Но это было обманчивое впечатление.

Вечером стали поступать противоречивые новости.

Одна — что кабинет министров осажден в здании Генерального штаба, а морской министр убит; другая — что телеграф в руках мятежников и что они желают только смены кабинета; третья — что Деодору провозгласил республику, назначил себя президентом и не желает вступать в переговоры.

Последний слух подтвердился ночью, когда государственные советники с опущенной головой начали входить в императорские покои, высказывая глубокое сожаление. Все потеряно, говорили они, армия перекинулась к мятежникам, Деодору не желает вступать в переговоры. Но Педро сказал, что все это неважно. Ему было только жаль дворцовых слуг, которые не смогут приспособиться к новому порядку. Лакайос и советники сидели с ним до двух ночи, когда монарх наконец устал и отправился спать, при этом поблагодарив всех и пожав каждому руку, а некоторых обняв. А еще прихватил из библиотеки труд по египтологии.

Наутро из дворца еще можно было свободно выбраться, но вечером было запрещено собираться группами как внутри дворца, так и за его пределами. То и дело слышался топот копыт: это кавалерия разгоняла народ. Даже по двое не разрешалось выходить на улицу.

Тогда-то и нагрянула делегация во главе с майором Солоном с посланием императору от имени временного правительства. Они требовали, чтобы тот покинул страну. Майор удивился, увидев в руках у монарха книгу по египтологии (он читал ее с 1850 года). К тому же вид у него был абсолютно спокойным. Майор Солон, подойдя ближе, утратил всю свою уверенность. Вручая послание, он запутался в титуловании, сказав сначала «Ваше превосходительство», затем «Ваша светлость» и, наконец, «Ваше величество». На губах императора играла снисходительная улыбка.

Майор Солон: Временное правительство желает знать, каким будет ответ, Ваше величество.

Педро II: Пока что никакого.

Майор Солон: Следовательно, я свободен?

Педро II: Разумеется.

Ночь прошла не так бурно, как предыдущая, и, казалось, у Империи есть еще шанс, отдохнув, встать от сна посвежевшей… но утром в дверь постучали с грубыми и неумолимыми словами. Неумолимыми для старика, который рассчитывал на спокойное изгнание в Петрополисе, между цветов, рядом с обширным парком. Но нет: от него требовали покинуть страну еще до рассвета. Корабль уже ждал.

Сонный старик выплыл в рио-де-жанейрский туман вместе с семьей и кое с кем из слуг. Корабль возвышался мрачным обломком скалы. Прежде чем взойти на борт, император подал руку своим гонителям и сказал: «Господа, вы с ума сошли». Эту фразу передали Деодору, который выслушал ее молча.

Да Мата¹⁸⁸

Да Мата не был готов к тому, что увидел. В окне — полное бесстыдство: обнаженная женщина в обществе чужого мужчины, тоже обнаженного и с бокалом в руке, рассеянно созерцающего звезды. На улице — свора бездельников, балерин, клоунов, нищих, зевак орет, требуя расправы. Здесь сведения расходятся. Монархисты утверждают, что, когда толпа затихла, Да Мата с величественно-библейским видом проклял обоих и приказал поджечь дом. Республиканцы утверждают, что толпа ни к чему не призывала, да и в судорожных всхлипываниях барона, вцепившегося в конскую гриву, не было ничего библейского. Неважно — главное, что толпа подошла к дому и сделала то, чего делать не следовало.

Если барон и не приказал, то, во всяком случае, высказал это вслух. Канистра с керосином, найденная у Лa Табля, разожгла воображение людского сброда. Керосин горит быстро, с клубами дыма. Двое отверженных, скрывшись за плотными желтыми шторами, сумели убежать через задний ход. Но им не удалось одеться.

