Чем больше Свиридов знакомился с задачей, которую навязывали ему, тем более крепло его убеждение, что ничего определенного в ней нет. Все специфично, нашпиговано сложными расчетами и необузданной фантазией… Полагают, что пищей человеку на космическом корабле послужат обезвоженные продукты… Кроме них, в маленьком снаряде займет место и многое другое… Несколько кубометров площади потребуется для кислорода и столько же для выдыхаемой углекислоты. Чтобы ее обезвредить, нужны тонны натронновой извести. Предлагают тяжелые баллоны с жидким кислородом заменить высокоактивными химическими соединениями, выделяющими кислород и поглощающими углекислоту и водяные пары. Система конденсирования при этом воссоздаст нормальную атмосферу на спутнике. Другие предлагают брать воду и кислород в виде перекиси водорода. Кислород, таким образом, как бы упакован в воде, и при разложении перекиси водорода на кислород и воду образуется много полезного тепла… Профессор Павлов утверждает, что и то и другое ни к чему — одни квадратный метр зеленого листа с избытком снабдит человека кислородом и поглотит всю углекислоту… Чудесная идея! Взял бы и осуществил ее, так нет, дался ему Свиридов со своей хлореллой…
Занятия астронавтикой не прошли для Свиридова бесследно. Настал день, когда он счел себя готовым ответить профессору Павлову с тем, чтобы деликатно отказаться от участия в его предприятии.
Письмо начиналось так:
«…Вы пишете, что в мире, где всякая частица материн притягивает другую, ученые не могут быть исключением и сохраняют друг для друга притягательную силу. Не спорю, но мне хочется верить, уважаемый коллега, что ваш интерес к автору этих строк объясняется чем-то большим, нежели физический закон, чье мертвое могущество изрядно померкло с тех пор, как на земле появился человек. Осмелюсь заверить вас, что силой своей фантазии венец творения способен повернуть в прах все законы, в том числе физические… Вы пишете, что наша Земля всего лишь крошечная частица в великом содружестве миров, не очень совершенная по своему устройству и неаккуратная, как плохие часы. В доказательство вы приводите общеизвестный факт, что в конце девятнадцатого века Земля двигалась быстрее более чем на секунду в год, в начале двадцатого — медленнее на секунду, а начиная с двадцатого года нашего столетия снова стала спешить… Право, вы этим не разочаруете меня. Я по-прежнему буду любить земную обитель и считать ее лучше всякой другой… Это понятно уже потому, что у нас с вами выбора нет. Рожденные землей, мы вынуждены принимать все, что она предлагает нам. Силой обстоятельств мы в таком положении, из которого выхода нет… Вы спрашиваете меня, что я думаю об осаде Луны? Меня не прельщает ни осада, ни победа над планетой, лишенной земной атмосферы, где в полдень температура выше точки кипения воды, а ночью — минус сто пятьдесят. Я благодарен воздушному океану, на дне которого мы обитаем, за то, что он сжигает метеориты, осаждающие пас, оберегает от опасных излучений и гибельных смен холода и тепла. Вы не должны строго меня судить: мало сведущий в астрономии, я единственно запомнил кое-что о Венере. Гомер называл ее «Вечерней звездой»… По сведениям историков, ее появление служило сигналом для пастухов возвращаться со стадами домой. Отсюда ее название — «Пастушья звезда». Так как она предшествует восходящему солнцу, древние прозвали ее «Утренней звездой»… Скажете, что эти сведения ближе к литературе, чем к астрономии? Возможно… Еще мне известно, что эта планета много миллионов лет покрыта пластмассой, тогда как на Земле мы сравнительно недавно этот продукт открыли.
Как видите, уважаемый профессор, ваш выбор неудачен, я решительно не гожусь вам в помощники. Я никогда но найду удовольствия в том, чтобы любоваться спиральными туманностями, видеть их сейчас такими, какими они были, когда на земле царил динозавр. У каждого человека своя орбита, и только в ней он на своем месте…»
Письмо заканчивалось извинениями и наилучшими пожеланиями.
Конверт был закрыт, и марки наклеены, когда Свиридов вспомнил свое обещание — спросить у Павлова подробности предстоящего полета. Некоторое время он колебался и наконец решил конверт не вскрывать.
