" неохотно вынул аккуратный бумажничек.

- Я его разменял.

Я вынул рубль и положил на стол. Рубль взяли не сразу, и "выемка" с "сереньким" пошли за новой бутылкой марганцового портвейна.

- А помнишь, у нас война была? - сказал Витек. - Поверишь, по шестьдесят человек выходило с ножами, с палками, с обрезами - кто с чем. Ярцевские на городских. Драка была - что ты. Шесть человек в больницу отвезли.

- Тут у нас как, - сказал Юрка, - в Ярцеве парк и в городе - парк. Там танцы и тут танцы. Ярцевских поймают в городе - бьют. Городских в Ярцеве бьют. Городские меньше чем по семьдесят человек в Ярцево не ездят. Вдесятером там делать нечего. И те так же... Ну и драка же тогда была. На суде потом только спрашивали: "Видели, как этот дрался?" - "Видели".- "Три года". - "А этого видели?" - "Видели". - "Два года". Так гребли, за милую душу...