Прежде чем выбраться за город, они пересекли две оживленные торговые улицы; при их приближении окна раскрывались, а затем захлопывались. Беглецы пересекли процессию благочестивых женщин, даже не поглядев на них, прокладывая себе путь между крестными знамениями и испуганным шепотом. Потом они брели по острой гальке, пробирались сквозь густые заросли, раня себе ноги о камни на дне оврагов, едва не натыкаясь на колючую проволоку, обозначавшую границы владений. Наконец, они очутились в каком-то болотце, полном москитов, с солоноватой водой, доходившей до колен. «Черт», — сказал Алвин, неся Анжелику на руках; ноги ее ударялись о его бок.

А там, сзади, клубы дыма свивались в причудливые спирали на фоне кровавых отблесков. Поджигатели шумели, словно индейское племя на охоте.

Репортер¹³⁸

Уже смеркалось, когда он покинул лагерь и поднялся по косогору, направляясь на улицу Бон Жезус. Мы уже знаем, что сознание его было затуманено гашишем. Город внизу мерцал газовыми фонарями. Внутри него мерцала огнями другая местность — долина его собственной жизни, куда вход посторонним был запрещен.

Спускаясь, Котрин увидел идущих куда-то людей — там, где стояли телеги Ла Табля. «Наблюдатель — тот, кого наблюдают», — пробормотал он себе под нос. Народ, собравшийся в большом количестве, шумел. «Попугаи на базаре», — произнес Котрин сквозь зубы. Можно обойтись без дисциплины, но без тишины нельзя.

«Бесстыдники», — послышался чей-то крик.

«Подонки», — мужской голос.

«Приспешники Сатаны», — женский.

Котрин взобрался на телегу и уселся в ней, решив не смешиваться с разъяренной толпой. Бог не окружает себя людьми. Котрин говорил сам с собой, глядя на окружающий мир как бы через тусклое стекло. Пятнадцать тысяч войн за пять тысяч лет; еще одна погоды не сделает. Поэтому он не задал вопроса, когда некий тип с решительным лицом скинул его на землю и вручил ему канистру с керосином. «Лей, — сказал Котрину тип, — здесь, вокруг дома». Только идиоты проповедуют ненасилие. Пятнадцать тысяч войн за пять тысяч лет. Надо стать огнем. Котрин стал поливать траву керосином, испачкав руки и одежду. В полутьме никто его не заметил. «В воздухе что-то витает, — сказал Барселос, — и это — именно то, что нам нужно». На миг сознание Котрина прояснилось, и он отпрыгнул назад: кто-то зажег спичку в воздухе, насыщенном парами керосина. Огонь моментально разгорелся; треск его напоминал поскрипывание закрытого окна под напором ветра.

(Кое-что о дальнейшей судьбе Котрина. Он открыл, что занимает подчиненное положение, и все его несчастья происходят от незнания того, кто и зачем издает приказы и почему их нужно выполнять. Но привычка к выполнению въелась в него, и Котрин глубоко разочаровался в себе. В 1915 году он повесился, устав плыть против течения жизни и своих плохо понятых желаний.)

Урбано Азеведо⁶³

Страховой агент Урбано Азеведо (Нью-Йоркская страховая компания), присоединившийся к толпе больше из любопытства чем из желания защитить чистоту городских нравов, был первым обнаружившим бегство любовников через заднюю дверь дома. Именно он изумленным «о-о!» вновь разжег людскую ярость. Азеведо был человеком строгих правил, и его смущение в тот день выглядело вполне искренним. Но после огненного смерча его целыми днями преследовало видение темного треугольника внизу живота баронессы, пьяной и почти неземной в момент бегства.

Агент Барселоса⁹⁶

Это был тот самый тип с решительным лицом, — вспоминал позднее Котрин, — кто сунул ему в руки канистру и приказавший лить керосин. Тот самый, кто поднес спичку и разжигал ненависть толпы призывами отомстить за честь барона и всего города. Тот самый, кто — во имя все той же чести, узнав, что те двое бежали, убедил Ла Табля одолжить ему пару дрессированных псов. Один из них прославился тем, что откусил ухо цирковому служителю.

Деодору⁹⁰

У него был политический проект на двадцатый век, который остался нереализованным. Политический проект, достойный этого названия, не вырастает из военного мятежа.