В тот же день пришло письмо от Александры Александровны. Он как-то писал ей о фантазере-ученом, зовущем его в межпланетные просторы, и выслал ей копии писем. Сейчас она писала ему: «Не спешите отклонять предложение профессора, ознакомьтесь ближе с проблемой, вы можете оказать Родине большую услугу… Ученый должен быть готов нести свои знания туда, куда этого потребуют жизнь, наука и нужды страны».
После этого Самсон Данилович вскрыл письмо к Павлову и приписал:
«Я бы все-таки хотел узнать ваши планы… Буду с интересом ждать ответа…»
Ответ прибыл скоро и вызвал изрядную сумятицу в душе Свиридова. Восемнадцать страниц убористого текста содержали столько же нового, сколько неожиданного для него. «Фантазер» из Ленинграда огорошил его научными фактами, о которых Самсон Данилович понятия не имел. В целом они составляли оригинальную систему идей. Письмо было составлено в деловом стиле, без малейшей иронии. «Мы, ботаники, — писал ученый, — как и врачи, не можем входить в обсуждение того, какие причины постороннего характера вызывают необходимость нашего вмешательства. Нам говорят: «Не дайте задохнуться человеку, накормите и напоите его», и долг наш — откликнуться. Много известных институтов занято этим, и пи я, ни вы не можем оставаться безучастными, когда малейшая ошибка может стоить человеку жизни».
Дальше следовали описания того, как спутник Земли уподобится земному шару. Он будет так же мало зависеть от Земли, как Земля от звездного мира. У него своя атмосфера и неиссякаемый источник питания, все — даже круговорот веществ. Астронавт возвратит своей крошечной природе то, что получил от нее. Водоросли, некогда питавшие все живое, будут и на спутнике поддерживать жизнь. Двадцати четырех часов достаточно, чтобы любые отбросы были хлореллой изменены. Она найдет в них достаточно азота и углекислоты, воды и минеральных веществ. Даже массы бактерий, населяющие организм, послужат для хлореллы питанием.
Подобного рода опыт был уже проведен во время второй мировой войны. Дрожжи, выращенные на древесных опилках, и плесневые грибки превращали отбросы человеческого тела в годные для питания вещества и удаляли из воздуха углекислоту, обогащая атмосферу кислородом. Дрожжи и грибки слишком медленно развиваются, тогда как хлорелла в течение суток увеличивается в семь раз. Двести литров ее культуры дадут достаточно воздуха и пищи человеку и поглотят все, что мешает ему жить.
Много в этом плане еще недоделано: надо вывести водоросль, способную более быстро размножаться. Это позволит не перегружать воздушный снаряд излишними литрами культуры. Нужны испытания на людях, надо найти правильный подбор культур — так сочетать их, чтобы и витаминов, и гормонов, и аминокислот было достаточно…
Свиридов с интересом прочитал письмо и пришел к заключению, что предложение Павлова запоздало на двадцать лет. Он охотно принял бы его предложение сотрудничать, посвятил бы этому жизнь, но где взять силу и веру? Прекрасная идея! Ее хватит на внуков и правнуков. Кто знает, как далеко она заведет человечество… Жаль, что жить осталось немного, а ведь кому еще, как не ему, этим делом заняться. Куда бы хлорелла ни угодила, его, Свиридова, долг — следовать за ней. Запросилась в мирское пространство, изволь сопровождать, пока не нашлись другие провожатые… Нелегко ему будет оставаться в стороне, но что поделаешь.
Он так и напишет профессору Павлову: простите, не могу. Не могу на себя положиться… Спасибо за радость, за добрые вести, простите за предыдущее письмо… Надо забыть милого профессора, его планы и призывы, на которые откликнуться невозможно… Хороша хлорелла, куда метнула! Недаром, выходит, он над ней потрудился, не выживет на земле — в небесах пригодится…
Свиридов вспомнил о Рудневе, который ждал его ответа, и мысленно приготовился к разговору с ним. «Не убеждайте меня, Иван Федотович, — скажет он ему, — поздно. Роль Диогена не для меня. Вы знаете эту историю… Когда стало известно, что Филипп со своим воинством идет на Коринф, жители в ужасе принялись каждый за свое: кто готовил оружие, кто таскал камни, кто исправлял крепостные степы, чинил и укреплял на них зубцы. Один лишь Диоген, не зная куда себя деть, катал свой глиняный сосуд, который служил ему жилищем. На вопрос, что он делает, мудрец древности сказал: «Тружусь, чтобы не казалось, что я одни стою без дела, когда столько людей работает». Не хотелось бы мне походить на Диогена, уж лучше прямо признаться, что дело не для меня».
